РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Егор Давыдов

Мистические сведения из северной корреспонденции (обнародованные неизвестным без ведома отправителя)

08-05-2019 : редактор - Женя Риц





          Дорогой Дедушка Мороз!

          Простите, что позволила себе так фамильярно начать – не удержалась. Но так ведь и обращаются к Вам детишки всей России, как будто их мамам и папам, которые так их научили, Вы действительно приходитесь родителем, будто Вы всем родной. А между тем Вы и впрямь часть моей семьи, пусть и не навещаете нас.
          Есть у ребятишек и другое преимущество передо мною: они-то не сомневаются, дойдёт ли их письмо до адресата, а если дойдёт, не слишком ли поздно. Я же, в свою очередь, знаю, как ненадёжно работает почта и как с нею туго в той глуши, которой Вы себя окружили. А ведь могли бы давно обзавестись нормальной связью, в наш-то век. Ну нельзя же так отчаянно противиться прогрессу! Я вот, хоть и старая женщина, осваиваю потихоньку разные новшества: мне Снежка настроила этот модный телефон без кнопок, и мы с ней даже отправляем иногда друг другу короткие сообщения, вроде телеграмм, только электронных. Да что там, в Ваших краях и телеграфа-то никогда не было. Сколько лет уж дарите детям мобильные телефоны, но хоть раз бы догадались для себя такой приобрести! Ох, мало мне тревог, чтобы ещё переживать, проберётся ли к Вам моё послание…
          Я же о Вас забочусь. Мне-то недолго осталось – и так ума не приложу, как жива ещё. Боженька помогает, это уж наверное. И ещё я, признаться, думаю, что Стёпкина любовь как-то отгоняет от меня костлявую. И Снежкина, конечно, если в самом деле так бывает. Я даже ничего ещё: бодра, сама пишу Вам эти строки – ещё не совсем ослепла. Но, скажу справедливости ради, очки давно пора менять, поэтому, если где-то вдруг опростоволошусь, не взыщите. И простите, что я сына Вашего Стёпкой зову – уж как он мне сам давным-давно представился, так я о нём все эти годы и думаю. А что он Студенец, так это я сперва считала прозвищем, затем фамилией, а сколько ещё потом не могла поверить, что он Студенец Морозович – и вспомнить смешно.
          А он любит меня. Безусловно, совсем уже другой любовью, но любит, и всякий раз, когда к нам заглядывает (что, правда, не часто случается), я со слезами умиления гляжу, как он суетится, тащит раскладной стол с балкона – хочет, чтобы как-то мы попраздничнее посидели. Снежа делает вид, что ему не рада, однако без него тоскует, я это чувствую. У него теперь другая жизнь (впрочем, столько времени прошло, что это жизнь уж неизвестно какая по счёту), и в ней, уверена, бывали женщины помимо меня, но я про то его не спрашиваю. Это естественно: ведь он в расцвете сил, и долго ещё в нём останется, и ведь он человек (хотя бы наполовину), им руководят порой человеческие желания, и кто я такая, чтобы от него требовать иного? Вот и вышло, что я была ему женой, позднее стала матерью, а сейчас – бабушкой… Я не жалуюсь; несмотря ни на что, Стёпка – светлейшая часть моей жизни, и за всё, чем он её наполнил, и за нашу девочку чудесную я ему безмерно благодарна, и только печалюсь, что не могу вдосталь отплатить ему за это счастье. Кроме того, Вы же нас предупреждали, что так и будет, ещё когда мы приехали просить благословения. Да уж поздно было предупреждать – уже маленькая Снежка готовилась через меня явиться в мир. Ох и глупые мы были! ох и счастливые…
          Не знаю, когда Вы с ним последний раз встречались, но внешне он с момента нашего знакомства почти не изменился. Разве что чуть осунулся, и взгляд стал более усталым. И ещё, пока у меня зрение снова не упало, я заметила едва проступившие морщинки у него на лбу – всё-таки время не полностью над ним не властно, смертная кровь даёт себя знать. Он, кстати, вспоминает иногда свою маму – без малого полтора века не изгладили для него её образ. (Она же была финская дворянка, кажется?) Наверное, видит её во мне, и мысли, которые это вызывает, заставляют его украдкой хмуриться. Но не они одни. Стёпе явно год от года тяжелее, и потому я решилась к Вам писать, чтобы Вы, наделённый мудростью тысячелетий, предприняли меры, а то как бы не случилось беды.
          Вы только будьте с ним помягче, чтобы не дай Бог не отвратить его от себя. Мне, простой смертной женщине, неловко давать Вам советы, но всё же, судя по всему, я пока поболее Вашего знаю про разлад, что давно нарастает в Вашей семье, и потому позвольте мне говорить без обиняков. Стёпа много на Вас злится. Он вбил себе в голову, что Вы, придумав эту затею с подарками на Новый год, «узурпировали всю фольклорную славу» своих сыновей и прочих, подобных Вам, «прикрыли ложью свою подлинную сущность, будто она – нечто постыдное», и тем самым вынуждаете его «в безвестности нести бремя предназначения, которое от Вас же унаследовано», да ещё и «чувствовать вину за каждый зов, которому он помог умолкнуть, за каждую препровождённую душу». Это его слова, не мои.
          А хуже всего, что теперь это коснулось и нашей Снегурки. Зря мы надеялись, что её обойдёт участь рода. Но нам так хотелось верить, что Снежка особенная, и столь многое нас в этом убеждало! Когда она родилась, как сейчас помню, Стёпа неделю в себя не мог прийти от восторга и всё рассказывал мне, как это удивительно, потому что среди Вашей братии все мужеского полу, а женского, как считалось, и вовсе быть не может (кроме, разумеется, Вашей легендарной первой супруги со Шпицбергена, но про неё ведь, как и про Вас, никто точно не знает, откуда она взялась, и были ли у неё отец и мать из плоти и крови). «Это потому, – говорил Стёпа, – что Снежа всего на четверть из нашей породы», – и прочил ей безоблачную жизнь. Пресвятые угодники, сколько же в нас было глупости, сколько наивности… Но всё равно сердечное Вам спасибо, что Вы сдержали обещание и за все эти годы не раскрыли внучке, что́ ей было уготовано. Стёпа пожертвовал бы чем угодно, чтобы семейное дело не омрачило судьбу дочери, но так у неё были хотя бы беспечные детство и юность, которых сам он был лишён. (И за то, что Вы с младых ногтей готовили его к этой нелёгкой ноше, он тоже, признаться, возводит на Вас напраслину, и прямо заявлял иногда, что Вы, чужих детей радуя подарками, самому ему не дали даже чуть-чуть побыть ребёнком.) Ну так вот: месяца два тому назад, в середине осени, Снежа впервые услышала зов.
          Это был бездомный или просто пьянчужка на окраине какого-то городка, скорее всего, где-то у полярного круга. Не было даже сугробов, но подморозило, и вот, ближе к рассвету его час пробил. Моя девочка мне всё в деталях рассказала, но не стану утомлять Вас подробностями. Она переместилась туда неосознанно (верно, сработал инстинкт – она ведь пока не умеет этого делать произвольно) и, конечно же, жутко перепугалась. Хорошо, что Стёпа это почувствовал (я всегда поражалась, до чего у них мощная связь, гораздо сильнее, чем с другими его сородичами) и тоже переместился. Но его объяснения бедняжку не успокоили, она пыталась позвать кого-нибудь на помощь замерзающему, и тогда Стёпа склонился над ним… и дальше нет смысла описывать. Снежка впервые видела, как душу препровождают в царство света – от одного этого может рассудок помутиться, а каково ещё и лицезреть собственного отца в роли провожатого? (Который, хочу добавить, коль она этого не отрицает, был в тот миг величествен, не по-земному прекрасен и страшен.) А потом, так же неожиданно, Снежку вернуло назад, на московскую улицу, по которой она шагала к институту.
          Подозреваю, что учёба у неё с тех пор не очень спорится. Вы же с ней каждый год подолгу общаетесь, и Вам, должно быть, хоть отчасти известно, чем внучка живёт: что ей скоро второй институт оканчивать, что у неё уже один красный диплом есть, и второй на подходе. И вдруг весь её мир встал с ног на голову… Какая уж тут учёба? Она такая молодец была, так тянулась к знаниям!.. Как её в первый-то институт взяли, почти десять лет назад, это для меня неразрешимая загадка, потому что, согласитесь, на вид она и сейчас совсем дитя. А может, они так и выглядят, нынешние первокурсницы? Но всё-таки она в два раза быстрей отца меняется, поэтому проблем из-за внешности у неё почти не бывало, а если кто временами удивляется вслух, то всегда можно отшутиться, мол, маленькая собачка до старости щенок. У неё и друзья есть, и в любой компании ею все, как правило, бывают очарованы. Но явно не с теми она проводит последние два месяца, и явно не тем она там занимается. Кошмарно её подкосило…
          Даже к Вам на каникулы ехать не хочет, а ведь она всегда так любила помогать Вам с подарками. (Надеюсь, письмо на почте не затеряется, и Вы ещё успеете как-то поправить ситуацию.) Говорит, что это чтобы меня не оставлять на попечение Нюры, моей племянницы. О Нюре, сказать по правде, о самой пора заботиться ответственной сиделке, но я-то ничего ещё: бодра, сама это письмо пишу – ещё не до конца ослепла. Но, справедливости ради скажу, очки давно уж надо поменять, поэтому не взыщите, если где-то опростоволошусь. Словом, это исключительно для Снежкиного спокойствия Нюра ко мне на праздники приезжает, а кто из нас потом за кем присматривает – это уж мы, старые, сами между собой решаем. Я и так, и сяк уговаривала Снежку ехать, предлагала даже настоящую сиделку нанять, но всё без толку – понятно, что не в моих немощах дело. Вы простите нас, простите меня, грешную, что так вышло, что нашими наивными надеждами Вы впали в немилость к единственной внучке. Но она оттает, вот увидите, это молодость в ней горячится.
          На меня она словно бы совсем не сердится, но мне, как иной раз кажется, от этого даже тяжелее. И про Вас она тоже дурных мыслей не высказывает, а вот Стёпке достаётся – жуть. Они, как выяснилось, ещё встречались в эти два месяца: опять зов застал девочку врасплох, и снова она невольно перенеслась, но теперь Стёпа её там уже ждал. Как назло, накликала их обоих в тот вечер заблудившаяся в лесу девушка – ей бы ещё жить и жить, да судьба распорядилась иначе. Кончилось всё тем, что Снежа в слезах кричала отцу: «Давай просто переместимся с ней в тепло!» – а Стёпа, совсем как человек, тоже потеряв самообладание, пытался втолковать ей, что даже Вам не под силу перемещаться вместе со смертными. Когда они оба почувствовали, что время умирающей на исходе, Стёпа забрал душу из окоченевшего тела.
          Что́ эта сцена произвела в сердце бедной Снегурочки, мне и представить страшно, однако и Стёпе она далась нелегко: разбередила старые раны, многое всплыло из-под спуда – он мне сам рассказал, когда навещал меня на днях. Снежка – повезло ей дома оказаться – тут же бросилась вон, к приятелям, поди. А Стёпа… Был он в каком-то нездоровом нервическом возбуждении, рассеяннее, чем обычно, и, похоже, немного выпивши; шапка его красная не то мокрая, не то в какой-то копоти, из-под меховой оторочки с посерелым слипшимся мехом забытая сигарета торчит… Звал меня «бабуся» (но это за ним давно водится), часто ругался, опять вспоминал пятьдесят девятый год и дятловскую группу. Я знала, что ему непросто будет забыть тот случай. Несколько раз возвращаться туда, поочерёдно забирая исстрадавшиеся души, не имея ни права, ни возможности спасти несчастных – это ли не чудовищное наказание само по себе? А если ещё подумать об их родных… А какая потом поднялась шумиха, как она мучила моего Стёпу – я ещё не старая была, я всё это вместе с ним переживала. И вот он вновь от мыслей о беспомощности жертв и собственной беспомощности места себе не находит, и твердит, что иногда до людей, до тепла – рукой подать, что гибель порой будто издевается над своею добычей, хватает обречённых в шаге от счастливого исхода, и тогда всё человеческое кричит в нём, в благородном сыне финской дворянки: ну почему их нельзя спасти? Почему нельзя предотвратить их смерть?
          И дочка мне те же вопросы задавала. Что ж я, глупая старая женщина, могу на них ответить? Я говорю ей, что такие, как она – это милосердие Божие, что вы облегчаете людские страдания и направляете тех, кто отмучился, в заслуженное ими царство света. Что вы – морозные ангелы, о которых почему-то умолчали Отцы Церкви (а почему так случилось, кстати, это мне у Вас, жившего в те времена, хотелось бы выведать). «А дед или папа – кто-нибудь видел это царство света?» – спрашивает Снежка. Я начинаю по-другому: Господь избрал таких, как вы, для трудного поручения, но он же дал вам силы, чтобы его выполнить. «А кто-то лично это поручение от Бога получил?» И снова возразить мне нечего. Я гляжу в своё вязанье, и только чувствую на себе скорбный взор дочуркиных глаз. Чуть погодя, переступив какой-то внутренний барьер, она заставляет себя добавить: «Мам, а если б на месте той несчастной была ты?»
          Ну как бы это была я? Я уж много лет выхожу только в церковь, да в магазин, бывает, на обратном пути заглядываю, и на почту за пенсией раз в месяц. А если даже вдруг меня прихватит на улице в мороз (хотя здоровье у меня ещё ничего, слава Богу – правда, зрение садится, но про это я Вам в конце напишу, не об этом сейчас речь), так что ж мне прохожие, что ль, не помогут? Но в Снегуркиных словах есть над чем призадуматься, не говоря уж о странной, удивительно точной догадке. Об этом-то я и намеревалась Вам поведать, чтобы для Вас уж не осталось тайн в нашей семье, и затем и взялась изначально за письмо. Но не браните меня за долгое вступление, потому что для таких откровений любому было б надобно собраться с духом, и целый день и ровно вот столько строк мне на это потребовалось.
          Как Вы знаете, детство, отрочество и юность свои я провела в деревне верстах в тридцати к северу от Соликамска. Места там глухие, и развлечений у нас, деревенских девчат, совсем было мало. Летом, конечно, и не до развлечений, а зимой… Нет, само собой, мы занимались и рукоделием, но ещё мы любили сказки, которые по вечерам рассказывали бабки перед очагом, а наслушавшись от них и сами порой выдумывали небылицы. Не иначе как с этой целью – расцветить немножко наше житьё-бытьё – моя старшая сестра, царствие ей небесное, (у которой как раз дочь Нюра от второго брака) с подругами наплели мне как-то, что в конце оврага за нашей деревней стал появляться прекрасный олень, который не боится людей и даже даёт себя гладить, если чувствует, что к нему пришли с добрым намерением. И настал день, когда я, никого не предупредив, краем оврага по сугробам отправилась на встречу с чудесным зверем. То ли девчата мне намекнули, то ли я сама под впечатлением от их историй нафантазировала, но сейчас мне кажется, что я искренне готовилась предстать перед заколдованным царевичем, заключённым в оленьей шкуре. Вот уж не знаю, сколько я прождала его, однако погода успела перемениться: солнечный свет померк, нагнало туч, и в одночасье началась метель.
          Я брела сквозь лес и падала, не видела ни зги. Наверное, дважды пересекла овраг, а может, дважды спустившись в него, потом вскарабкивалась назад, и, когда метель утихла, была незнамо где, среди чернеющих стволов, которые тонули в призрачном мерцании ровного нетронутого снега. Мои собственные следы скоро обрывались, их замело. Я выбилась из сил. Я заблудилась.
          Вы, верно, давно догадались, что произошло потом. Первым, что я помню, когда ко мне стало возвращаться сознание, после нескончаемых метаний в растущей панике, которая затем оборвалась в какое-то поразительное безразличие, гулкую пустоту внутри и сгущающийся сумрак, – первым были красные шаровары, заправленные в валенки, что расхаживали кругами передо мной, пока на середину вытоптанного в снегу пятачка с треском валились мёрзлые сучья. Позже выяснилось, что я уже дошла до того, когда человеку чудится нестерпимый жар, и чтоб его унять, несчастный пытается сбросить с себя одежду – так я потеряла где-то свой тулуп. И в таком вот состоянии Стёпа меня и застал.
          Скромничать не стану, я была недурна собой, но даже в нашей деревне попадались девчата краше. Однако что-то он такое во мне увидел, чего, как утверждает, ни в ком раньше не видал. Он расстелил свою шубу, уложил меня на неё, сгрёб в охапку моё тщедушное тело (как Вы сами потом наблюдали, я была не из дородных) и, с головой укрыв нас вместе, отогревал своим теплом, пока не почувствовал, что я прихожу в себя. Тогда он укутал меня получше и принялся разводить костёр. Сейчас я думаю, что ведь это поразительно, что Стёпа так быстро отрыл хвороста, сколько требовалось, и что ледяной валежник сходу занялся… Нет, это было чудесное спасение. И помню, словно это было вчера, его лицо за языками пламени: такое сосредоточенное и немного грустное, по которому сразу ясно, что тревожит его нечто неизъяснимое, но всю жизнь ему сопутствующее, крепко сидящее внутри. И глаза – цвета нельзя было различить в этом рыжем сиянии, но в них, как и по сей день, теплилась неугасающая доброта – даже когда он сердится, она не покидает его глаз.
          Он будто и вовсе не замечал, что стоит на морозе в одной рубахе, и глядел не на меня, а в огонь, в жгучий жар углей – понимал, должно быть, что на меня ещё насмотрится, поскольку связал себя со мною прочнее, чем все высшие законы связывают воедино мир. И я, не ведая, кто мой спаситель, уже, быть может, понимала то же.
          Он больше никогда не отступал от Ваших заветов – так он говорит, и его недоумению, что даже единожды он решился ими пренебречь, я верю. Но эта тайна и сомнения, которые его обуревают целый век, а то и дольше, жестоко подточили Стёпу. Неужто прочих Ваших сыновей подобное не гложет? А ведь – и к этой мысли я пришла без чьих-либо подсказок – невозможно вести к свету, когда сам опутан тьмой. Вы же потому и затеяли ежегодную кутерьму с подарками детишкам, верно? Даже Вам нелегко даётся бремя предназначения, и Вы нашли способ через детскую радость и через ощущение праздника восстанавливать в себе свет, я права? Непросто быть ангелом… А каково, когда ангельская ноша ложится на человеческие плечи? Молю Вас, помогите Стёпе. И Снегурке помогите: словом ли, делом, но залечите кровоточащий разрыв между природой человеческой и ангельской.
          Теперь Вам всё известно, и Вы вольны заключить, что вина за нынешнее положение несчастной нашей девочки всецело на нас двоих, на Стёпе и на мне. И месяца не прошло с той ночи у костра, как Стёпа, превозмогая страх оттолкнуть меня, передо мной открылся: услышав его историю, которая в смертной голове просто не укладывается, да со всеми её мрачными подробностями, иная на моём месте бежала бы без оглядки. А я – нет. Я была юна, глупа, наивна, влюблена в него, забыв и стыд, и заповеди Божии, и хотела от любимого ребёночка. Не раз я исповедовалась в этом перед батюшкой, но не могу ж я рассказать ему всю правду? Впрочем, он, пожалуй, и к таким исповедям привычный – мало ли в народе безумцев?..
          Сейчас уж мне ни к чему юлить перед Вами: чувствую, это за мой грех Боженька мне смерти не даёт. Но я не жалуюсь – жизнь-то счастливая была, получше, чем у многих. А должна ведь была там и закончиться, в лесу за оврагом. Даже когда война разлучила нас со Стёпой, даже в самые тяжёлые и голодные годы я дорожила этим даром, и до сих пор боюсь ощутить себя неблагодарной, но… Говорят, двум смертям не бывать, а что делать, если одну таки миновала? Научите, отец, на Вас вся надежда. Иногда я думаю, что выйти бы ночью в ближайший парк, да лечь на снег и ждать, когда надо мною склонится светлое Стёпино лицо с внимательными добрыми глазами. Но страшно холода и боли, и Божьего суда. Как же мне вернуть свой долг – нечестным образом полученную жизнь? Ах, если б можно было передать её Снегурке! Другой вопрос, взяла бы она короткий людской век вместо трудного ангельского пути?
          Она тоже ни сном ни духом о том, как мы с её отцом повстречались. Но теперь, коль уж перед Вами я чиста, я и ей всё непременно выложу. До чего часто, особенно в те дни, когда первые белые мухи начинают виться за окном, мне снится эта ночь! Заснеженный лес, меркнущий перед глазами, как бы заволакиваемый туманом, но не внешним, а внутренним, а потом красные шаровары, стремительно вспахивающие сугроб, и ещё что-то между, как бы в туманном провале меж погибелью и спасением: что-то, дорисованное снами или столь глубоко запрятанное в памяти, что выуживается оттуда лишь во сне. Порой это действительно как бы врата великолепного чертога, полного света и счастливого спокойствия; а бывает, возникнет вдруг величественный олень – тот самый, обещанный мне сестрой с её подружками; порой – сама сестра, какой она мне запомнилась в свои лучшие годы, или моменты из раннего детства: мамины руки, пока она что-то стряпает, а я слежу за нею с печки, мамина улыбка, тёплый летний вечер; а временами даже дочурка, совсем ещё маленькая, пытливо глядит на меня из-под светлых волосиков. Что́ из этого выберу, когда стану ей рассказывать, как было на самом деле – пока не решила, но хорошо бы, да и честнее всего будет, если всё вместе.

                                        С безмерным почтением и наилучшими пожеланиями,
                                        Ваша невестка (имя и дата умалчиваются в интересах конфиденциальности)
 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney