РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВДжозеф Фазано
СТИХИ
10-04-2013 : редактор - Анастасия Афанасьева
ФИГУРА
Ты сидишь у окна и слушаешь, как шумят темные травы:
это отец идет через поле, он приближается к тебе.
Его ботинки промокают в лунном свете, пока он уводит ветер
в сторону, держа в руках ночь, как пустую узду.
С каких пор это с нами вот так, спрашиваешь ты.
Давным давно, отвечает ветер. Должно быть, музыка ветра
превращает твои пальцы в стекло, придавая вещам детства
окрас лошадей, прогоняя их прочь.
Твой отец все еще идет по полям, свет на его языке
напоминает монетку вечно рухнувшей империи.
Темные хлопья, пахнущие лавандой и золотом,
проплывают сквозь его плечи. Он повернулся,
будто собираясь уйти, но только опустился на колени с тяжелыми веслами
октября на предплечьях, чтобы начать страшную греблю.
Ты сидишь в комнате на стуле. Ветер прямо тут,
На твоих коленях, как счет жизни, в которой не вел подсчета очков.
Ты встаешь, возвращаешься в комнату и повторяешь, что знаешь:
Земля – это не дом. Ночь - не пустая узда
в руках пересекающего поле человека, с новой луной
в его старых волосах. Мы бросаем своих мертвецов. Мы оставляем их.
ПРИЗНАНИЕ
В округе Датчесс умершие
спускаются к реке
выступать защитниками по своим делам.
Я знаю точно.
Мы с братом
в юности
поймали летучую мышь
в комнате отца.
Она пахла гинкго.
Она пахла вином.
Слушай, ты можешь попытаться убить ее,
сказал брат.
Ты можешь попробовать коснуться ее морды
Ночью
ты отключаешься.
Луна,
как ее ни проклинаешь,
сущность луны
просочится в квартиру,
как волки в детскую палату.
Она будет лгать тебе.
Она заставит тебя раскинуть руки для объятий.
Сейчас посмотри на окрестности.
Они тут:
мертвые мальчики,
стоящие в камышах.
В бешенстве они хлещут мелководье
волосами своих сестер.
Если хоть раз коснешься крыльев, сказал брат,
то больше не проснешься.
Если оно поставило тебя
на колени,
если слепота
проникла в тебя,
ничто не смоется, мой друг,
ничто не сможет вернуть тебя к свету.
Той ночью они нашли нас
в углу,
мы заключили договор,
клыки существа скользнули
к нам в руки.
По пояс голые,
как есть, оборванные,
они, должно быть, подглядывали
в замочную скважину,
наверное, они думали,
что на коленях
мы молились, наконец,
что мы отвешивали поклоны
наблюдателю в небе, моему богу, но не
земле, проклятию, обыденности в нас.
ПЛАЧ И АПОЛОГИЯ
Три месяца ты болела.
Гуси гоготали в снежном поле.
Кто-то оставил для нас персики
возле кровати, и их желтые тени
заполнили комнату.
У пришедшего мальчика дрозды свили гнезда в ботинках,
от него пахло маслом диких кореньев.
Должно быть, давным давно
он вышел в сад, и о нем забыли.
Каштановые волосы
пробились сквозь пуговицы его изношенной рубашки.
Он стоял на пороге, как лунатик, несущий открытый огонь
или внезапный посланник среди нас,
с его пустыми и подробными свитками.
МАЛЕР В НЬЮ-ЙОРКЕ
Когда я выхожу из дома, ветер тянет меня
в могилу. Я иду
расчесывать волосы ребенка, оставленного в прошлом,
он роняет лицо в мои манжеты, чтобы вдохнуть запах ветра.
Отец в моем сердце - как
осень в лошадиной гриве.
Память о брате - словно
олень, опустившийся на колени
в моей комнате.
Я становлюсь на колени, ветер внутри меня делает то же.
Что означает иметь историю - пушинку,
похороненную в слепоте зимы?
Попытайся ползти с двумя скрипками
внутрь катафалка, полного воробьев,
катафалка с твоим отцом.
Иногда я выхожу в поле,
голое поле, там ветер,
доверяющий мне;
там женщина, несущая ведро молока;
мужчина, поворачивающий хлеб к солнцу,
там черное сердце кобылы
в молоке – или это ветер, суть его дуновения?
Я не знаю, как дует
ветер. Я знаю только, что иногда
кто-то берет черную скрипку детства
и начинает играть – вот она, сидит на его плече,
как худой серый сокол, спящий в своем колпачке,
и что мы помним друг друга так,
потому что именно этого и хотели:
иногда с благодарностью, иногда нет.
ВНЕЗАПНЫЙ ГИМН ОСЕНЬЮ
Я помню женщину, протягивающую мне фрукты
сквозь морок моей болезни.
Помню ее тонкие руки -
две газели, заблудившиеся в гвоздичном поле.
При каждом возвращении я слышал,
как личинки вспарывают себя ради тонких крыльев.
Я помню женщину, повешенную
на балках сарая,
ее ночная рубашка реяла в направлении пруда.
Несколько мальчиков повалили оленя
на землю и облили бензином.
Утром кто-то вернулся
с кучкой обгоревших рогов, найденных в тополе
на высоте десяти футов.
Я помню октябрь, сгорбившийся, как жеребенок
в костюме из черных листьев.
Я помню, как он вломился в комнату,
как его тяжелая сбруя тащилась по полу,
как я поднял руку: знак веры в его тело.
ФРАГМЕНТЫ
___
Женщина на снимке выглядит бесстрашной, потому что
все наоборот. Потому что стоящие вокруг
мужчины
заставили ее снять блузку и встать на колени
под лошадью,
и взять что-то непостижимое
в руки, и поднести это к свету,
и раскрыть четвертную ноту ее разорванного рта.
1919 год.
Послевоенное время.
Как и случается с лошадьми, эта не переживет
следующее десятилетие.
Может быть, один из мужчин похоронит ее
в клевере.
Может быть, кусок плоти, что она держит напротив своего лица,
изрешечен камнем, где-то,
будто буханка хлеба, около темного тела
другой зимы
——
Да, обсуждать это теперь
неправильно,
среди всей этой
грязи –
но, понимаешь, в этой жизни нет
других связей,
в теле ближнего похоронено все,
что бы мы ни делали
друг для друга,
мы незнакомцы в тусклом свете
утра, мы боремся, чтобы найти
рты, ладони,
волосы друг друга –
но моя любимая женщина
умирает, потому что морит себя голодом.
Она раскидывается на кровати,
как зимняя дельта реки,
в которой лежит тело
ее отца-утопленника,
холодное, как зашоренный жеребец.
Она погружается
в ветер.
Она касается оленя во фруктовом саду
Я знаю, кто ты, говорит она,
Я знаю, на что ты способен
——
Весь день я перечитывал письма,
отложенные отцом,
когда он ушел в речные глубины,
оставив нас угадывать
имена друг друга.
Вот, говорят они, и протягивают несколько кислых фруктов.
Но я касаюсь их языком,
они кажутся вкусными,
они почти хороши.
——
Мужчина входит в зимний
дом. Он находит женщину,
лежащую на кафеле,
словно нота в коридорах фуги,
словно близнецы,
похороненные в осенней грозе,
когда глухота их одолела.
У нее на запястьях снег.
Все птицы его юности
вьют гнездо во рту -
устье ее тела.
И дом наполнен
музыкой старого мастера.
Но все, что они слышат, -
голос
позади пустого хора.
Что вы сделали Уговаривает он.
Чего вы еще не сделали?
——
Я иду к сараю, сквозь лабиринт
кроличьих следов,
и небрежно нацарапываю имя
на занесенной снегом двери.
В помещении пахнет кедром.
На сеновале
сидят совы.
В полутьме я сбиваю с балок
прошлогодние ласточкины
гнезда,
будто, если бы я в это верил,
я сладкой ветвью
кормил Христа на кресте,
чтобы нести его корону на своих руках.
Видишь, почти говорю ему я, мы живы друг другом,
и, пока я кормлю его, скрываю Его земное лицо.
Перевод с английского Анастасии Афанасьевой
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney