РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАлександр Козлов
ИСТУКАНАДА
19-04-2014 : редактор - Василий Бородин
***
Зимний московский сад.
Марина гуляет с сыном.
…
И день не помнит, в который
Очнулась, вокруг - земля,
Но помнит как в черном море
Зеленый парик сняла.
И плакала, и пустила
Плыть его по воде.
В московском саду пустые
Лавочки.
На дворе
Морозный и сонный час.
…
***
Купола и полдень,
полдень,
полдень.
Звон и мамина рука.
Шар земной остался бы заполнен
тем, что в этот день запомнил
дурачок с улыбкой дурака,
Но и он растет, улыбка эта
заменилась странным сходом мышц…
Песня о глупой жене
Он найдет цветок, который поет в земле,
Принесет цветок несчастной своей жене
И скажет: вот, посмотри, разве не
Этого ты хотела?
На лице жены, конечно, проступит страх,
И жена умоляет: боже, ну как же так?
Что за глупость и дурь в грубых искать цветах -
Тонкое это дело?
Но мандрагора пела.
***
Я за любовь тебя благодарю,
За всю любовь, какой тебе обязан.
В чужой стране снег, вопреки календарю,
И тал, и вязок.
Я на чужой земле один стою.
Здесь снег последний собирает холод.
Благодарю, с чужой земли благодарю,
За силу вопреки календарю –
За поднятый над головою молот.
***
Зажегся свет, мне не хотелось света.
Увяла музыка, сошедшая с лица.
Я знаю чувство, да! я знаю чувство это,
Я это чувство знаю без конца!
Надулся свет. В миру, под крышей долгой,
Еще гудел горячий шаг ночной.
Зажегся свет, рот чей-то чавкал только
В голодном полумраке проходной.
Разверзся свет, да! было много света…
Я знаю чувство, помню чувство это.
***
Боли нет и боли не было -
пишет немец в свой блокнот.
Все его предметы мебели
видно в серое окно.
Не горит лампада, падает
солнце с низких городов.
Боли нет. А боли надо ли
быть внутри таких домов?
Пишет немец - детство, мачеха,
мальчик в форме голубой -
Все сошлось, как было начато:
Тьма. Покой.
Прелюдия
Пой, картонная коробка,
Звонко дребезжи!
У младенца под пеленкой
Пистолет лежит.
Пой, картонная коробка,
Звонко дребезжи!
У ребенка в рюкзачонке
Пистолет лежит.
Но зато как дети смело
Смотрят в пасть твою.
Нет, коробка, мне ли дело
Умирать в бою?
Ты да я - два истукана,
Нам ли воевать?
Никому уже не стану,
Даже если вровень встану,
Губы целовать!
Так что пой, реви, коробка,
Не жалей меня,
Чтоб в груди гудела только
Злая песнь твоя.
***
Я проезжал село Могильное:
Два домика в огне.
Какое чувство сильное
Почудилося мне.
Мне нет дедов и прадедов,
Нет матерей, отцов,
Но этот дом разваленный
Мне обжигал лицо.
И будто нет решеного,
И жизни больше нет…
И дым ладонью черною
Помахивает мне.
***
Я вышел к побережью налегке.
Костры горели на сыром песке.
Железная дорога одичало
Каким-то женским
грозным
голосом звучала.
Железная дорога верещала,
Костры горели на сыром песке.
Как будто жизнь решив начать сначала,
Я вышел к побережью налегке.
***
День, сползающий по краю...
Свет и свет,
ну,
мгла и мгла:
Я давно не разбираю
Ни добра, ни зла.
Словно есть во мне пустыня
Онемения чувств -
Волочусь по ней, поныне
Смертно волочусь.
***
Но если эта мера мне отделена,
И пар земли мое удержит тело,
И вечных тел небесные дела
Доверят мне одно,
всего одно!
простое дело,
То с них услуг я больше не спрошу
И проживу, к земному не причастный,
И проживу, упершись в вышину,
с какой-то завистью:
и легкой,
и ужасной.
***
Ваня ляжет на диване:
Ничего не надо Ване.
Я ведь тоже, тоже Ваня!
И как Ваня в лету канет,
Так и я с самим собой
Кану в лету с головой.
В этом омуте немало
Наших Вань уже пропало
Песня о русалке
В ледяной воде очнется,
рот разинув набекрень,
и рукой глазам от солнца
создавая тень.
В ледяной воде, в пустыне,
в сонном хохоте своем,
сказка выйдет и отныне
не вернется в водоем.
Но возьмет свое натура:
не русалка, но на брег
выйдет девка, баба, дура,
очень глупый человек.
Последняя песня
В каком-то городе, в каком-нибудь сарае,
Под черным небом, на сырой земле,
Сидит старик и, глаз не поднимая,
Усердно пишет что-то на листке:
Захарий, Глеб, Мария, Петр, Анна –
Читает вслух заученный псалом,
Читает вслух, всех слов не разбирая,
Сидит и горбится, и пишет за столом.
Несут в снегу Марию,
Анну,
Глеба,
Захария,
Петра
несут в снегу.
Сидит старик и пишет: Марфа, Ева
Конец Всему.
***
вот у лба горит свечка эта
- две руки описали круг -
надо лбом от свечи нагретым
держит в гордой осанке грудь
желтый бог над своим заветом
вот у лба горит свечка эта
и не страшно в огонь взглянуть
М У Х А
I
Во всех домах давно заведено
По комару держать, по оводу хотя бы,
А мать моя печально вышла замуж
И приручила золотую муху.
И от соседей слышались слова,
Что муха к нам доставлена из места
Кочующих огней, что это сатана
Оставил маме золотой подарок.
Я в это верить мог едва ли, так
Мы с мухой подружились в эти годы.
Она кружила над моей овсянкой,
Хлебом, желтым нежным маслом,
Она любила на щеке моей
Сидеть, пока я занят делом
Незанятых людей, когда одни
Заботы незначительнее прежних.
А ночью заползала в рот открытый
Пока я спал, и потому мне снились
Деревни старые, курносых гор
Намыленные пики, и озеро, омытое землей,
И песни страшные,
И я их пел во сне.
И пусть боялся весь народ той мухи,
Но собирался все равно частенько
Под окнами послушать песнь мою.
А муха не любила люд нежданный,
Но все таки она сидела смирно
На языке все восемнадцать лет.
II
Но в это лето к нам приехал Надзиратель,
Узнавший, что мне стало восемнадцать,
Узнавший, что из всех служебных дел,
Увы, не нравилось мне дело ни одно.
И он был прав: каких-то странных нравов
Казались мне все деятели дела,
Казались мне все труженики трудных
И бездуховных дел.
А Надзиратель был достойным человеком
Своих заслуг.
Перед семьей моей
Он правду рассказал, он говорил,
Что много ел и пил из золотых посудин,
Что много ездил в золотые страны,
Что золото лежит сейчас в кармане,
Но вам его сейчас не покажу.
А муха золотая – это счастье ль?
Огрызок благ, доступных в мире диком,
И обещал за песни, что пою я,
Значительное будущее мне.
Я так скажу: мне не случалось видеть
Во снах своих ни золотистых гор,
Ни деревень из золота, и песни эти,
Что слышал я, о золоте таком
Твердили в переносном смысле.
Но все же мне хотелось видеть это,
Да, и мне хотелось есть с посудин разных.
Был Надзиратель рад, что человек достойный
Еще один появится у них.
И в ночь перед отъездом, спать собравшись,
Я все мечтал о золотом народе,
Который встретил бы меня там,
по приезде
В огромный город золотых людей.
III
И так заснул.
Мне снился город сладкий,
С каким-то заварным налетом, блеском,
Где даже бедный пьяница на камне
В своих зубах шнырял бы золотой
И острой зубочисткой.
Где у козлов рога, копыта, зубы
Сияли бы на солнце желтым светом,
И молоко бы желтое давали козы,
И мерзость эта никого бы не смущала.
И так я спал.
Мне снился город сладкий,
Где мальчик с золотой и тонкой палкой
Гонял бы коз по городу,
Больные
Сосали золотые леденцы
И так снимали язвы и проклятия.
И те, кому могло не доставать на ткани,
На одеяния какие-никакие,
Те проходили бы в сиянии и блеске
Закрытыми от всех,
От всех нелюбопытных глаз.
И так я спал.
Мне снился город сладкий.
IV
На утро все для нас с крылатой изменилось:
Холодным брюхом обжигались руки,
Когда пытался я прощаться с этой мерзкой
Тварью,
Как говорил мой Н.
Но я забылся быстро в спешных сборах,
И долго мог еще воображать,
Что профиль мой вполне сойдет за знатный,
Когда бы мать не позвала к столу.
А мать молчала за едой привычной,
А мне не елось с деревянных ложек,
С простых посудин.
Милый Н.
Не хвастался в то утро аппетитом.
Но был доволен. Мать была грустна.
Когда все сборы завершились в полной мере,
Мы вышли на крыльцо, а там стояла
Коробка черная и глянцевой стеной
врезалась мне в глаза холодным светом.
Там не было колес, там не было и окон,
И лошадей , манящих в дальний путь.
Но Н. мне говорил: «Так надо! знаешь,
Ведь лошади воняют, люди,
К скоту причастные, воняют тем сильней.
Да, вот затем
У нас коробки.
И ни во что другое
Не сядет отпрыск рода моего.
И так мы сели в ящик бездыханный,
Закрылись двери,
мать я не увидел,
Но попрощался с ней в холодной памяти,
Что все таки осталась у меня.
И Н., конечно же, немного злился,
Что часть своей коробки не заполнил
Я со своим худым и тощим телом,
Но, в общем, он решил что это можно
Поправить будет,
изменить.
V
Когда мы подъезжали в город сладкий,
Я слышал, будто за коробкой некто,
С какой-то странной злобой и угрозой:
Орет: «Смотрите, золотая муха!»
Мой Н., наверное, те крики тоже слышал,
И потому свои короткие ручонки
Сложил вкруг живота и так смотрел
В одну лишь точку на стене коробки,
Нахмурив брови да посапывая вскользь.
Но снова я услышал голос грубый:
«Смотрите, золотая муха!»
Я тоже злился. Если эта муха
Решила так сломать все планы наши,
То я ей больше ничего не должен,
То я ей больше никогда не стану
Впредь разрешать дарить те сны,
Где были песни страшные,
Деревни старые мои.
Но вот коробка сбросила свой бег
И боком бережно к чему-нибудь пристала.
А Н. в последний раз пошмыгал носом
И приготовился вставать, а этот труд
Не совершается у знатных лиц напрасно.
VI
И распахнулась дверь коробки,
но,
вот странно,
И эта дверь вела нас не наружу,
(как я потом узнал – коробка сразу
своею дверью подошла к той самой,
в которую теперь входили мы)
А в дом, с каким-то странным блеском,
С поблескивающим золотом полов
И стен, и потолков, и люстр.
Там двери были,
лестницы,
какие-то фарфоры
И прочее – все то, что прежде
Не занимало мой обычный интерес.
И я спросил: «А как же вход во град
Не совершить с ворот парадных?»
А Н. остался недоволен всем вопросом
И посчитал мое желание народа
Какой-то мелкой показушностью и боле
Со мной об этом ничего не говорил.
Огромный зал кончался витражами,
На них изображались люди знатной
И горькой крови, которым удалось
Врагов своих поубивать камнями,
По крайне мере так гласила надпись,
Оставленная скопом мастеров,
Работников, трудившихся
Над витражами.
Изображение меня вполне пленило
Своей беззлобной злобой, тихим громом
Закрытых уст, изображенных там.
Тринадцать было золотых потомков,
Изображенных сидя за столом,
А во главе, по центру, восседало
Невыразимого объема тело,
Над телом голова вершилась, в ней
Кровавых глаз поблескивали гнезда.
Меня сослали в комнаты поменьше,
Где глаз простого мальчика не смог бы
Узреть хоть что-нибудь,
конечно, кроме блеска
Холодного, как лед.
Мне показали, где я должен совершаться
В своих постах, заслугах и талантах,
И объяснили, что вечерних церемоний
По случаю меня не избежать.
VII
Мне было страшно: с мухой золотой
Все это золото казалось несравнимо.
Я пожалел, что так о ней нескладно
В своей поездке странной говорил.
Но я все вопрошал у Н. – «а люди,
Которым привезли меня вы петь?
Они то где? – спросил я – люди, люди?»
Он говорил, что все придут послушать
Мой голос к вечеру, когда настанут
Часы свершения обрядов и красот.
И я молчал.
А стоило бы крикнуть,
Что невозможно, чтобы я пел сладко
Без мухи, о которой вспоминал.
Когда настало время церемоний,
Меня трясло от мёрзлости темницы,
Холодных стен и света ледяного,
Который можно ощутить рукой,
Потрогав в воздухе повисший слиток, вспышку.
И снова этот странный зал, но он теперь
Наполнен блеском свеч с дешевой позолотой,
И были люди, только их
Я лиц не полюбил.
И я стоял под витражом, который,
Который некогда меня пленил забавой
Ужасной сцены, но теперь
Во мне он устрашал прекрасные начала.
И люди собирались вкруг меня,
И ждали тот момент, когда мне скажет
Мой нелюбимый Н. – «так пой же нам» –
Но я момента этого страшился.
Я пробегал глазами по округлым
И толстым лицам приглашенных судей,
Людей, которым голос мой едва ли
Звучал бы в наслаждение и забаву.
И все затихло.
Н. смеется бегло
И говорит: «Так пой!»
И все затихло.
Все затихло.
Вдруг
Звучит тяжелый отдаленный выстрел
Над головой. И я глаза поднял,
И я увидел золотую муху,
Пробившую витраж почтенных предков,
Влетевшую промеж двух гнезд,
Которые держались в голове,
Вершившейся над очень грузным телом.
И рухнул весь обман, стекло
Посыпалось.
И был чудесный полдень,
А мне сказали, вечер был…
И наконец-то я увидел город,
Который прятал от меня противный Н.
А город был убог, у Бога в нелюбви,
Как мог подумать кто-угодно , только мне
Он показался тем любимей. Были там
И люди в тряпках безразмерных,
И площади разрушенные, вон
Идет ребенок, палкой подгоняя
песок, несущийся по ветру.
И на зубах бежавшей близь козы
виднелся желтый след песка, песчинок много
во рту лежало местного скота.
И были старые и грязные, больные,
И голые, и потные и все…
А золотая муха села в рот открытый,
А я взобрался на пустую раму
И посмотрел на город,
В который петь пошел.
***
О чем скрипят снега Килиманджаро?
О том, что время продолжало
Моих знакомых провожать во тьму,
Куда я сам когда-нибудь приду.
Но ничего не дрогнет в вечном теле:
Гора молчала. Но снега белели
От страха перед этим существом,
Весьма большим притом.
У вас, Гора, вообще какая вера?
Гора, опомнившись, хрипела,
И что-то вечное твердила нам,
Глухим снегам.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney