РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Игорь Силантьев

ЭКЛОГИ

04-05-2017 : редактор - Сергей Круглов










* * * * * * * * *


Эклоги «Зима», «Поезд», «Город» опубликованы
в журнале «Квадрига Аполлона», 2016, № 21.

Эклоги «Музыка», «Весна» опубликованы
в журнале «Футурум Арт», 2016, № 2.

Полный цикл с предисловием А.А. Асояна опубликован в книге: И. Силантьев. Эклоги.
СПб.: Алетейя, 2017.


* * * * * * * * *


ЗИМА


Заячий след несложно петляет,
Ныряет в лог, выводит обратно.
Снег в январе сладок, горек.
А если его заберешь в ладони,
Жар доберется до самого сердца.
В комок сожмет, не сразу отпустит.
И воздух схватит пустое горло.

Железное солнце с прищуром безумца
Рубит тени потухших деревьев.
Но бесполезно, они все длиннее,
Путают, ловят холмы, уклоны.
Вверх забираться на лыжах непросто.
Наст к вечеру стынет и крепнет.
Руки правильнее ног в подъеме.

В ложбине река, и ты, сняв лыжи,
Бредешь в снегу почти по пояс.
К берегу до темноты нужно выйти.
А там еще полтора километра,
И ты на месте. Дачный домик
Смешон, несчастен в белой постели.
Во сне, неотличимом от смерти.

Но бог и хозяин жизни явился!
Затопал по выстуженным половицам.
В хрустящий патрон вкрутил лампу.
Электричество всколыхнуло душу.
Скрипнула створка ржавой буржуйки.
Значит, смерть только приснилась.
Тепло заиграло в древесном теле.

Человек, он сердце всему дому.
Вот закипел на печке чайник,
Вот брякнула на столе посуда,
Вот принесло табачного дыма,
Призывно булькнуло из бутылки.
Человек и дом – в ночи их двое.
Не в раз засыпает печное пламя.

Но тебе не спится. Тихонько, чтобы
Дом не проснулся, ты неодетым
Выходишь на улицу. Вот оно, небо.
Далеки и, наверно, мертвы звезды.
Но прошлый свет на снегу оживает,
Нездешним тебя накрывает покоем.
И это умиротворение невыносимо!

Ты против черного неба навылет.
Ты против белого снега навзничь.
Ты против собственной жизни напрочь.
И вдруг перестает быть страшно.
Но замерз совсем, насквозь, настолько,
Что рук только дверь открыть хватает,
А ног – забраться в нагретую лежку.

Человек уходит, дом остается.
И остаются невыясненными вопросы.
Как преодолеть эту дерзость рассвета?
Как с утренней голодухи, с похмелья
Выйти к реке, вернуться к дороге?
Как заглушить всегдашнюю жалость
К терпящей холод мелочи живной?

Мыши в зимнем лесу сами страхи.
Здесь невозможно быть самым малым.
Тельце в колком снегу тонет.
Чтобы продвинуться, нужно прыгнуть,
Себя показать хищному миру.
Ночью сове, днем рыжим лисам.
Машет рыжая смерть крылами.

Машет крыльями рыжий ветер.
Лес пригибает дыханием рваным.
Прячется небо, падают тучи.
Комьями снег изнемогает.
Вроде и знаешь дорогу, но все же.
Не видно даже ближних сосен.
Вьюга петли слепые крутит.

А ветер меняет цвет на красный.
Порывы ломают сосновые ветви,
Бросают поперек тропки утлой.
Дочери дерева никнут покорно
И засыпают под нежным покровом.
И манит, манит, – метель, смерть ли, –
Ложись, засни в немоте мерклой.

Бред же какой! Нужно встряхнуться.
Жар это. К жизни влекущая воля.
Воля, что лесу зимой присуща.
Ты это знаешь. Поэтому каждый
Возможный раз ты сюда стремишься.
С жизнью быть трудно. В лесу легче.
Непросто светлеет у ближней опушки.

Светло. Какое это нужное слово!
Ветер унялся, и ты, уставший,
По переметам к дороге выходишь.
А на ум приходят разные смыслы.
Рыжий, красный, ржавый, железный.
Белый, отчаянный, свежий, вольный.
Все, что ты ненароком услышал.

Помнишь, как мышь строчила в овраге?
И ты мельтешишь к остановке неблизкой.
Ждешь, как саму бесконечность, автобус.
По бесконечным трясешься кварталам.
Наконец, залазишь в квартирную норку.
Наконец, становишься самим собою.
До следующего вдоха, до зимнего леса.



ПОЕЗД


Ночной вагон поматывает на стыках.
И тебя на проходе в купе сносит
К пустому окну с трепещущей шторкой,
Что на руки твои спадает вместе
С выскочившей перекладиной. Сколько
Раз это было и будет снова.
Громыхает колес покорное железо.

Как слепоглухонемой, на ощупь,
Поезд ползет по утлым рельсам,
Превозмогая стрелки навылет,
Как выстрелы без предупреждения.
Но ты не должен обманываться – метят
На самом деле в тебя. Звезды
Взяли тебя в перекрестье прицела.

Поэтому уйди от окна, если сможешь.
Укройся в душном купе. Спрячься
В привычной маленькой временной смерти,
Которую сном зовут по ошибке.
Впрочем, ночь чужда и прекрасна.
Страх и восторг встречаются с кровью.
С ней едва справляется сердце.

Будто несобранный первоклассник,
Утро сбивается в счете разъездов
И полустанков. Только разгонит,
И снова сырым простуженным горлом
Протяжно гудят тормоза. Стоянка
Обычные две минуты, длиною
В две твои обычные жизни.

И к следующей придорожной планете
Из трех дворов и стрелочной будки,
Где баба в фуфайке гонит к дому
Корову, а рядом бежит собака.
Четыре необходимейших элемента
Существования, четыре глагола –
Жить, есть, рожать, сберегаться.

Стоит у калитки, жмется мальчишка.
Шести-семи лет, в одежке неброской.
Ровно таким и ты был когда-то.
Встретившись взглядами, не отпуская,
Вы смотрите пристально друг на друга.
И целая жизнь вдруг пролетает.
Но еще остается одна минута.

Натужно, лениво скрипят вагоны.
Поезд уходит, и тот полустанок
Печным угольком западает в память.
А на тебя изнутри все смотрит
Какой-то мальчишка в неброской одежке.
Смотрит насквозь и тебя не видит,
Встречая острое первое солнце.

Глупость какая вспоминать детство!
На стол ставится бутылка белой.
Сосед в майке достает краюху
Плотного хлеба и кильку в томате.
Крепнет беседа от рюмки к рюмке.
Захватывает ловля рыбок в банке.
Станция! Полуодетым – на холод!

Проста на земле жизнь человека.
Ноги топчут пыль по дорогам.
Руки правильное делают дело.
Голова поднимает глаза к свету.
Грудь дышит и радуется жизни.
Душа из теснины рвется на волю.
Ты только себя найди в этом порядке.

Ты только найди в нем точку смысла,
Каплю росы на листве, иголку
Сосновую, застрявшую в паутине,
В древесной коре муравьиную тропку.
Чтобы не опрокинуться вверх ногами,
Чтобы не лопнуть воздушным шаром,
Чтобы не быть дождем смытым.

Тот, который в трико, на перроне,
Еще не пришедший в себя после водки,
Стоящий в шлепанцах прямо в луже, –
Это и есть ты? Можешь врать другому,
Но не себе. Ведь ты точно знаешь,
Что тебя в себе осталось не больше,
Чем корочки хлеба, брошенной в пьянке.

В этом, собственно, нет проблемы.
Мы все так живем. Взгляни напоследок
На дальнее небо. Поезд отходит.
Хмель уходит и стыд. Но зверски
Хочется пить и спать, и не слышать
Стука колес и сердца стука.
И отвернувшись к стене, исчезнуть.

В темном купе толкает в спину
Дед проводник, сонный и хмурый.
Пора собираться, скоро на выход.
Скоро станция назначения.
Да, пора. Ты выходишь в тамбур.
Ты открываешь с трудом дверь – и
Непонятно как залезаешь на крышу.

На покатую гулкую крышу вагона.
Как на спину реликтового носорога.
Звезды кружат в стучащих колесах.
Нет глухоты. Слепота пропала.
Голос открылся, как крик младенца.
Спи, проводник, сном безмятежным.
Ночь чужда, но она прекрасна!




МУЗЫКА


Вспомни городок с чужим названием,
Колким, сухим, как степной кустарник.
Вспомни горькой полыни гроздья,
Спутанные с проржавевшим ветром.
Вспомни горбатые пятиэтажки,
А за ними столбы горящего неба.
И гул подступившей к горлу жизни.

Первые впечатления от музыки нелепы.
Будто ненароком на льду поскользнулся.
И локоть ушиб. И порвал куртку.
Мать будет штопать рукав устало.
Звуки не прошены. Не предусмотрены.
Непонятно зачем это. Без них проще.
К воздуху музыки нельзя привыкнуть.

Тропинка в траве по пояс. Кузнечик
Прыгает чуть не в лицо. Уроки
С утра до обеда. Потом с папкой
Учебных нот путешествие в дерзость.
Дворы с хулиганами, за ними дорога,
По ней пылят нецарские колесницы.
Огонь пылает в темном бараке.

Пылает из немоты, из половичного скрипа.
В бараке классы музыкальной школы.
Белеют венцы почернелых бревен.
Гудят органа древесного трубы.
Время расписано по нотной бумаге.
Урок сольфеджио как вскрытие лягушки.
Солнце глядит слепыми глазами.

Гаммы. И еще раз, и еще раз гаммы!
Дрожью звенит позвоночник рояля.
Но это в грезах. Высохшее пианино
Шамкает октавами, выпавшими зубами.
Струны как строй нетрезвых буфетчиц.
Гамма петлей треножит пальцы.
За барачным окном рыдает свобода.

Слетевшиеся ангелы сели на плечи.
Терпят идиллию школьных этюдов.
Бах. Чимароза. Скарлатти. Гендель.
В звездной слюде застыл Фрескобальди.
На белых клавишах изысканная скука.
На черных восторг овладения формой.
Но бьют мимо сердца аккорды финала.

Непросто свежие сломать побеги.
Дергаешь, крутишь, вертишь, мочалишь.
Так и оставишь ветку поникшей.
Нож нужен острый для этого дела.
Вот, наконец, в руке пара прутьев.
Сделаешь лук из того, что потолще.
Стрелу заточишь из тонкой ветви.

Консервные банки на кольях забора
Зевают гримасами бледнолицых.
Крадется в кустах краснокожий индеец.
Беспечным врагам не будет пощады.
Громыхает ярость в вышних сферах.
Бог закатный и неотвратимый
Звезд крещендо на бой выводит.

Стрела ушла в цель! А потом отскочила.
В листве ли, в траве густой затерялась.
И не ищи, не найдешь на ночь глядя.
А может, за небо она залетела.
И без возврата. Стрела или детство?
Уши зажмешь, но унять не сможешь
Ручьями сбегающие к тебе звуки.

Музыка – это стул со сломанной ножкой.
Хлопающая на ветру мокрая простынь.
Тяжесть колес самосвала на стройке.
Ругань полночная уличных пьяниц.
Музыка – это влекущее тебя и чужое.
Игольный взгляд стеклянной блондинки.
Слово, что ты не можешь вспомнить.

А еще она стыдная, будто нечаянно
Замеченное нижнее белье у соседки
По парте в школе. Нельзя так просто
Взять и дотронуться. Тем более дурно
Под ритм, что выстукивает метрономом
Учитель, натужно ее фортепьянить.
До потной шеи. До потери слуха.

Поэтому прочь от нее – на волю.
Первая любовь к любви не приводит.
Мяч, велосипед, рогатка, рыбалка.
Сыщик Холмс и три мушкетера.
Марки, конструктор, авиамодели.
Строение атома, бином Ньютона.
И первые прогулянные уроки.

Поэтому прочь от нее – на поиск
Стрелы, залетевшей куда-то за детство.
Нужно искать в глазах, в подворотнях,
В ошибках, в глупостях, в первой ссоре,
В первом снегу и в первой смерти.
И в травах осенних, черных, желтых.
Вот она – в путах припавшей полыни.

Утром все кажется ненастоящим.
Луч на стене. Овальный будильник.
Отсутствие смысла. Куском рафинада
Жизнь белеет в углу полутемном.
Недалеко. Привстать, дотянуться,
В руку забрать. И клетку грудную
Рванет мажор. Музыка, здравствуй!




ВЕСНА


Хромота мартовского солнца уязвляет.
Будто в переходе подземном мимо
Калеки просящего не глядя проходишь.
А посмотришь – свалишься на дно ада.
А взглянешь на небо – и тебя к гудящей
Земле неведомая прижмет сила.
Вдохнуть, узнать себя не позволит.

Глупо в душе наводить порядок.
Только напутаешь больше чем было.
Правое, левое, мертвое, живое.
Все перемешалось и все некстати.
А еще это странное слово, которым
Сегодня, всегда маята зовется.
Весна. Не пропусти это слово.

Железо притягивает взгляд и руку.
Летом горчит и лицо обжигает.
Осенью мокрую саднит кожу.
Зимой языком дотронуться манит.
Весной ржавчины праздный запах
Уличных сопровождает красоток.
Железом весна любовь встречает.

С деревом дело обстоит хуже.
В стужу дерево сжимается до боли
Будто по сердцу, будто последней.
Честно хранимая с осени влага
Древесную плоть льдом разрывает.
Весной дерево не верит жизни,
О прошлогоднем мечтает лете.

И тебе вдруг становится стыдно.
Глаза не хотят встречаться с небом.
Травы вытаивают из-под снега
И рыжим огнем бередят землю.
В ответ земля отдает горечь,
Что накопила за долгую зиму.
Тебе эта горечь будто лекарство.

А в сухих кустах на краю дороги,
В путанице ветвей, в суматохе света
Гремят воробьи, оглохшие от пыли.
Слышишь, видишь, но не достанешь.
Странные эти существа почему-то
С детства не дают тебе покоя.
Живут в разномыслице эти птицы.

Ведь это они тебе нащебетали
О тысячеглазой мудрости древних.
Ты тоже глаза на коже множишь.
Тысячи взоров меняют покровы.
Тысячи игл пронзают тело.
От зрения такого не выживают.
Весеннего воздуха слишком много.

Поэтому, не слушая суставов, руки
Вытягиваются к тополиным верхушкам.
Поэтому норовят прорасти корнями
Застывшие, забывшие ходьбу ноги.
И только уличный жар спасает,
Гудящим ядром толкает в спину
И проникает тебя навылет.

Март – не время стрекоз, не время
Круглой луны, покоем чреватой.
Но мимо тебя проплывают строем
Лодочки на лакированных шпильках.
Ресниц порхают стрекозьи взмахи.
И в круг выстраивается бесконечность
Лунных повторов в плечах и жестах.

А ты стоишь в стеклянной дрожи.
Против течения, времени против.
И глупой молекулой мечется сердце
В стремлении преодолеть границу
Жизни другой и желанной, но тут же
Сникает в холодных и безразличных
Отсветах полуподвальных окон.

И если ты ждешь другого итога,
Он перед тобой – в этом сером камне,
Забывшем себя в придорожной канаве,
И в воробье, копошащемся в соре.
Душа по весне как карман дырявый.
Того и гляди, выронишь имя.
Того и гляди, провалишься в небыль.

Душа по весне воробьем сирым
Тебя по крупинкам в себя собирает.
От ветки к ветке, от места к месту
Кроткая птица к цели стремится.
Непросто в целое собрать осколки
Льда, проталины схватившего ночью.
Глядит пустота из темных разломов.

Но сквозь все вокруг – дерево, железо,
Мертвое, живое, не твое, не чужое,
Сквозь то, что ты есть, стучит, бьется
Надежда и боль быть прощенным.
Больше тебе ничего не нужно.
Выпусти сердце. Отпусти память.
И не спугни пришедшую ясность.

В тополином хрусте застряло утро.
С гулких крыш падает навзничь
Горячее солнце, ледяной ветер.
И режет капель черные лужи.
И небо плывет паутиной незримой.
Все это – знаки весны ранней.
Прими эти знаки в чудо, в радость.




РАДОСТЬ


Неровно светает. И ты еще дремлешь,
Но спустя минуту слетаешь с постели.
Предутренний холод жмет половицы.
Вода в умывальнике помнит зиму
И окончательна, словно выстрел.
Дрожь пробивает тебя от макушки
До пяток босых и уходит в подпол.

Чай – это единственное спасение.
Зеленобокий, фламингоносый,
Плачет от тайного жара чайник.
Плачет от тайны, которая будет
Тобой потеряна, тебе открыта.
Чаепитие – это терпкое начало
Того, что сегодня не случится.

Но рано об этом. Нужно сначала
Пространство дома измерить шагами.
Руками углы перебрать и стены.
А еще неподатливые натереть уши.
Глаза у орла, и нос у собаки,
А слух – это твой способ остаться
Сегодня, всегда в оставшейся жизни.

Но счет пошел уже на минуты.
Скорее надевай штаны и рубаху,
В долгие забирайся сапоги, а тело,
Словно в доспех, облачай в ватник.
Ступени крыльца набрались влаги
И провожают тебя без скрипа.
И небо тебя несмело встречает.

Растения ждут прямее правды.
Травы к рукам, к теплу прильнули.
Верхушки уже успели обсохнуть,
Но еще тяжелит роса подножья.
И если опустишься ты на колени,
Встретишь острое дыхание почвы,
Сложенное из вкуса смерти и соли.

Тропинка уводит тебя в низину,
Подернутую клоками тумана.
Осока становится выше, жестче,
В ногах норовят запутаться кочки.
И вот стеной камышовая заросль.
А дальше до леса стайки березы
И полное ночи ушедшей болото.

А зуд комариный растет паутиной
Настраиваемых оркестром скрипок.
И низкий шмель в тугой спирали
Натужную партию виолончелит.
В партер изволите? Или вы в ложу?
Простите, в лужу? Но выбор не важен.
Вот-вот симфония в мир грянет.

И взрывом ликующим летит со сцены
Под аккомпанемент жуков болотных
Всеутверждающий хор лягушек!
Гремят октавы, трепещут кварты,
Терции, квинты звенят в накале.
И радость слетает с небес искрою.
И воздуха грудь перебирает.

Тянутся вверх лепестки, тычинки.
Лезут по стеблям вслепую черви.
Птицы за ними следят с тревогой
И тоже хотят быть звуками оды.
А в руки к тебе прыгает ангел,
И слышится в хоре его голос.
А после в болотину он сбегает.

Но это не все. Солнце приходит.
И это лицо тебе странно знакомо –
Красное, сморщенное, как у младенца.
Это ведь ты, что был при рождении,
Каким тебя видела мать впервые.
И плачем младенческим солнце встречает
Бетховенский строй болотного хора.

А солнце становится совсем иное –
Глядит на тебя, младенца, любуясь,
Мать уставшая твоя после родов.
И слезы рождения, а может, росинки
Лучами высушивает кружевными.
И скромный шмель в хоботке приносит
Перемыкающую горло ноту.

Но квак лягушиный срывается в коду
И тонет в шелесте камышовом.
Глухой, немой, ты стоишь в болоте,
Лишенный чуда, облепленный гнусом.
Отмахиваясь, спотыкаясь о корни,
Без ног бежишь обратно в деревню.
И солнце нещадно палит затылок.

Что-то сложилось не так, не ладно.
Потеряны лица, слова опустели.
Младенец, мать, смерть, еще раз
Смерть как мера нелегкого стука
Неправильного последнего сердца.
И радость – самое трудное слово,
Тебе его нужно забыть, вспомнить.

Ложится закат неровным светом.
К земле припадают тихие травы.
Покровом служит им темное небо.
И вместе с трудными словами уходит
Неправильное последнее солнце.
Не бойся смотреть в слепые проемы
Туч, насилу разъятых ветром.




ГОРОД


В порядке неявном тебя окружают
Простые предметы. Только не думай,
Что тебя спасет их перечисление.
Дело в другом. Возьмем, к примеру,
Монету, завалявшуюся на полке,
Или не пишущую старую ручку.
В их пустоте где-то ты спрятан.

Ну хорошо, ты можешь схватиться,
Уйти на кухню, включить плитку,
Дождаться кипящей воды терпеливо,
Пакетик с заваркой бросить в чашку,
На стол посмотреть, потом на стену,
Глянуть в окно, обнаружить небо.
В его пустоте ты потерян где-то.

Забыв про чай, ты хлопнешь дверью.
Бросишься в город, как в воду с разбегу,
В сентиментальным сердечном танце
Выискивать себя в пустоте улиц.
Но как это глупо и даже пошло!
Лучше подай объявление в газету,
Что лишней готов поделиться тенью.

К вечеру фонарей слишком много.
Они тебя делят на неравные части,
Наивно обнаруживая твою сущность.
Ведь ты никогда не был целым, как ваза
Или как цветок, что в ней скучает.
Или как стук упавшего камня.
Зачем ты поднял его, зачем бросил?

Камень полон собой. Ты полон
Своей пустотой. Дробясь на вопросы,
На которые не существует ответов,
Ты теряешь шаги, теряешь тени.
Камень прыгает по острому асфальту,
Встречая тебя последним стуком.
Прими его, это теперь твое сердце.

Прими в качестве последней меры
Необходимость вопреки потоку
Остановиться, иначе время
Отконвоирует тебя в старость.
Остановись и откройся кладке
Тесных дворов, сырых подворотен.
Ушедшего дня сожми отпечатки.

Откройся, наполни себя шумом
Горячих автомобильных движений.
Мускулы, мысли, немые жилы
Пусть сплетутся с моторным гудом.
Откройся почерку крыш и окон,
Пишущих стихотворенье проспекта.
Себя найди в овалах витринных.

Приветствуй крутые ступени подвалов,
Где красной кожей обиты стулья.
Где пахнет пылью, где веет обманом,
Что прячется в бликах пивных бокалов.
Где Тутанхамон вырастает за стойкой
И топит память в зыбкой пене
Несбывшихся в срок тысячелетий.

О медные губы неоновых женщин,
Скучающих в петлях собственных взглядов!
О ломкие души картонных пьяниц,
Терпящих ночь как средство от моли!
Сколько не пьешь, опьянеть не можешь.
Оставь этот флирт с потолочной лампой.
Оставь подвал. Ты уже на крыше.

Дана единственная попытка выжить.
Расправь не слушающиеся крылья,
Слежавшиеся, как реквизит театральный.
Проверить можно только в падении.
И это проблема. Да не то слово!
До рези и жара в животе страшно.
И до отсутствия воздуха в легких.

Вырвавшись из собственных рук, ты ступаешь
На непрочный карниз. Слой штукатурки
Валится вниз. И ты за ним следом.
Из сломанных крыльев торчат спицы,
Будто из зонтика. Сверху ты смотришь
На того, кто лежит на земле в раскидку.
На того, кто единственный существует.

Как-то вот так. И просто и сложно.
Спустившись, разбитое ты собираешь.
В грудь себе складываешь обломки.
Как в чемодан, обтянутый кожей.
На первых порах немного колет
И давит комом где-то под горлом.
Но есть надежда, что все утрясется.

Теперь ты самим собою наполнен.
Теперь пустота от тебя отступила.
Сложно и просто к себе привыкнуть.
К себе внутри и к себе снаружи,
Как образцово-показательной жертве.
Быть целым – это такая скука.
Будто яйцо катать по тарелке.

Вернись домой. Запри все двери.
Свет не сразу включи на кухне.
Вот перестоявшего чая чашка.
Его нужно вылить. А потом долго
Чистить посуду от пустого налета.
Но ветер в открытое окно приносит
Темные взгляды не твоей ночи.




ЛЕТО


Ветерок тронул оконную занавеску.
Лето застыло на кромке балкона.
Какой-то неловкий бог, ненужный,
Запутался в облаке, грянул о землю.
Пыли-то, воронья поднялось сколько!
И дождь хватил вперемежку с градом.
Бьет серебро по темным листьям.

Частицы льда неправильной формы
Стучат по руке вслепую, больно,
И отлетают. Захочешь – не схватишь.
Но все же два или три комочка
Лежат на ладони. Белый, мертвый
Лед обжигает холодом кожу.
Ты по лицу его растираешь.

Серые кроны деревьев порывом
Уносит от сердца земли до края.
За ними рвутся вдогонку верхушки,
Сгибаясь до костяного хруста.
И тут становится все непонятным.
Становится страшным все немного.
Но ты боишься всерьез испугаться.

Сорваться можно в любую минуту.
Для этого не нужно лезть на скалы
Или над пропастью ходить по канату.
Достаточно просто остановиться.
Лужи легли поперек дороги.
Не прыгнуть, не обойти. Поневоле
Ступишь в воду и в облако канешь.

Промокли насквозь в траве ботинки.
Путает, зудит комарье за ушами.
Кружат, кричат в кустах сороки,
От гнезд отгоняя незваного гостя.
Ты существуешь не в такт сердцу.
Вопреки имени. Помимо жизни.
Гнется дугой лесная тропинка.

Ты по этой дуге пройди, как сможешь.
Вот упали дождя последние капли
И ветер сдвинул плотный воздух.
В этом лесу ты один. Во вселенной
Ты тоже один. И эту тяжесть
Неправильного послегрозового неба
Никто, кроме тебя, не примет.

Прямо свидетельствуют тому сосны.
Кора почернело молчит о влаге,
Напитавшей покоем тайные поры.
Солнечный луч пробивает тени
И застревает в стволах бугристых,
Источенных оловянными жуками.
Cмола стыдливо плачет в руки.

Текут по лицу смоляные слезы.
Ты сам непонятно в сосну превратился.
Спину царапает прыткая белка.
В затылок упрямый стучит дятел.
Строит жилье на макушке ворона.
Кожу щекочет паук-косиножка.
И горизонт охватил тебя кругом.

Еще один миг, и ты птицей взмываешь.
Свистит над кронами острый ястреб.
Ищет бельчат, птенцов в гнездах.
Живое и малое – твоя добыча.
Солнце в зените – твой помощник.
Жизнь в когтях узловатых бьется
И умирает в чужом полете.

Впрочем, сегодня, к птичьей досаде,
Ты разрываешь голодную хватку.
Твое израненное беличье тельце
Падает на мягкие сосновые лапы.
Деревья укладывают тебя под корни.
Теперь найти необходимо силы
В гнездо родительское забраться.

И ты осторожным паучьим шагом
Обходишь зверька и вдруг ловишь
Взгляд на себе, живой и дерзкий.
Радостно и в то же время страшно.
Бельчонок вскидывается, цепляясь
За ствол, и рвется вверх, к дому.
Твой же удел – замереть в закате.

Кстати, открой глаза, вечереет.
Ты не сосна, не белка, не птица,
Не насекомое. Рукой дотронься
До потного лба. Ты снова дома.
И ты человек. У тебя есть имя.
У тебя есть судьба и есть время.
Часы показывают ровно восемь.

Все вокруг ровно и прямоугольно.
Сделай вдох. Теперь сделай выдох.
Все причудилось. Жизнь на месте.
Пусть без особого смысла, но все же.
Кругом ждут окончания вещи.
Вечер в тиши. Пришла ясность.
Нет никого. Ты один в мире.

Окончание – вот ключевое слово.
На правой руке пять пальцев,
На левой их тоже пять. Взметнулась
Звезда, и не вдруг небо очнулось.
Ты знаешь, что слово все прощает.
Поэтому оно похоже на бога.
Ночной ветерок занавеску тронул.




ПОТЕРИ


Сколько тебе было – семь или восемь,
Когда ты впервые почувствовал силу,
Магию накопленных наличных денег?
Желтая монета, белая, другая –
Кружок пустоты, за которой свобода
От смерти обыденной неотличима.
Дрожит металл в детской ладони.

Какая пошлость говорить о смерти!
Особенно когда вспоминаешь детство,
В котором смерть значит не больше,
Чем маломальская бытовая потеря.
Или не меньше. Горстка монеток,
Оставшихся после школьных обедов,
Просыпалась из худого кармана.

Медяки удивительно превращались
В простые блага, в осязаемые вещи.
Эта игра завораживала, манила.
А крупные деньги жили в бумаге.
Они пугали молчаливой властью.
Они повелевали миром взрослых.
Взрослыми руками пахли запретно.

Но деньги стали смешны и нелепы
Рядом с животным искусством обмана.
Однажды тебе открылось, что словом
Ты можешь назвать себя как угодно –
Несуществующим стуком камня,
Ненастоящим блеском ветра,
Или отсутствующей тенью ночи.

Обман – это дьявольская слюна роста.
С каждой поведанной миру ложью
Ты вырастал из детства в полночь.
Сны отворачивались от тебя к звездам.
Обман – это смятая в поту подушка.
Это прыщи на носу, это мука
Остаться с утра навсегда безобразным.

Больно встречать подростковой кожей
Солнце и особенно женские взгляды.
Терпкие лучи в лицо ударяют.
Соль на губах и дрожь в коленках.
И что-то внутри отвечает глухо,
Краснеет жарко углями печными.
Схватывается что-то внутри комом.

Круглы, безжалостны женские лица,
Как лампы у следователей на допросе.
И свет жестяной из глаз льется.
Звенят зрачки как нити в накале.
А страх, строгий твой дознаватель,
Взгляд не велит в сторону прятать.
Смотри и молчи. Говори правду!

Но правда в том, что правило женщин
Не знает движения. Как на витрине
Посудо-хозяйственного магазина,
Женское сердце блестит в фарфоре.
Молчат за стеклом хрустальные вазы
И в ложном изгибе застыл кофейник.
Линии шеи поют ему нежность.

Этот покой не пытайся нарушить.
Но не побойся испачкать руки.
Горсть забери горячей почвы
И разотри, чтобы прелый запах
В нос ударил, встретился с первой
Похотью, еще непонятной и стыдной.
Размажь по стеклу влажную землю.

Смешан фарфор с грязью дорожной.
А правило женщин повелевает
Не отделять радость от страха.
Так перегноя пьянящая сладость
Сопровождает вкус поцелуя.
Так пересохшие пахнут конфеты.
Так отступает вчерашний вечер.

Ты жмешься, будто живот схватило.
Это первая к тебе пришла потеря,
Пусть этой женщины, которая мимо
Мелькнула просто и незнакомо.
Детства огонь прогорел бенгальский,
Но долго юность постылая тлеет,
На старость неведомую похожа.

И ты догадываешься, хоть и не знаешь,
Что старость равна вещей утрате.
Нужных смыслов становится меньше.
Ненужным становится утренний холод.
Фарфоровое истончается сердце.
Кофейник усталой покрылся пылью.
Ночные тени не существуют.

И необходимо хоть раз в жизни
Найти, а потом потерять деньги.
Найти, потерять юность, старость.
Нет потому что другой дороги,
Кроме кривой обочины грязной,
Ведущей тебя сквозь серое небо
К пределу отчаянного счастья.

Обманывать больше себя не нужно.
Неважно, семь тебе лет или сорок
Семь. Назови себя ветром, птицей,
Камнем себя назови или гадом.
Или вообще забудь свое имя.
Ты все равно останешься равен
Себе – найдешь ли себя, потеряешь.




ЛИНИИ


Окно поднимается светлой иконой.
На простыни белой под белым одеялом,
Словно листок в конверте почтовом,
Ты затаился, напуган рассветом.
Сном не закончившимся запутан.
Исписан вкось почерком острым
И вдруг оборван на полуслове.

Быть незаконченным – просто и честно.
В словах и жизни окончания лживы.
Счастливый конец всегда придуман.
Без смысла брошены в детской игрушки.
Распалась без надобности пирамида
Слов, которыми смерть объясняют.
Тебе невдомек, что это свобода.

Свобода от камня легка и понятна.
От времени, памяти – тоже знакома.
Другой приходит свобода от слова.
От рыбьих костей, застрявших в горле.
От пыльных узлов в темном чулане.
От хруста сжатых в кулак пальцев.
И нет немоты. Но немеет воздух.

Вверх посмотри. Проведи взглядом
По потолку, по притихшим стенам.
Линии в дальнем углу прямые
Сходятся и исчезают в точке.
Конкретность и прямота предела
Обезоруживает, упирается в сердце.
Что ты этому противопоставишь?

Ты переводишь взгляд на вещи.
Стулья занудно перечат полу,
Но плоскость сильнее вертикали.
А форточку вдруг рванул ветер
И солнце запрыгало по паркету.
Куда-то под шкаф, в пыль закатилось.
К прежним солнцам, уже засохшим.

Наконец, ты смотришь перед собою.
Зеркало ждет напротив кровати.
Видеть себя в нем – против правил.
Плоскость прячет неправильность формы.
Будто тебя без предупреждения
Нарисовали на полях газеты.
Странную эту запомни минуту.

Странную потому, что ты оказался
В плотном составе безмолвного мира.
Солнце лимоном, кривые стулья,
Шкаф, в котором сидят страхи,
Стены, пытающиеся наклониться.
Зеркало полуслепое, пустое.
Среди вещей без слов непросто.

Как поступить с ненужной свободой?
Глупые двери, неловкие ноги
Зовут наружу. Но это не выход.
Все несовпадения и все разлады
Ты унесешь с собою, и только.
Необходимо остаться и слиться
С линиями дремлющего дома.

Мир человека прямоуголен,
Но в нем украдкой живут овалы.
Сонный лик настольной лампы
Вписывает тебя в окружность света.
Настенных часов нечастые вздохи
Утро заволакивают покоем.
Прими его. В этом не будет потери.

Может, так ты избудешь тревогу.
Может, так ты уйдешь от вопросов,
Которые тебе без слов задавали
Несуществующие с ночи звезды.
И какая-то музыка, ты ее помнишь,
Вплеталась в небесные параллели.
Кажется, ты стал ближе к ответу.

Люди рассказывают без оглядки
Истории о себе и своих жизнях.
В них умирают от скуки герои
Еще не произошедших судеб.
Холод и смех, стыд и ярость.
На нитке рябиновой бусины крови.
Смерть замыкает их в ожерелье.

Тебе разомкнуть эту нить нужно.
Окно распахни, протяни руку.
Видишь, запуталось утро в рябине.
Нарви подсохших острых листьев,
Сложи их в ладони, будто в книгу.
Прими неровный терпкий запах.
Все одновременно происходит.

Твой взгляд, твоя мысль, твоя надежда
Встречают без сопротивления формы,
Линии вновь приходящей жизни,
Дыханию твоему без остатка равной.
И ты вдруг отчетливо понимаешь –
Не нужно пытаться выйти из круга.
Выйти из дома. Дверь на задвижке.

На кухне с вечера не мыта посуда.
Из крана капля стучит за каплей.
Густеет вода, вровень с краями.
Тревога стучит, с сердцем вровень.
Ее отчаянным не вытеснить словом.
Быть незаконченным – твое право.
Свобода листом оставаться чистым.




ОСЕНЬ


Хмельная соседка, незваная гостья.
По плиточному полу шлепают тапки.
В застиранном халате вчерашнее тело.
Желтая тень на площадке за дверью.
Стучится с вечера, всю ночь, все утро.
Мнется, вздыхает, снова приходит.
Не открывай. Не впускай. Это осень.

Она, повелительница банальных жестов
И проштампованных меланхолий.
С проплаканным носом, грибными глазами,
Потекшими тенями на вялых веках.
А эти потухшие в ожидании руки!
А эти ослепшие в переборе пальцы!
Взглянет и лиственным сором осыплет.

Кажется, все, ушла. Осторожно
Ты выбираешься из притихшего дома.
Главное, дверью входной не хлопнуть.
Лестницей не заскрипеть деревянной.
Не разбудить задремавшие окна.
И не задеть, не разбить небо.
А сердце стучит, выдает по полной.

Но все обошлось, и ты на свободе.
Город чудесен! Чудесны лица!
В размахе ты перешагиваешь кварталы,
Довольный, подмигиваешь светофорам,
В прыжках летишь по мокрым крышам,
Струной растягиваешь пространство.
Ничего больше нет. Ничего не нужно.

Впрочем, не так. С разлета, сверху
В лужу ты шлепаешь у перекрестка.
Брызги до верхних этажей, балконов.
А в уличном кафе на столах ветер.
А в кружке пивной смех приблудный
И рыжие искры косы расплетенной.
То, верно, солнце к тебе заглянуло.

А в жизни бывают такие минуты,
Когда все вокруг и в тебе замирает,
Без внятной надежды сдвинуться с места.
И сердце бьется, скорей, по привычке.
Никак не поймешь, или это начало
Чего-то нового, чего-то страшного,
Или это предел твой последний.

Вот оно. Капли дождя повисли,
Не тронув напрягшегося асфальта.
Острый взгляд мелькнувшей красотки
Застыл перед глазами бритвой.
И город выдохнул. Сколько без воздуха
Можно прожить человеческих жизней?
Ты этим жизням счет утратил.

Можно смотреть на людей не глазами –
Витринами, окнами домов, фонарями.
Тротуарами можно шаги их слышать.
Стенами узнавать их тела и жесты.
Люди наполняют тебя кровью.
Боль по ветвлениям твоим разносят.
Улицы мечтают людьми о ночи.

А взгляд перемещается на предметы.
Вот пустотой заскучавшая кружка
С кромкой высохшей пивной пены.
Вот оградка с искусственными цветами,
Отделяющая кафе от уличного шума.
Словно на кладбище. Вот манекеном
Сидит человек, про осень забывший.

Очнись! Сгущаются к вечеру краски,
И кровь густеет, становится глиной.
Непросто ее протолкнуть по жилам.
И снова зажить, задышать младенцем,
Сквозь дождь вдохнуть воздух заката.
Но ветер приносит лист размокший.
Словно кто-то тебя окликает.

Да, так и есть! И перед тобою
Стоит с утра тяжело протрезвевшая
Осень, несносная твоя соседка.
Словно каблук, упершийся в горло.
Или рукав полицейской шинели.
Прости ее, вынужденную подругу.
Слова ее, беды тебе известны.

Поверх тебя она взглядом встречает
Что-то, кого-то. И взмахивает руками.
И рассыпается ворохом листьев.
А тебя проникает холодной сталью
Нечеловеческий взор. Обернешься –
Как осень осыплешься тихим прахом.
Остра как бритва поступь смерти.

И ты в листвяном застываешь вихре.
А красотка-смерть тебя аккуратно
Обходит, стараясь не ступить в лужу.
Это длится, наверное, целую вечность,
Которая все же равна мгновенью.
Острые плечи, точеные ножки.
Ручкой кокетливо сумку крутит.

Но впереди от последнего взора
Гнутся деревья и меркнут люди.
Замолкших домов чернеют стены.
И осень спадает в ночной сумрак.
На черное падает снег белый.
На сердце пустое ложится колко.
Тебя пощадили. Снега все больше.




ДОМ


Первый снег не держится долго.
От силы день, а на утро тает.
Но травы, листва меняют облик.
Последняя зелень вдруг оживает,
Становится ярче. Так у больного,
Что подошел к пределу жизни,
Вспыхивает последний румянец.

Лесная дорога узка, забыта.
Колея забита слепым бурьяном,
Прячется, путает, валится в ямы,
Тронутые льдом пустым и слабым.
Ступишь туда – и в черной увязнешь
Грязи, и выйдет из острых разломов
Вода, не мертвая и не живая.

А слева и справа лес, застывший
На середине выдоха, на половине вдоха.
И нет ни птиц, ни задумчивых насекомых.
Но еще провисают паучьи тенета,
Собравшие на себя шелуху, иголки.
Словно рваные рыбацкие сети,
Песком зарытые, высохшим илом.

Все призрачно. В голову тебе приходит,
Что ты и сам засыпающим соснам
Кажешься чьей-то глубокой тенью,
В ветреную ночь упавшей с неба.
Влечет обернуться – а вдруг поодаль
Стоит твое повторение, словно
В памяти зеркалах ложных.

Но преодолей соблазн лесных духов.
Скоро за поворотом будет сторожка.
Когда-то в ней жил лесник, а после
Дом был покинут, а значит, брошен.
Что-то осталось, а что-то растащили.
Что-то прошло, а что-то не случилось.
Ты-то что ищешь в месте неладном?

Вот и избушка. И ты осторожно
Побитые стекла в траве обходишь.
Ставшие холодными дырами окна
Глядят, но уже ничего не видят.
Бревенчатый сруб повело, наклонило.
Запутались в темных трещинах стены,
Как лица старушечьи в морщинах.

Срубленное, стесанное человеком,
Встроенное в тесный порядок дома,
Дерево привыкает к людскому быту,
Будто животное, собака, корова.
Прирученное, брошенное, оно умирает.
Мучительно, без осознания смерти.
В плесени, в долгом черном развале.

Ты входишь в дом, в косые проемы.
Тут нужно быть весьма осторожным.
Пол кое-где прогнил и провален.
Шкаф платяной стоит без дверок.
Полки трухлявой листвой покрыты.
Словно тут жил не лесник, а леший,
И были из листьев его одежды.

Но нет. В дальнем углу за шкафом
Лежит фотокарточка в слое пыли,
С фигурно обрезанными краями.
На желтой бумаге серые лица.
Муж и жена. Серьезнее взглядов
Ты не встречал на белом свете.
Легкости фотография не потерпит.

С трудом оторвав глаза от фото,
Рукой по столу кривому проводишь,
Сор и высохших мух сметая.
Оставленные человеком вещи
Молчат, кричат человека сильнее.
И в этой высказанности нет места
Твоей составленной из слов речи.

Зачем, почему ты здесь оказался?
Возможно, ты носишь какое-то имя.
Возможно, ты жив, в достаточной мере.
Но твое появление в мертвом мире
Не даст облегчения земле и лесу,
Что смерти забытой несут бремя.
Уйди, пока не стало слишком поздно.

Да, действительно, уже вечереет.
Выйдя, ты у порога садишься.
К дому прижавшись, вьется березка.
Жмется к закатному солнцу дождик.
И ты прижимаешься к мокрым, теплым
Перилам крыльца. Ничего больше
Не нужно и, наверное, невозможно.

После дождя особенный воздух.
Глаза твои он протирает, как стекла.
В этом воздухе ты можешь встретить,
Словно в зеркале, какой-то последний
Образ самого себя. Но это
Вряд ли тебя теперь волнует.
После дождя трава застыла.

На каждой травинке по круглой капле.
В каждой капле – то, что ты видишь,
Чувствуешь, мыслишь, наперед знаешь.
Что еще нужно перед смертью, жизнью?
Перед невыразимой чистотой, невыносимой
Мукой принятия пустоты и прощения?
Вот ветер в руки принес паутинку.




НЕБО


Веселее, детка! Все не так плохо!
Ой, ха-ха! Я тебе брызнул яду!
Он достанет тебя, заберет прежде,
Чем противоядие ты нашаришь
В дырявом своем кармане, или
В дырявой своей совести, или
Не на твоем, не на моем небе.

Кстати, о небе. Земля под ногами.
На ней ты стоишь. Ее можно трогать,
Влажную плоть забирать в руку.
Дождь недавний таится в почве.
Земля неровна, можно споткнуться,
В падении колени ободрать, локти.
Упадешь в небо, обдерешь душу.

Да глупости это. Нет никакого
Неба. Есть один только воздух,
Пустой и бессмысленный, и нелепо
Гулкий, будто кухонная кастрюля
С дном прохудившимся. И чем выше,
Тем меньше в сердце живет надежда
На присутствие твоего, моего смысла.

Спрашиваешь, кто я? Ответить непросто,
Учитывая, что времени у тебя мало.
Хорошо, для начала давай я буду
Столбом фонарным с подбитой лампой.
Не веришь? Тогда – грохотом крышки
Мусорного ящика. Крысой мелкой,
Которую мусорный грохот пугает.

Снова не то? Но на твоем месте
Я бы не привередничал. Яд проникает.
Ты уже мало что видишь, твои уши
Больше похожи на мерзлую капусту
И плохо слышат. Становится сложно
До тебя докричаться. И мне тоже
Становится трудно говорить прямо.

Поэтому руками мотай, как сможешь.
Сучи ногами, изнемогай телом.
А начнешь тонуть – немота у горла.
А с немотой проще – слов не нужно.
Это общая наша странная участь.
Уйдешь ты – и меня не станет.
Фонарь потухнет. Уснет крыса.

Не печалься, детка! Хуже не будет.
Последний вздох. А глупое сердце
Продолжает биться, вслепую веря
В продолжение бессмысленной жизни.
Все, замолкло. Остался последний
Взгляд. Режет стекло, а не больно.
Умирать причудливо и не страшно.

Поразительно другое – голос остался.
Нет ни тебя, ни меня, но голос
Звучит и крепнет. Становится ясно,
Что небо – это не воздух. Это
Голос. Вышние дрожат мембраны.
Звездная сеть покрывает пределы.
Нет в этом строе человеку места.

Земля каменеет и кость чернеет,
Становится неотличимой от камня.
Камень, землю, кость единым
Узлом связывает червь незрячий.
Влага гонит его на поверхность.
Жалкая тварь обнимает в истоме
Стелющиеся низовые травы.

И колет мох, и съедает плесень.
И душит пылью, сухотой ветер.
И корень белеет в натуге, в страхе
Утратить связь с мятущимся стеблем.
Но кто за цветочную поручится чашу,
Что солнечные проливает всплески
На робкие, словно чужие листья?

И все обернулось бы очень плохо,
Если бы нити тугой паутины
Не помогали росткам сосновым
В ряду лесном держаться ровно.
Цепкий пробег паучьих лапок
Одно существование от другого
По-знахарски точно отмеряет.

А пустоту на притихшей поляне
Плотным кольцом окружили звери.
Другое дыхание, чужая тревога.
И лунную прядь еж разбирает.
И луч рассветный ловит белка.
И острую лижет росу лисица.
Сужается круг сердцебиений.

Сужает круг голодный коршун.
Кричит вопреки дерзкая ворона.
Разбрасывают страх кроны деревьев.
Плачут, смеются птенцы в гнездах.
Сучья летят, впиваются в землю.
Летать тяжело. Дышать тяжелее.
Птицы – разные вестники неба.

Смеется, плачет неразный ангел.
Не осталось света, голос остался.
Звезды бьют на разрыв, навылет.
Звезды бить по-другому не могут.
Небо – это непомерная тяжесть.
Под тяжестью неба смех, слезы
В ничьи превращаются алмазы.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney