РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Дарья Суздалова

Деспотович

16-04-2021 : редактор - Андрей Черкасов

Маляры

Из-за Деспотовича мне пришлось нанять двух маляров. Толку от них немного: пока они, сбиваясь с ног, затушевывают одну линию, Деспотович успевает наделать десять новых —
десять ужасных смоляных линий, запрещенных в классическом пространстве;
что я могу противопоставить этой провокации? Увы, только маляров-неумех; впрочем, дрянные маляры — все же лучше, чем ничего; на войне, как говорится, все средства хороши;
иногда мне кажется, что маляры — это лишь предлог, уловка ума, который больше всего боится остаться в одиночестве среди декораций Деспотовича;
глупая возня — вот что помогает не спятить, удержаться на зыбкой поверхности; и когда день, истраченный на созерцание неравной борьбы, подходит к концу, я чувствую, кроме досады, еще и облегчение, жалкую радость, что все закончилось не так плохо, как могло бы.
После того, как в звенящей вечерней тишине я выдаю малярам жалованье, всегда, конечно, урезанное — они и сами знают, что больше им не полагается, — мы садимся ужинать;
молча ютятся маляры за столом, не смея поднять глаз, даже своим мелким умишком понимая, что еще одна битва проиграна, еще один день потрачен впустую, и терпеливо ждут, пока я разливаю по тарелкам — так медленно, как только умею, — едва теплый суп. Едят они жадно, как собаки, ловя на лету хлебные корки, которые я бросаю им, — после чего встают и на цыпочках удаляются в будки, те, что я построил для них во дворе из щепок, земли и прошлогодних листьев.

Плачек

Каждую ночь, в промежутке между вторым и третьим часом, повторяется одно и то же: господин Плачек покидает свой чердак и при полном параде отправляется в путь;
вниз по подъездной лестнице — быть может, малость узкой, но в целом типичной: в семь утра на ней возится с половой тряпкой уборщица, в десять топает, шумно вздыхая, почтальон, а после полудня дочери булочника с третьего этажа, похожие на маленьких бесцветных старушек, играют в куклы;
но сейчас здесь заправляет Плачек; мягко, но упорно, как капля воды по желобу, движется он по лестнице; крик-крак, крик-крак — поскрипывают ветхие деревянные ступени;
этот дом, где пахнет плесенью и воском, где за неимением балконов белье развешивают на ветках чахлого дворового дуба, давно пора снести; неудивительно, что здесь живут сплошь ипохондрики и сомнамбулы, и первый среди них, господин Плачек, в дневное время — пенсионер, ветеран войны, получающий пособие в три тысячи от государства, сейчас, посреди тоскливой зимней ночи, движется вниз с роковой неумолимостью;
как остановить его? Я слышу жалобный стон: это певица, моя соседка сверху; завтра все жильцы дома, включая меня, узнают, какой ей приснился кошмар из-за Плачека;
всего один короткий стон — значит, он уже у ее двери; значит, скоро придет и мой черед;
что ж, неужели мы и вправду так беспомощны? Разве это так сложно: обратиться в соответствующие инстанции, написать пару-тройку писем, прибегнуть к увещеванию, взысканию, а если понадобится — то и выселению? Откровенно говоря, кто из нас не мечтал, терзаясь бессонницей, что именно он обуздает Плачека, освободит целый дом от его назойливых ночных вылазок? Увы, при свете дня наша решимость улетучивается: мы избегаем любых мыслей о Плачеке, как будто он — что-то вроде привидения или плохого сна, о котором неловко рассказывать и хочется поскорее забыть;
а случись кому-нибудь из нас встретиться с ним на лестнице днем (слава богу, это случается крайне редко, ведь Плачек нелюдим), как мы тушуемся, вжимаемся в стену, уступая ему дорогу, потому что понимаем: нам нечего сказать дневному Плачеку, пенсионеру и ветерану с пособием в три тысячи от государства;
время течет медленно, я не слышу шагов, ибо Плачек, совершая свой крестный путь, подстраивается под сердцебиение, под нервное постукивание окна, которое я забыл закрыть;
в одну из этих вязких неразличимых минут Плачек добирается до первого этажа; он останавливается у моей двери, вытягивается по стойке смирно и салютует, что означает: майор Плачек прибыл и готов рапортовать;
мой гражданский долг — играя на опережение, как можно быстрее добраться до коридора, распахнуть входную дверь и обратиться к темноте, где обретается мой непрошеный гость, со словами:
то, что вы делаете, господин Плачек, — это террор, каприз и мистификация. Война давно окончена. Прошу вас по-соседски и от имени всех жильцов этого дома: возьмите себя в руки и немедленно ступайте на чердак;
или хотя бы так:
имейте совесть, господин Плачек; я уже не молодой человек, у меня хронический панкреатит и шумы в сердце, вот, полюбуйтесь — после чего, распахнув махровый халат, изумить ветерана бледностью и узловатостью своего тела;
но вместо этого я вытягиваюсь в кровати, как Христос на кресте, безропотно, и позволяю старому подонку рапортовать.

Лица

Там, куда добирается Деспотович, пространство вязко и тошнотворно, органические формы плохо обоснованы; объекты теряют свою притягательность и, вместо того чтобы упрочивать связи наблюдателя с миром, ослабляют их. Что касается меня, то я научился терпеть любые выходки, включая завихрения и поглощения, и одному богу известно, какую цену мне пришлось заплатить за эту учебу. И все-таки есть кое-что, к чему я, наверное, никогда не привыкну: это — ужасная игра Деспотовича с человеческими лицами.
Лица — моя слабость, ахиллесова пята, и он, зная это, нарочно обряжает их: сжатие, уплощение, затемнение и выщелачивание — его излюбленные приемы. Если, например, к тебе подступает, представившись почтальоном, старик, лицо которого черно и перепахано, как поле, — значит, Деспотович рядом; значит, снова настали трудные времена.
Хуже всего то, что теперь он взялся обряжать и святая святых — детские личики, превращая их милые округлости в мутноватые круговороты. В последний раз я нашел обряженным мальчика в переулке недалеко от рыбного рынка, по его лицу будто прошелся каток, не пощадив ни невинных голубых глазенок, ни щек, ни носа, — и после этой зловещей эскапады я не придумал ничего лучше, чем вернуться на рынок и там совершить импульсивную и злую покупку: уцененных, по десять гривен за штуку, карасей.

Лачужка

И если когда-нибудь на старости лет ты купишь лачужку в долине и по привычке примешься упорядочивать пространство — конечно, это будет сад камней, а не огород или куриная ферма, — убедись, что рядом нет Деспотовича;
ибо если ты любишь камни, то Деспотович окружит тебя водой; по сути, это уже произошло: в собственном саду, по колено в воде, с маленькими граблями в руках, ты обездвижен, потому что вода прибывает с шумом и отовсюду, и лачужка, и без того хлипкая, уже трещит по швам и, наверное, скоро рухнет, — и нет на такие случаи никакого высочайшего правосудия, никакого метафизического утешения.

Илллюстрации Марьяны Клочко

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney