РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Инна Иохвидович

ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ

06-05-2008 : редактор - Рафаэль Левчин

Театр опустел, а она всё сидела у себя в театральной уборной, глядя в трельяжное зеркало, одинокая, старая актриса. Сейчас она специально не сняла контактных линз, как делала по обыкновению после спектакля, чтобы скрыться за большими с тонированными стёклами, очками.
– Чтобы удостовериться воочию? – мысленно усмехнувшись, спросила она себя и сама же себе кивнула.
Она пристрастно вглядывалось в то, что отражалось ей в трёх проекциях: анфас и два полуанфаса – правой и левой стороны лица. Лепное лицо всё ещё казалось чудесным: высокий лоб, прямой нос, чётко очерченные губы, овал не нарушался даже чуть заметной ямочкой на подбородке, все совершенные,( наверное, и с точки зрения великого Леонардо) пропорции, разве что чересчур большими для этой безупречности были глаза, своей фиалковостью распахнутые в мир. Наверное, чтобы мир мог смотреться в них, любоваться их громадностью.
– Конечно, – беззвучно продолжила она, – последняя пластическая операция была безукоризненной, не то что прошлые. Если б знать этого хирурга раньше, не пришлось бы и за границу ездить к тамошним шарлатанам.
Полуприоткрыв губы, она рассматривала высококачественную керамику зубов. Ей сделали их вот уже три года как, и она по-прежнему оставалась довольна ими.
Начала раздеваться, так же, как проделывала это долгие годы, перед зеркалом. Всё, казалось бы, было то же: покатость, как в девятнадцатом веке, плеч, хоть нынче это было не в моде, но для этого были различные подплечники, если нужно; округлость груди, если забыть, конечно, про силикон; тонкая талия; ровные длинные накачанные ноги, идеальность лобкового треугольника... Мускулистость, без единой жировой складочки, женского тела, тела нерожавшей женщины.
Она созерцала себя ежедневно, и сегодня она бы тоже, пожалуй, осталась бы довольна, если б не тот детский крик в зале, прорвавшийся сквозь грохот аплодисментов и словно бы заглушивший их. Будто при полной тишине зала раздался этот крик.
Она привыкла к овациям, когда, подходя совсем близко к рампе и глядя в неразличимые в темноте лица, произносила: «Мне всегда тридцать пять!» Это был её спектакль, её единственный, уже многие годы, спектакль! Он шёл хоть и давно, но всегда с аншлагом, и представлялось, что любовь зрителя к ней – неистребима! И, говоря эти слова, зная о грядущих аплодисментах, она чувствовала себя победительницей над самым страшным в её жизни – над временем!!! Она была властна над ним!!!
Но сегодня – тоненький мальчишечий голосок свой юной силой словно бы сдвинул невидимый камешек, повлёкший за собой обвал... и она очутилась одна перед бездной. И чего-то он крикнул, всего ничего, бред какой-то, нужно быть выше этого, пройти мимо, проигнорировать эти слова: «Папа, папа, смотри, она же будто и не человек совсем, а кукла, как заводная кукла, как кукла...» – захлёбывался голосок, пока его, наверное, не одёрнули.
– Да у нас век такой, искусственный век! – вдруг закричала она, будто давая отпор тому мальчишке, и неожиданно, заливаясь слезами. В этот миг она и не помнила, сколько уж десятилетий не плакала. Слёзы!? Плач?! Этого она никак не допускала, это было
н е в о з м о ж н о, это было т а б у!

Когда стала она красавицей, Елена и не знала. Наверное, она родилась ею. Девочку никогда в семье не называли Леночкой, Леной или Алёнушкой. Сколько себя она помнила, была Еленой, Еленой Прекрасной. Об этом говорили все, всегда и везде – родители и соседи, знакомые и незнакомые, просто прохожие на улицах. Только мама, бедная мама, всегда была в тревоге. Она говорила, что красота – дар Божий, и, как всякий дар, его следует хранить, беречь, приумножать... и ни в коем случае не растерять, не расстаться... Бедная мама дорожила Елениной красотой, словно была в этом её заслуга – невзрачной жены столь же неприметного супруга-бухгалтера. Супружеская чета не могла надивиться на свою красавицу. Бедная мама часто повторяла мужу: « Посмотри, какая красота явилась в этот мир!» Тот лишь изумлённо хмыкал.
Девочку часто водили в кино, чтоб она могла посмотреть на таких же красивых, какой и она станет в будущем, женщин. Мать особенно любила Грету Гарбо и не уставала ею восхищаться. И всё говорила , что и на Елену когда-нибудь с восхищением будут взирать, как и на это великое Чудо.
И мать прилагала все свои не такие уж и большие силы, чтобы уберечь ребёнка, вернее, его красоту, от враждебности и постоянной опасности мира вокруг. Елена не ходила ни в ясли, ни в детский сад, там ведь могло что-нибудь произойти, вредное для красоты. Всё, абсолютно всё было направлено на сохранение облика – питание, прогулки, ежедневная гимнастика и тому подобные мероприятия. Девочке внушили, что почти все проявления чувств, как-то: слёзы, смех, гнев... вредны! Что можно лишь слегка улыбнуться, никогда не хмуриться, чтоб, не дай Бог, не появились мимические морщины, и стараться, чтобы лицо всегда было ровно-спокойным.
«Посмотри на Гарбо! Это же не лицо, это чудо из целлулоида! Она-то понимает, что значит б ы т ь к р а с и в о й!» – говорила мать, и отец своим удивлённо-изумлённым похмыкиваньем, как бы подтверждал её правоту. Он доверял своей жене, уж она знала толк во всём.
–Елена! – продолжала мама, – учти, в твоей жизни будет много мужчин, которые будут добиваться тебя, и множество женщин, что будут набиваться тебе в подруги, ведь очень выгодно быть возле красавицы. Помни, что и от мужчин, и от женщин исходит опасность для твоей красоты. Никого близко к себе не подпускай, близко к сердцу не бери, поддерживай, конечно, хорошие отношения, но дистанцию знай. Придерживайся для себя врачебного принципа: «Не навреди!».
Постепенно для Елены её красота и стала символом веры. Неважно, что происходило в мире, в стране, в городе и в доме, самым главным для неё было – не утратить красоты. Она не читала Достоевского, да и книг вообще, чтобы не портить зрение, но знала, что «мир спасёт красота», и верила в это безоглядно.
Естественно стала она актрисой – где же и демонстрировать то, чем наградил её Господь, как не в театре или в кино!
Она стала героиней кинолент, тем самым – народной героиней.
И всё, что напророчила, к тому времени умершая, бедная мама, сбывалось!
По завету же покойной сторонилась она как мужчин, так и женщин. Конечно полностью избегать контактов не удавалось. У неё были, по мере необходимости, любовники, к которым она никак не привязывалась. Обыкновенно это были мужчины из мира кино или высокие сановники. И, конечно, были, так называемые подруги, вившиеся вокруг неё назойливо, как мухи вокруг лампочки, но они её особенно и не тяготили.
Она жила, может быть, и скушно, но напряжённо: диета, гимнастика, массаж, косметические маски и многое-многое другое, что помогало поддерживать форму. «Быть всегда в форме» – стало её житейским правилом.
Она не читала рецензий театральных и кинокритиков о своих ролях. Её любила страна, и они не очень-то могли впрямую нападать на неё, да и не решились бы. Но колкости, вроде безжизненно-холодной её красоты, подпускали, а один, видимо чересчур прыткий, так договорился до того, что её красота – это красота маски! Все эти сведения о себе она черпала из разговоров так называемых подруг, которые охотно читали прессу.
Когда ей исполнилось тридцать пять, она ушла, как ни упрашивали её режиссёры, из кинематографа. Кинокамера стала к ней жестокой, и она больше не пожелала видеть себя с большого экрана, безжалостно фиксировавшего каждую пору на лице. Кроме того, в кино ей стали предлагать роли женщин даже не «бальзаковского» возраста. И это было почти оскорблением.
Её уход из кино ошеломил всех, ведь оно принесло ей славу, известность, деньги, наконец. Но сама она знала, что понять её смогла бы лишь Грета Гарбо, так же рано ушедшая из кинематографа.
Правда, из театра она не ушла. Ведь даже в первом ряду партера или в бинокль с яруса рассмотреть как следует её её лицо под слоем грима вряд ли представлялось возможным.
Увы, и в театре ей было сложно с ролями. Пожилых и тем более старух она отказывалась играть категорически. Она не гениальная Раневская, не драматичная Тарасова, она, Елена, могла лишь демонстрировать миру свою красоту! Да это и было её жизненным кредо – не мужская привязанность или любовь, не дети, не что-либо, пусть даже очень важное иное – она была олицетворением красоты, и ей было должно одной пройти по выбранной стезе. Она была совершенно согласна с Мерилин Монро, заявившей на бракоразводном процессе: «Мечта миллионов не может принадлежать одному!» С полным правом она могла бы сказать то же самое.
С каждым годом, даже с каждым месяцем всё труднее было поддерживать постоянство формы. Как она теперь понимала и чувствовала Маяковского с его почти сумашедшим страхом перед старостью! И у неё началась та же фобия. Все средства медицины, традиционной и нетрадиционной, бросила она на борьбу: очищение организма от шлаков, уринотерапия, голодание, системы йогических и других восточных упражнений, жень-шень и тибетские травы, точечный и другие массажи, акупунктура и акупрессура, пластическая хирургия и прочее, прочее, прочее...
Яростно отказывалась она от празднования всяческих юбилейных дат, ругалась с председателями оргкомитетов подобных торжеств, и все, замученные вконец капризами стареющей кинодивы, решили никогда и нигде не упоминать её имени, итого – ни годовщин, ни юбилеев.
В пятьдесят лет согласилась она на роль вечной «тридцатипятилетней».
В конечно счёте в театре у неё осталась только одна эта роль, когда она, выходя к рампе, категорично заявляет своё «тридцатипятилетие». Спектакль шёл десятилетиями с неизменным успехом, всем хотелось увидеть живую, нестареющую легенду театра и кино.
Наверное, за всю её долгую жизнь это была её лучшая роль, её итог!
И вот сегодня наступило даже не прозрение, нет, полное крушение, крах! Ведь детей и сумашедших невозможно обмануть, скрыться за «видимостью»!
Слёзы текли по её туго натянутой коже. И были они не искусственными, как в кино, а настоящими солёными слезами, и она не пыталась их остановить, потому что узнала: красота не спасёт мир, потому что она не нетленна!
Заплаканным лицом уткнулась она в букет роз, глубоко вдыхая запах свежесрезанных цветов.
И долго ещё бродила по своей гримуборной, собирая безделушки, бельё, платья и беспорядочно сбрасывая всё это в раскрытое чрево чемодана, поминутно натыкаясь на цветы от бесчисленных поклонников. Она любила розы, и они были ещё красивы, ещё цвели, раскрылись, источая свой последний запах... Одна из них, самая пышная, та, что ещё сегодняшним утром горделиво покачивалась под рассветным ветерком, слегка увяла, края лепестков сморщились, обнажив умирающую сердцевину. Как в стихотворении, припомнилось Елене: «Пусть роза сорвана, она ещё цветёт...» «То был поэтический самообман», – горестно усмехнулась она.
Она вынула цветок из букета, обрезала стебель и прикрепила к лацкану модного, от кутюрье, пиджака.

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney