РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Наталья Хмелева

RELEGERE

07-06-2013 : редактор - Кирилл Пейсиков





ЧТО Я ВИЖУ?

Сила абстрактной мысли - это представить рядом с собой далекое существо.
Сквозь занавески, рамки открытых ставен - не видать никого.
Ссохлись герои книг и остались буквы, как в гербариях плоским бывает лист.
Боже-боже, названный кем-то богом…Появись!
Друг из прошлого, прадед и мама матери, родовое целостное звено,
эй, воскресните, не пора вам встать ли, мы – одно!
С глаз - долой, из остальных отделов тела, не тоскующего по ком-то,
вон исходят милые братья в белом, и теряются где-то за горизонтом.
Это, брат мой, больше не евхаристия. Все, вперед, нам пора домой.
Зарываться носом в сухие листья, проводить жестокий, большой ремонт.
И, рыдая от новизны и счастья, чистоты и запаха голых стен,
просыпаться, милый мой, просыпаться - в каждом месте - новым и свежим, с тем,
чтоб оставить запах уютной спальни, посох взять, отправиться в путешествие.
Не друзья, не предки - но вы предстаньте, стены, ожидающие пришествия
моего - как новое открывателя ждет, томится где-то в незнамом месте
псом, которого взяли - и не погладили в непостроенном некрепостным поместье.
Эй, явись, недьявол, явись, небоже, и небрат явись, и явись немать.
Что я вижу, кроме пахучей кожи, сонный зверь, рожденный, чтоб есть и спать,
и работать в поте лица для хлеба, что я вижу, кроме пустого неба?
Что я вижу, кроме зеркальных комнат? Ледяных просторов немых сознаний?
Полно прятаться, брат, ты явись мне полным: выше потолков и бетонных зданий,
веток, где голодные снегири спят, текстуальных зданий и разных знаний
Выше. Явись мне вот здесь, внутри, между мной и миром разрушив грани.
Полно прятаться: я открываюсь, отче. Мы стучим друг другу в пустую келью.
Вечера тихи, и бегут, как клочья неба, мысли (виданные никем) и
встанет солнце, и заблестит на травах влага испарений пустой земли.
…В тюрьмах, кельях монастырей, конклавах -
сонно, молча братья мои легли.


ДОВЕДИ ДО АБСУРДА

Доведи до абсурда любое желание "со"-
И построишь конклавы, темницы. В стенах их стократно
нарастают слова. Приближается чье-то лицо.
О, ничто мне так близко не стоит разглядывать, брат мой.
Что за мошка на белой стене? Не убить, не обидеть,
Поздравлять ее с каждым наставшим пронзительным днем!
Я смотрю в точку выше твоей головы, чтобы видеть
расстояние от рыжей макушки твоей - до нее.
Как стремительно, страстно оно исчезает, уходит,
Ты растешь к доброй воле слепой и беспечной сестры.
К этой маленькой мушке, присевшей на стенке при входе,
Никогда не узнавшей забавной и хитрой игры:
Что-то в куполе неба вытягивает растения,
будто ждет их к себе, но в пути они буйно цветут.
...Я не вижу в тебе: сладострастия, праздности, лени!
Отрицаю в тебе: немоту, суету, темноту!
И, не видя (слепая), я верю, что вовсе не поздно
Оторваться в полете от жадной и теплой земли..
Там, где мушка сидела, ты стал уже метр девяносто,
Человеком высокого роста, мой брат- исполин!


РВАНАЯ ПАМЯТЬ

Жизни томительной,
старой, как небо,
я предпочла бы одно дыхание
в теле пяти мотыльков- однодневок.
Влажные травы. Рваную память.
Первый в судьбе новорожденный день
(свежий, как свет в человеческой коже)
я бы встречала в крещенской воде..
- Ложь!- ..Там встречаются
с собственной дрожью:
что-то такое внизу, в глубине
нежно отнимет любое пред-знание,
И оттого почему-то сильней
Давит асфальт на безумные здания.
И оттого почему-то острее
чувство о том, что иное, нездешнее
травкой пробилось в привычном дворе,
Фокус вдыхая в привычные вещи:
В шляпу соседа- ужимки кота,
В ложку у края стола - равновесие,
Это иное,
иное, когда
фрукт утепляется шубой из плесени.
…Рвется большое, иное сознание,
Бьется на древе лентами жизнюшек
Влажные травы, рваная память:
Небо плечами иначе - не выдержать.


БОЛЬШЕ СОЛНЦА

В этом городе воздух горяч, как сухарь, и стар.
А захочешь ветра- неплохо бы знать места.
Здесь все Ленины твердо знают свой пьедестал,
Смотрят ввысь, заклинают дождь.
Может где-то рядом, на глубине могил,
Где уже ни скифов, ни тайных сил,
Есть земля. Но асфальт иногда красив,
Как Даждьбог, как шаман, как вождь.
Меня здесь зачали и привели домой,
Из меня прорастал человек, человеку свой,
Только он погостит и оставить меня ( -Постой!,-
- О, смирись: ведь кто-то из нас был до!)
Он прощает меня за каждый неловкий взлет,
Но когда-нибудь я останусь, а он уйдет
Мой любимый гость однажды помчит вперед,
Тело бросив пустым, как дом.
Он то в степи, то в лес, и все ему здесь не то,
Все одно и то же: клетка ли, дом ли, гроб:
Так невыпитым светом прольется дурной озноб
Сквозь закатное
решето.
Мой бездомный, временный житель материков,
Ничего для тебя не копила, лети легко,
Ни к чему не привязан, покинешь свой милый кров,
Уплывешь за мечтой.
А я выброшу книги, устрою большой пожар,
И не верь, что здесь осталась твоя душа:
Твоего здесь нет. Ты больше, чем этот шар
Золотой.


ДВОЕ

За окном - другое окно, за стеклом - другое стекло,
заострились веток сухие пальцы.
И по средам дедушка носит домой улов
Рыбки, утром пойманной у китайца на бумажный крючок.
Над клетушкой, где обитает кот и его хозяин,
высятся этажи.
И под шум приемника русской больной тоской
и ухой
эти двое отметят жизнь.


УЛИТКА

Брошенным чудом в песчаном хаосе белом
вменяет улитка себя рассматривать после дождя.
Смотри, отец, как легка ее ноша, но медленно тело,
как ее с миром связывает рецептор,
(нежный, трусливый) как ее брюшко цепко,
как изъеденный ею лист, шелестя,
сбрасывает обузу на дно ладони -
а она бежит в свой утробный домик,
и под врожденной крышей, смешной и тонкой,
превращаясь вдруг в твоего ребенка,
слушает, как над ней
небеса летят.
Лик человекообразный моим несчастьем
станет в тот день, отец, когда оборвешь
со - бытие, -умирание и со - участие
между землей и тобой, превратившимся в дождь.
Ведь с этих пор мы, немые и дикие к слову,
станем молиться Сварожичу – Дый - Коляде,
детям, хозяйствам, телам - но не первооснове
палок, плугов, стариков и детей, лошадей,
всяких сластей, и людей, и еще не людей.
Здравствуй в неведомых землях, на диких просторах,
в горьких плодах недоступных червишкам садов,
в вечном влечении, скорых и радостных спорах
дивных растений, симфониях животов,
музыке нутряного и дикого танца,
в акте которого каждый рождается в мир,
В той между нами -
оплаканной нами - дистанции,
Из-за которой
мы стали людьми.


СТРОИТЕЛЬСТВО

Все сохраняется…
Даже каштаны в твоей ладошке,
двадцать лет назад упавшие с крон.
И, когда чернеют фамильные вилки, ложки,
и расступится морем иная утварь - люди ищут порталы в замки,
где ничем нельзя обладать, кроме консервной банки,
из которой дети делают телефон.
Желудь с шапкой, грецкий орех и солнце
в пыльном просвете крыши, как мед, коричневой.
Самое нужное, знать, нам остается
для обустройства дома: впервые - личного.
Радость бездомным! Вечный покой бесприютным!
Тлеют, как торф, потолки, размывая предел.
Но почему я боюсь не пространств безлюдных,
а человека, чью жертву никто не презрел?
Более всех
приволий пустых и белых -
тех собратьев, чья жертва не догорела,
я устрашилась, брат, и дары в корзине
превратились в дым уходящий синий.
Но хранится в пригоршни цвет акаций,
Жизнь назад добытый с весенних крон.
Думала, что истлели, что только снятся,
прихожу в тот дом, куда чад поднялся-
а сады цветут..
…по- прежнему широко.


ОКО

Выходят дети из дому- за пиццей,
За молоком, затем, что стало тесно
В родном гнезде, среди знакомых песен,
Но им уже назад не возвратиться.
А в старом мире станет меньше дел, и
где-то им дадут иной язык-
Инструментарий брошенного тела,
Добавочный, как усики лозы.
Ведь так, убив отцов, нашли тотемы,
Корова, вол, лиса - в период зим
Не заменив богов, украсят стены
Прачеловека, грезящего Им,
Чей неподвижен рот- я для него
Играю гранью древнего кристалла,
Но тихо умирает существо,
Которое за мною наблюдало.


***

Есть ребенок, хранящий портреты случайных прохожих
В том углу, о котором не знает отец: в самом дальнем углу
есть ребенок не спящий, играющий, позже
В своей спальне читающий вслух.
Через зрелость и старость, когда мостовая устанет,
А отец не придет, и потянутся медленней дни,
В неподвижных, как рты их бумажных хозяев,
кварталах,
уже ждет существо, наблюдающее за ним.


САД

Этой весной одна молодая слива
Вышла замуж за нескольких воробьев.
Петрушка качала стеблем неодобрительно,
И видно было без театральных биноклей,
Как на кустах малины плоды засохли,
Но слива была проста и совсем не мнительна,
А значит, никто не смог бы смутить ее.
Но все древесное общество зашумело,
Бросая тень на перья троих мужей.
Какие нынче нравы, ах что за девы!
Чем дальше в сад, тем меньше все о душе.
Но птицам было солнечно, было вкусно,
О сердцееды, что, же вы, на беду,
Так любите трепетно, искренне и искусно
Матриархат, хтоническое искусство,
Антропологию, парковое искусство,
И утром, сидя в кроне, трещать о чувствах,
Пока не кончатся сливы во всем саду?!


КОГДА МЫ БЕЖАЛИ

От городских туманов – в эдем окраин
тянется дар-судьба неизбывной нитью.
В тридевятом царстве нас повенчают тайно,
и одарят тем, чего никогда не видел.
И когда оскудеет слово, как все скудеет,
как нищает мир, слепой к удалому злу -
Не истлеет скарб заветный, когда истлеют
полотенца, скатерти, доски в твоем полу.
Выйдешь вон из прелой избы, а степи
проклянут тебя, последнего в их роду.
Здесь когда-то жили люди, рождались дети.
Я иду к тебе, мой милый, уже иду.
Из ребра колОсса, кОлоса, гумуса,
логоса
твоего я плоть, родящая вещи плоть.
Как сто лет назад волы оставляли полосы,
так тебе - внутри меня удалось всполоть.
Где посеют – дождь стекал по ноге на место,
не избывшее, нет, не смывшее ту вину
принесенным нам в жертву девством,
и змий не дремлет, и я яблоко
протяну.
И счастливый, что к тебе обратили голос,
Ты укусишь, тихий, преданный, как ребенок,
Человек с серпом, отец (рядом вечный полоз)
Человек без молота, чей-то слепой теленок.
Мы пойдем куда-то, мы соберемся силами,
Наш ребенок вскроет недра и даст нам стали.
Что за дивный дом был уготован милому!..
…Я в саду потеряла ключ, когда мы бежали.


ОБНОВЛЕНИЕ

О, как законно, женщины, мы нищаем
Телом, и видим слабо, и ходим медленно.
Старение кокона бодро оповещает
О новой памяти, данной девчонке ветреной
В одном из будущих страшных больших времен
Где, как младенец, больше не помня прошлого,
Она взлетит, и в крыльях случится звон,
И рухнет кокон на пол глупейшей ношею.
Полны ничьих невидимых безделушек
Музеи мира: вышивки, вазы, ткани…
Взлетай, сестра, возьми и меня, старушку
Туда, где мы становимся мотыльками.


В КОНЦЕ ПУТЕЙ

На бессильном дне покоится, спит вода.
А над ней клубятся дивные города.
Их бросают люди, чтобы уплыть туда,
где свершится таинство.
И однажды аист, в клюве неся Христа,
Распахнет окно, и в нем загорит звезда:
Незнакомый свет, в котором-
нет, неспроста-
Поневоле плавятся..
Но каких племен уходят, бредут отцы
В эти земли новые, в этот иной язык?..
..О, Иосиф, брат, в конце своих злых путей
Жди от здешних птиц…
чуть-чуть не своих детей.


О НОВОМ ЯЗЫКЕ

Исповедимо ли,
когда такое здесь живет молчание,
что мир оставленный стареет (никнет, тает)
кому
творят молитву по ночам?
Кого
в себе пустынном обретают
как каждый стебель, каждый корень ценного?
Роняя в теплый чернозем грудины целого
Мира,
О, кто польет их вдруг живым вином?
Но сестры- молча (ночь) крадутся мимо,
И всходит неизбывный
свет в лице их:
Схороненное
зримое
зерно.

В тени, под куполами древних башен,
где дух ночных дорог, ведущих в сон,
Живой водой глубоких темных скважин
умоет неподвижное лицо,
Где брат ловил сачком Непостижимое,
И тает снегом в теплом кулаке
Любой из символов,
и речь – исконно лжива,
Там молятся
о н о в о м языке.

2

- Если бежать от обрывков речей, речей
Нечаянно- суетных, как от града и города..
- Да!
Ртом в твой рот - священная пустота!
Тише молчания, но с абсолютным слухом,
Жадным к слову любому,
К первой случившейся речи,
К любым отрепьям,
Птичьим, звериным знакам и человечьим-
О, веди не в храмы, держа за плечи,
Но дари живой
изумленный трепет!
И, отражаясь в диком слепом лице,
Я говорила с ней об ее Отце.
.. В черную пропасть
летели слова- снегири:
Так обретает форму, и цвет, и цель
Все, что спало
там,
за стеной,
внутри.

3

В чернильной тьме (под куполом век и черепа ль?)
Слоны, как сны, купаются в теплом море.
Но первый луч сжигает, сжигает берег, вдоль
Которого мерно двигалось все живое.
А можно вжиться? Проникнуть в исходный код,
В дремучий хаос, источник дневных историй,
Пока ты спишь? Но утро твое грядет,
Тебя ведет. С тобой, еще сонным, спорит,
И строит дом, за ним разбивает сад.
Здесь будет жить, как лучший из всех портретов,
Твой брат – двойник, пустой и усталый брат.
Будить своих пустых и усталых деток.
Он тень твоя: неполный, нагой, зловещий,
Твой свет утратив, душит тебя, как змей.
Так зависть воздуха к форме какой-то вещи
Вменяет ей исчезнуть в слепой зиме,
Следя за тем, как день обнажает тайны,
Но в ярком свете – тает их смольный дым:
Живет лишь то, лишь то, о чем умолчали, но
Все, что выразишь – станет пустым,
пустым..

4

А если б не страшно было на пленку снимать твои сны?
Писать их гуашью, маслом, фотографировать…
Проситься в тебя, стать воздушной, безгрешной, эфирной,
Ах если можно было бы вместе смотреть твои сны!
Влиться, узнать, из какого нездешнего мира ты,
Втечь, просочиться, как в прииски, в самое тонкое?
Это искусство мне близко, распахнуто, дорого.
Так ближе к ночи в подвалы стекаются сироты,
Ближе к рассвету
так бьют в свой единственный колокол.


ЗАБРОШЕННАЯ УСАДЬБА

Через много лет после смерти хозяев,
В солнечный день
(Словно осени отгоревали уже, отплакали)
Все кувшины стоят на месте том самом, где
От уюта скатерть вдруг - расцветает маками.
Как спокойны и как же вечны порою вещи!
Все, что мной дышало, завтра утратит знак
Моего присутствия, будто другим завещан
Сад, и иная их, неведома их весна.

Так саднит измена страстью тоскливо- ранней:
Сводит вместе шепот «жизнь» и глагол «потребовать»
Погляди, как дом обретает свое дыхание:
Он шагает в зелень, будто потерь и не было.

Уникальный код, прогнивший в пустой глазнице,
Призывает вёсны. Но повторим ли Взгляд
Существа, всегда готового появиться
Из любой любви, которой пора назад?

Но однажды (Твой завет!) так случится, возле
Себя соберешь фракталы в одном строю.
Только если мир иным продолжится п о с л е,
Тогда что есть точка, где я сейчас стою?..


ВЗГЛЯД

Мы живем на одном космическом корабле,
Мой изначальный друг. Отложные
воротнички за бортом поплывут в музеи.
И когда закончится мысль и простынет след
Существа как огрызка времени, где-то в зелени,
(солнце в самом зените), в землях
Неведомых прежде, - нет, не прервется свет,
не прекратится свет Твой в остатке племени.
Чувство из прошлой жизни- почти не помню-
Спящий евнух, немощный, как вина-
Будто вся Вселенная мне видна,-
Но- ничего о ней
не могу исполнить...
Данный мне до рожденья
многоголосый
Древний мой, дикий мой, вечный мой, мутный мой Взгляд!
Тайной страшнее немого кружения весен
Стала утроба твоя..


САРТР И КАЦ

Как-то жил в отеле юный бездомный Сартр.
Он снимал там номер с окнами в зимний сад,
где паркетный пол собой отражал закат,
и был тих закат.
А снаружи жизнь, творимая пиар- стендом,
молоточком шпилек
злила слепой асфальт,
и столичные штучки в шляпах из секонд-хенда
пробегали мимо, шли в "Антиквариат".
Нелюдим и тих, не знал он, куда идти,
но зимой на месте не постоишь, и просто
по фракталам звезд скрипучих
он шел один,
как и все из стран,
где сны продают в киосках.
Как-то жил в отеле
юный бездомный Сартр,
а его соседом был грузный и домный Кац.
Они пили кофе в холле, ходили в бар -
поглядеть на танцы.
Обнаженные женщины пели и пили грог,
и ржавело Сартром брошенное перо,
по колено море, друг, поджимает срок,
нам пора прощаться.
Мы живем в отелях,
в шишках, в кустах рябин,
однодневки – мушки. Думаю, бог расстроен
Ведь матрац твой, Кац, а ты – на него копил -
Пережил тебя,
Товарищ мой, где-то вдвое.


***

Пой мне!
На новом ложе мне снились старые сны
О диких зверях, арабских странах, ларцах резных,
О том, как в ветках сирени твой дух живет,
Ягненок сонный неспелое небо пьет,
О странном танце колких, холодных вод
Над каждым бездомно- вольным.
В живом диалоге со всеми и всем вокруг
Услышать в сердце еловой шишки стук
И строить дом в ней - счастье или недуг?
Пой мне.
То скрипом дверным, то упрямым ночным сверчком
Меня мне напомнишь, свет мой, и так легко!
И можно воздух нежно ласкать рукой..
Пой мне.
И мы исчезнем, тихо уйдем на дно -
Искать родные лица в обрывках снов,
В рисунках камня, неба, в узорах нот,
В прохожих! В окнах! В девять утра в кино,
Но где живет свобода- там никого.
Пой мне.

6

Цветные вагончики мчатся по кругу,
И воздух пульсирует в душных маршрутках.
Здесь учат свыкаться с морокой и скукой,
И даже любить в их пустых промежутках.
И кажется, музыка будет все та же,
И завтра корицей запахнет опять.
Но – фокус!- брести без привычной поклажи:
Не спорить, не помнить, не думать, не знать…
И вечные истины, в неге и лени,
Отбросить, как старый изношенный хлам,
И плыть среди белой, как пена, сирени,
К закатно- душистым своим облакам..
Пусть кто-то поверит! Пусть кто-то уронит
На пыльной площадке свой старый чехол,
И книги, и зонтик, и все же догонит
Вагончик, который недавно ушел..
Цветные вагончики мчатся по кругу.
Куда?


СОБИРАНИЕ

Я прадед твой. Узнаешь черты?
Я жил и верил: пора придет,
Я стану целым. И я, как ты,
Молился на ночь, постился год.
- Я –мать, ты – почка моей лозы,
Тоской отравленной. Пусть цветет!
Тоска – то свет. Хоть и я, мой сын,
Молилась на ночь, постилась год.
- Я – брань твоих несожженных книг!
- Я – спор твоих неродных начал!
- Я – тысяч предков единый лик,
Качание
корабля, причал
с толпою,
усталый берег,
безбрежный берег.
Чья, о чья
Тогда тревога глазами зверя
Глядит сквозь дни, поедает время?
Ты - рознь!
Война! Там, внутри, не слито
Ничто, под куполом всех названий-
Твой храм, разодранный динамитом
В степи, сожравшей святые камни.
Ты дух покинутых сел и дач,
Где точно так и ты, не зная
Куда, ведет неумытый мальчик
Босого деда, царя окраин.
Целует молча больную руку
И видит сон: молодой, как гений,
Его отец, но ведет по кругу
Сквозь лица, время, во тьму
Рождений.

3

Когда падала осень, как небо тяжелая,
На ладони моих нестареющих рук,
Меня снова не стало. И так обнаженная,
Содрала я с себя свое тело- кору.
Как чинара, свое..(нет уж, данное!) тело
Презирала я больше, чем старый наряд.
Но смешно мне и странно: за все, что Он сделал,
На Земле мою ветошь благодарят.
В этом городе, в этом октябрьском пожаре
Мое Время, мой Сон, ты- кора этих дней!
В женском теле, в мужском ли- узнай: я – Чинара.
Слейся, слейся со мною в своем полусне!


ОФОРМЛЕННЫЕ МИРЫ

Грянет время обозначать отличия: тюль и май- это не поп с облаткой.
Как же много, много есть необычного, и как мало- родственных отпечатков.
Вылетают шторы из окон рваться. (Трепет- лицедейки!- почти священный!)
Дай, Всевышняя, сыну налюбоваться на гибриды созданных им вещей, но
испугавшись, как это все нескладно, как наивно это (и, в общем, тленно)
сын захочет к теплой утробе, к маме. Но она, как липкая клейковина,
проросла пшенично и безвозвратно: умирая, стала своим же сыном,
стала – тихо -тихо- его руками. А ему -в мистическом с ней единстве-
льдины в слово складывать, землю рыть!
..Злое, элегантное материнство- покидать оформленные миры.


Я СОВСЕМ НЕ ЗАМЕТИЛА

Я совсем не заметила, как постарела зима.
Каждый немощный вздох ударяется в спину окна,
И седеет без снега, и плачет без боли, как мать,
Опустившая голову на руки теплого сна.
Как Вам снится декабрь, моя вечная тихая девушка?
Вы б оделись почище, да юность купить уже не на что.
Вспоминаете часто ли счастья свой крест да венец, и
Далеко ли, надолго сыны улетели погреться?
..Слишком много в Вас жизни. Чуть больше, чем жадного тления:
Пока сон! Пока ночь! Пока память жива - всеми силами
В Ваших кузницах льдом прочно- прочь консервируют время.
Только Вы не проснетесь.. И старше не станете, милая.

2

Что она может сказать мне?

Седая земля, истощенный живот
с памятью о нигде.
И я обнимаю мать,
продолжаю петь
О хрупкой надежде в ладонях (как первый росток)
О нежном, как праздник, коротком мгновении со-
бытия, о страшной, прекрасной ее темноте, темноте!
Холодной, как умерший, ночью,
грядет рождество:
Бессильного, ветхого лона упрямые дочери,
Доверчиво вёсны всходят
На неживом.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney