РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВВиктор Качалин
ЭХО ПТИЧЬЕГО СОЛНЦА
12-04-2017 : редактор - Женя Риц
1
Капель так незаметна и сильна,
что рыб зовёт со дна
на запах тающего корма,
со старых стен проворно
сошла зима,
здесь фресок ряд сменился плеском,
сырым алмазом, врезкой
в гортань псалма.
И, провалив дыханье, перед голью
краснеющих ветвей
стою с любовью,
под кожей начинается разгром
иголок, захороненных для жара,
сосновая кора не удержала
от пьяной вечности
проросток-стон.
2
Сначала костёр жесточе каменных жил,
затем он целует дымом в глаза,
разламывает руки с плодами,
даёт напиться искрами,
трещинами поёт на губах,
окатывает жаром спину,
льёт прОлески в грудь,
жрёт сырьём мясо и мох,
вздыхает с тобой, в тебе,
и наконец – без конца
сжимается до сети морщин,
городов и глин
на лице углей,
до пепелинки росы,
тает, где нет тебя,
желая и не храня;
сядь на камень, внутри
павлиноглаз и огонь,
до четырёх сосчитав,
вылетят сквозь родничок.
3
Туман от тумана отчален
кистями и без кистей,
землёй в неоткрытом зачале
солнце клюёт свиристель.
Сугробы дымятся, как стапель,
вспорхни кораблём в водопад,
колодцы и окна из капель
снизаны наугад.
4
Март-бильярд
и в поисках шара
(он в самом нигде)
тучи умоются
россошью солнца
теплотрасса протает
парным лебедем
редкий снег
долетит до твоего лица
5
Не стол, а окрестность:
стружки кудрями машут,
выметенные за порог,
пляшут вокруг вёдер
с запахом свежих очистков,
капустным листом закрываясь от ветра.
Струпья с ладоней слизывает огонь,
умывается далеко в саду,
небо мешая из дыма
вишен и миндаля.
Не башня, а радость:
морем глотать уголёк
и сердце – на вырыв
отдавать дельфинам и чайкам
с острова сосен.
Не солнце, а горы:
дадут отдохнуть под слепой оливой,
выбьют камни
из-под ног по дороге,
а напоследок целуй белую грудь вершин,
стол опрокинув.
6
Гиацинт, сжимающий слёзы в гроздь,
видит тебя насквозь,
растрясёт кудрями,
раскроется шестерным
крючком, да не одним, как султан или дым.
Белых оленей кость
гладит, в тебя глядит, где пробивается взнак трава
у неснятого лба,
пока не придёт жара,
подчистую сжигающая ткани век
и стекловидную грязь.
Подснежников снег
заворачивается в серую шкуру, смеясь
над близнецами, луной с солнцем,
с холодом не судьба
породниться. Что облеклось,
то поникло в огонь
сухими листами.
7
Что я видел ещё с балкона утром? Проталы,
вцепившиеся друг в друга,
разломанную гитару и два хлеба,
а может, это был труп рыжеватой собаки,
взъерошенной изгарью снега.
И по ним, как по воздуху,
ходили люди в разноцветных куртках,
с белыми и черными и живыми
собаками на поводках, с колясками изо лба.
Зеленела верба и тополь вскрывался,
роясь внутри неба.
Ниже сердца – две
убегающих друг от друга реки,
и приходится на руках.
Занозы мерцают под кожей залива.
Для камней глубоко в песке
морю подарка нет,
если вырыть и сжать их под языком,
сетью покроется лёд,
соберётся в котёл,
где лезвия чаек отточены.
А колени дрожат, как голубь, замятый бурей.
8
Радость дня. Я умер и ожил в тебе, и тогда я увидел мир во второй раз. А сначала было что-то смутное, голая дрожь вместо искр, нам приходилось продираться друг сквозь друга, словно через море, залитое ночной нефтью и полное чудовищ, всех этих диафов, долопихтов, латимерий, мерцающих одним ртом или глазами. Растерзать друг друга в такой тьме ничего не стоило, приходилось двигаться наощупь («дай мне руку, а то я не усну, а не спать еще страшней») – скользкое сознание вины смыло напрочь, осталась лишь тонкая пленка, которую хотелось прорвать и глотнуть воздуха. Слабый свет оказался на дне глаз, закрытых глаз, там вертелся целый мир, где больше нет любви, да и не было – там все поддаты единственной силой, силой смерти, вот мать кормит ребенка грудью и ей хочется только одного – бежать, бросить всё, но и «там» будет одна горечь, а вот все бегут по улицам, чтобы только не думать и ничего не делать, кроме того, во что их втащила жизнь, и разбежавшись, кто-то летит в счастье, сияя жаждой уничтожения, только бы не быть собой и не скрыться в себе. А мы скрываемся, то в лесах, то в камнях наших тел, пока нас не поглотил чернильный океан. Он – икринка, одна икринка, мы в нем зародыши, но не знаем об этом. Когда рыба проглотит собственную икру, настанет полное забвение… Разрыв неба этой икринки, вот чего мы жаждали. Дальше случилось то, что не вмещается ни в какое сознание, ни в метафоры, ни в простое. Ты и я оказались посредине беспредельного светозарного мира, свет вливался в нас и излетал из нас, мы были покрыты глазами, хотя и не видели их. И тогда мы умерли, а проснулись на грязной постели пасмурным мартовским днём.
9
По моё сердце труба и снег:
дымит как дышит и гладит белым.
Холод размешивает в грязи
новый бальзам для глаз.
Лениво сбрасывает верхолаз
люльку: промазать швы
и почистить стены,
а заодно заглянуть в окно,
сжимая разом кисть и срезая ночлег.
10
Тихо уйди, улитка,
по лезвию языка.
Вышьет облаком нитка
твои бока.
О чём этот шум, ты знаешь,
чеши, попирая спираль,
раскручивая пожарищ
жалкую сталь.
11
Изнутри как гранат
грудь и щёки
ночи,
и корона срезана
со звёздного дерева,
начетверо
раскинулся город,
чаша на лбу
и сквозь пальцы снег.
12
Ручьями нити внутрь жил
бегут, как за иглой,
ушко не лжёт, и свет дрожит,
упрямый, гостевой,
и, задыхаясь от земли,
свежайшего огня
протянут крокусы – бери,
прошей насквозь меня.
13
Склубиться
гнездом белее снега
на гиацинте
Из тучи руку
молнией-крестом
метнуть к шиповнику
Обнять откаченный
подальше от дороги камень
и обнаружить
на нём нерукотворных
коней крылатых
за миг до погруженья в воду языка.
14
И.Ц.
Март световой, ледяной, островидный метельщик,
Огня извлекатель из прошлогодней жести земли,
Ваятель смыслов из пары звёзд, из вечносиних ночей,
Ты был и остался просветом среди бесконечной зимы,
Лета не зная напрочь, беспамятный и круговой,
Крышки колодцев не сорваны, и сквозь проталы
Плёнка засвечена со следами собак и волдырями мусора.
Выпроводив эмаль, ты рвёшь провода и оголяешь ветви,
Пока они не набухнут желанием снега, тепла и пыли,
Дня запредельного и твоей говорливой смерти.
+++
Небо размазано в серо-черничную кашу.
И на балконе три горошины града, как подаяние.
Ледок на дороге покусывает слух незримо
Под чьими-то в ночь шагами.
Тонкая лестница в темноте
С крыла храма на купол – и растаяла.
Не мигают ни фонари, ни дома, ни плоскости.
Теперь легко целовать твоё сердце.
15
Сидя в доме, который да,
и летя за постромкой льда,
жгу письмо, как слепой удод,
над источником вод,
и истоптанная река
не покажется глубока,
смуглый, выцветший первоцвет –
и послание, и конверт,
солнце село, оконца спят,
а венцы – у озёрных львят.
15
Болит, как сон у впадины глаза,
подснежник, измерив солнце.
Легко расстаться со слепой метелью,
пытая капли,
а утром нежно
сминая город
в три лепестка.
17
Спит перед сгоном снегов,
руки сложил на груди корневищный гром,
а огород вспотел, разговеться рад.
Хрупкого сада следы по краю ручья,
рвутся на бинт остатки небытия,
каплей покажется водопад.
Атомный вес апреля исчислен здесь,
вперегонки со смертью хоть рис просей,
хоть темноту, хоть невесту, моложе днесь,
хартию жмёт к лицу улетающий Алексей.
18
Живы и даже лес собрался цвести на пути
Гор, городов, степей, неосторожных слов,
Где обрывается плач и завиднеется кров
Свежего ветерка, и солнце, как птичий лот,
Промеривает ястребом крестовидного ворона
И зябличьим клювом лёд
Запредельного слова, сущего лепестка,
Пропитанного дыханием тех, кто жив и уйдёт.
В МЕТЕЛЬ
Е.К.
1
В метель игрец один скворец,
посланьице любви
он цедит нацело – плыви
сквозь мартовские дни,
построй же натрое ковчег,
он тесен, как набег
слепого снега в океан
волнующихся ран.
2
Ты видишь – смерти больше нет,
она везде, как цвет
мгновенных взрывов на ветвях
цветущих в пересвет
заманчиво-пустых садов,
неимоверных слов,
и нет на воле ни тюрьмы,
ни шкурницы-зимы.
3
Туман, ещё туман, вдохни, испей как на духу
Горчащий, чуть зелёный дым, не смолотый в труху.
Со снегом сгинут плач и крик, и тишина, и гул,
Дымящееся солнце вмиг поймёт иглу в стогу,
И на прощание прошьёт трилогию земли
Таким огнём, чтобы цветы скололи камни и кресты
И потеряли ум.
ПТИЧЬЕ СОЛНЦЕ
Чудятся внутри снега голосники,
эхом отсеивающие леса,
солнцем кормящие воронов, вопреки
умершему на руках
утру –
с морозом узнает дым,
где мозаикам быть, где оплетают столбы
виноград, и руки, и стопы слепых,
и, пытаясь вернуться на «ты»,
я ревную себя к тебе.
+++
Синий порох садов
на подбородке,
изюминка нарыва
под нижней губой,
свет островов
талого снега -
тихими танцами
землетрясенья
да рассмеются,
целуя эхо
птичьего солнца
февраль-апрель 2017
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney