РАБОЧИЙ СТОЛ

Резюме

Расскажу о себе молчанием:

если перестанут изменения имён в листовках

мутить воду

увидите дно истории –

там лежит моё классовое сознание

под чёрным нейлоном в тяжёлых сервантах

невольно принятое наследство

стоически терпевшее десятилетиями

откладывая жизнь и любовь

на светлое будущее в наземном рае

сверкая чешским хрусталём

и глотая его осколки –

так же и кукольный дом из советчины

на моей новой родине

утешение для ссыльных

и для неритмичных красная камера

стопками рукописей и материалов собраний

привязанных к сердцу пуповиной

повис грузом на переездах

заверяя афганский синдром.

10.09.2020

Zay gezunt Е. И. (R.I.P.)

No more to say, and nothing to weep for

but the Beings in the Dream, trapped in its disappearance

– Allen Ginsberg , Kaddish

Глазами ты перешла пустыню

в неизвестной тебе стране –

так было и ныне, и присно, и вовеки веков.

Пятнадцать процентов Харькова

и учительский забор из «почекайте»,

как ракеты взмывавшие в воздух

минареты Чимкента,

вавилонские башни советской Москвы,

и вот, наконец,

пути Александра,

в лабиринтах супермаркетов

византийские камни,

потребительский сад камней

чьей-то репатриации.

Тридцать лет

ты ждала в этой комнате

горсть земли Израилевой

на твою постель.

Спи, дочь Исаака,

здесь всё ещё пишут стихи.

24.03.2021

 
 

Hermanas

И вдруг, они познали слово «нет»:

репетируемое на тротуарах,

кровавящее стены краской,

передающееся с устройства на устройство

лесным пожаром,

поднимающее знамена,

разоблачающее имена.

Уши и рты

с готовностью открываются,

будто занавес.

Но там, в этой буре

украшенных гневом лиц,

глянцевых журналов

и лозунгов –

сдавленные взгляды,

опущенный шепот,

которым не поверили

товарищи и товарки,

они ведь всполошили своим трауром

божественную литургию революции!

И вот теперь на цыпочках, точа

все свои жизни, блуждаем,

бездомные кошки

во всемирном дворе.

23.01.2021

 

Записки из поэтической лаборатории – парафраз Манолиса Анагностакиса (Салоники, 9.03.1925 – Афины, 23.06.2005)

Смотреть мы будем в глаза друг другу

и моё молчание скажет:

- Манолис Анагностакис

Я не хочу тебе рассказывать

о всём, что у меня забрали тьма и Лета,

и в переулках моего сознания

оно ещё ожоги сеет.

Ни о ночах в дожде,

ни даже о доме не моём

рассказывать тебе я не хочу,

ни о могильных плитах из ветров,

о целых зáмках,

о том, как мои же слова меня сослали –

как и тебя.

Я лишь тебе скажу,

что только самого себя ты не объял

и объять не дал никому другому,

и потому меня ты спрятал

в своём пречёрном море, как

в зенице ока.

Вот так и я поставила тебя на полку

обёрнутым в бессонницу,

чтобы тобою любоваться иногда.

30.01.2010

Ностальгия

Только память-звезда в сердце бездны жива,

Свет пустынный в пути: теплотрассы во мгле,

Что заводов остовы, панель-острова

Завели в никуда, как китов на земле.

Там военный наш мир, зелены поезда,

Сквозь морозный туман в космос снег бороздят –

Провожают домой... провода, провода

Чей-то голос несут через памяти ряд.

Горизонт ею ранен, заря временит –

Не увидеть бы день наш на лоне зимы.

Осыпаются вечности сталь и гранит

Кровяной мишурой, и остались лишь мы.

11.01.2021


 

В летнем кино
 

Я снова здесь, потому что красиво:
парк, цветы, цикады, как фильм про лето
прямо из Чёрного моря,
лижущего рану на коленке, забитую донецкой угольной пылью,
будто мой заткнутый белой грязью рот,
красную, вульгарную, с бахромой пеньюаров,
ждущих на матрасе свободного пользования
на бензозаправке в промзоне –
там меня нет, и суда нет.

Я в комнате с белым потолком,
низким, чтобы право на надежду сидело смирно –
вдруг пошевелюсь, и потолок упадёт,
и весь наш пятиэтажный бетонный гроб,
уютный дом советов без лебединого озера,
второклассница,
прячу под подушку плеер,
море глазное мечтает о бритве,
вдруг исправлю себя –
ты мне сказала, как можно тебе, это песня про секс,
я с тех пор была влюбчива,
а ты не признавала идиш родным,
мать матери,
спевшая кадиш по своей
в военный день своего рождения
на берегу Японского моря,
твои руки, как морская капуста, затыкали мне уши и голову,
я часами не слышала
и не выучилась на фортепиано,
а оно стояло в зале чёрное, тяжёлое,
как приговор нашей местной фабрики,
приводимый регулярно в исполнение,
потому что ремни не привыкли молчать,
а я-животное должно,
пусть оно уже молчало,
подслушивая дедовы лекции серванту
по строительной механике
из своего нового дома под диваном,
заселенного в поисках тишины,
пусть все эти долги перед Родиной-матерью
долбили внутренности тупой вилкой
и лежали по струнке, чтобы в 11й раз не вырвало,
вы уже знали, что эти ваши руки
вырастут как Гидра, станут мужскими,
готовыми ломать
не строить.

Я подбирала раз за разом и подбиралась
руками человека под названием «отец» –
инопланетное такое слово,
как в советской фантастике,
никогда не могла его выговорить на родном –
разнототемными руками,
похожими на его разбитое зеркало
и инсулиновые комы,
на унаследованную восточную похоть
и кочевное самопоедание,
пропитанными ступором,
за который его оправдали,
их всегда оправдывают,
когда я смотрю на них и сплю,
заткнутая щупальцами,
но восток теперь будет не того цвета,
в который уходят неуловимые,
до следующего переливания крови.

 

2019