РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАлександр Фролов
Есть это есть это есть...
26-04-2021 : редактор - Владимир Коркунов
Есть это есть это есть...
Гертруде Стайн
Почему «фиалка» сегодня пахнет сильнее той,
что в саду перекрашивает чернильными лепестками день в вечер?
Свет тяжел или чем-то придавлен — застыл
у самого пола, дна, стоп, подошв скал — оранжевой монеткой — не
пальцами ли, под нажатием чьим Земля звучит фа-диезом мажора,
чёрными перьями бемолей сметая маковую оспу мыслей с листа,
открывая в белом ещё одни белые двери — сгусток трещин,
что растут между ударами пульсирующего эхом слова
у Стайн: «Rose is a rose is a rose is a rose…», с каждым разом шире
на длительность паузы, нужной чтобы с луковицы смысла слетел
очередной лепесток кожуры или как слой за слоем выгорают
из памяти краски черт уходящего в осень твоего лица
от искусственного солнца рассудка, рассеиваясь
сухой, как кашель, пылью масел, а не оседая свинцовым порошком,
устав от дрейфа, в готовые, вогнутые формы-клише фигур на словолитне,
в α-волнах аккорда планеты — то́нике-материи, доминанте-пространстве
и субдоминанте-времени — от которого рябь даже на призраках,
написавших «фиалка» на запотевшем зеркале, выдающая их синим
свечением, будто бинтами Урана обмотаны кристаллы зрачков,
газовой радио-тканью тоги сына Хаоса, чьи семь складок — октава
планет до солнца, где синей сферой льда блестит нота си.
* * *
Нить набережной, выгибаясь
отраженной «S» в поломанной
разницей давления воде, входит
в ушко перспективы. Ветер
раскачивает маятник реки, как зной
заставляет плакать мягкую
поверхность сливочного масла.
В муке́ звёзд выволакиваем взгляды:
созвездие Земляных Рыб, снуя между
зданий — бетонных зубов, которыми
вгрызаемся в жизнь, чтобы та не упала
на небо. Орех ночи настежь голосами
гальки — слушаем, запутавшись
в размотанных спиралях дыхания
Эола, и сонная буква «шшшшш...»
(влажный блеск на кончиках волос),
что мне показалась вначале скрипом
навесов врат Шеола, вытягивается
вдоль берега, как будто между зеркал
или глаз – тоннель из подобий,
смотрящих друг в друга, повторяя
по слогам изгибы касаний набегающих
волн отступившего на полшага
Дона в раскалённом пожарами,
как поверхность сло́ва-клише,
воздухе, отвечая пульсирующей ночи,
что как нефть плещется в кратерах
светового эха.
моё?
моё: отколовшееся, перо;
тканью считаться;
как звуки мокнут в тумане — заправленный за горизонт
и ветер точит углы
льдом покрытые ветки,
пока красный
сменяется чёрным,
а ты раздавливаешь
спелый шиповник ногой,
так чеканится неуместность,
лишнее, что под или вскользь,
серые нити
на грязном снегу,
проследишь? последний
слог под водой,
мокрый холст,
отсыревшая пристань,
только мухам в углу доплести
этот разбросанный по страницам час,
моё: ость, само-по-себе;
и то, что последним-позади;
кристалл с огненной гривой
вверху,
ведь несколько снов донести,
как спросить у песка направление,
кому
оставил узелки
на синих ветвлениях?
чьи
свечи из дуба и клёна?
глаза из фарфора? мёд из ничто?
то есть другое — наше,
но перечёркнуто,
со-отнесённое с ним,
прозвучавшим однажды,
а теперь – кашель,
рвущий фразу посередине,
как «О»
не пускает М и Ё,
как
орнамент
ожога от крапивы
повторяет созвездие Плеяд,
от меня — лишнее,
не-у-местности горсть
оставил
у порога
в магнитное поле
моё: … о …
The Ands
The Ands — серия «И», сплав промежутков,
кривая гор, что видел только сверху на картах,
эта неспособность заканчивать мысль, чью нить
снова и снова вдеваешь в ушко нагретой пальцами
иглы, и её стальной волосок, звенящий от
собственного мерцания в свете присутствия
(промелька) мысли о нём, летящего вокруг
никак не сходящегося шва, вечной комы,
того, кто слышал плач Андромеды перед
броском, но был остановлен Медузой,
Acheronita atropos, Saimiri, Blaberus craniifer,
caput mortuum (колькотар, красный лев, крокус,
железный сурик…) — эхо крика прибитой к скале
осадком, как Death Tarot на спинке бражника,
чья чешуйка — слепота или гибель, на морде
ночной обезьяны с подведёнными мелом глазами,
чья жизнь обрывается, уронившись в золото степи…
the ands — семенящие отзвуки страха, что стихают
в the ants… ants… ant… an… a — в слове «кислота»,
муравьиная слеза на кончике ветки, покалывающая
язык, как хвоя или обжигающая крапива, Μέδουσα —
раскалёнными иглами воды, как улицы Ростова-на-Дону
в начале мая — доменные печи цветущих яблонь и вишни,
шелковицы и сливы, когда комнату часов с трёх утра
метёт солнечная борода, и я пытаюсь укрыться за
сводом абстракций, перламутровых птиц, кашлем крыш
жестяных, как за медным раскатом тарелок Джона
Бонэма от ежесекундно распадающегося мира
позади глаз — я слышу, как расходятся швы
пространства за спиной, как представляемое
со своим объектом при многократной попытке
прочувствовать каждый сантиметр её тела,
растянувшегося гармошкой события —
«Обнажённая спускающаяся по лестнице»
Марселя Дюшана — его координаты
наложить на миллиметровку небосвода,
ускользающие из рук, как нить, игла,
семя из шелухи, что есть основание для
тёмной археологии, чьи пласты — слои
будущего, потенциалы миров, сквозь
которые летит спица, нанизывая их на
волокно по касательной, как взгляд ведом
изгибами Анд — каменной лигатурой —
необработанный бред скульптора,
бормотания под гипнозом, и роса читает
сегодня белое в обход дня, солнце не в счёт,
Х-хромосомы — стрелки часов, неизвестные,
что никак не разгадает ветер на мельницах,
крестик, который я ставлю, когда близко
присутствие Анд, как вечное ожидание конца
скучного фильма, всегда впереди — пучок,
концентрат контуров, её рассеянного, как
внимание, тела Андромеды, голоса,
разбитого удлиненной грядой
промежутков, куда мне никогда
не успеть вонзить жало акцента…
Переутомление
Свет сегодня без границ, замкнувшись в отточии.
Шнурок порван нуля: лань, изгибаясь гибнет.
В уединении хлеб обретает углы.
Улицам жвачка — мной усталость штопает, где не случилась пока.
Геометрия катафотного пламени рисует хвосты на мороси.
Сладкий привкус их взъерошенных лент, или это звезда прожгла моё горло?
Душно в ватном панцире, но малахитовые пуговицы дают дополнительные метры.
Тут потёки заворачиваются кверху — манжеты конденсата.
Сквозь эту темноту на столбах время вспыхивает вакуумными апельсинами.
Самолёт на подставке, магнитная нитка отклоняется из жара в тошноту.
Первый, когда пропустил.
Пятый — несколько стальных уплотнений на лесном архиве.
Два как один вес легче скорости.
Она моё не чёрная фигура без хода ничья.
Тессаракт пшеничный горчит знанием, колется сыростью.
Почкованием лучевым береговое дрожит.
Внутренний тут раньше, зерновая пыль, амулет.
Обособленного вычесть: круг?
Ну и куда общее, когда ланью вспенилось?
Нет необходимости в таких часах, лучше, когда центр смещён или стерт.
Завтра — туман с лезвиями.
Через шредер утра не остаться.
Я боюсь, что боюсь, что боится.
Литературная улитка пьёт стекло из хрусталика.
А то, что дальше, продолжает строить ежа,
И растапливать глагольный град для маслянистой заварки из прорех на холстах.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney