РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВМария Банько
12-05-2013 : редактор - Кирилл Пейсиков
Боязнь норы
Лисёнок
Лис мой ласковый, морда рыжая, я твой… кто?
В животе у меня нора, на дворе – тревога.
Колыбелька дрожит между Стиксом и потолком.
Пусть приснится ему наша бронзовая Лакония,
Пусть из неба на губы капает молоко.
Ты кусай меня, рыжий с проседью, я – вкусней:
Под лопатками переспелые альвеолы.
Если в папу пойдёт, значит, вырастет храбрый воин.
Если в маму - то льдиной тронется по весне,
И никто его никогда уже не догонит.
Сколько лет во мне, рыжий, мостишься? Спится? Сладко ли?
Принц мой маленький, поцелую тебя в бочок.
Твоё детство залипло крошками под подкладкой
Голубого плаща, наспех спаянного с крючком.
Мы выходим гулять из норы в ледяное полымя.
Видишь, хлопьями небо падает - это снег.
Видишь, пряничный домик клюют голубые голуби,
Это - синие птицы на первой твоей войне.
Лис стареет, сынок растёт, я живу в провинции.
Сад укрылся шиповником, жимолостью, плющом.
Мой спартанский мальчишка становится маленьким принцем,
И находит лисёнка,
и прячет его под плащом.
Воздушный Шарик
…и не залечь, не залечить простуду…
Слоняешься, слюнявишь рыжий локон.
Навстречу выплывает BUBBLE GUMберт,
Тебя легонько шлёпает по попе
И лопается.
В мартовском бреду ты топнешь,
Оттолкнёшься от асфальта.
Привет, Париж! Прощай, дремучий Вальдорф!
И только гелий, только тёплый звук.
Гудок велосипедный оставляешь
Звенеть внизу… Пикассовская девочка на шаре.
Нет, лучше … Ты сама – воздушный шар,
Летишь и ждёшь, к кому сорваться в руки:
Веснушчатой девчонке во дворе?
Её отцу? Обкуренному братцу?
Тебе легко, не нужно притворяться
Весомой и бояться приоткрыть
Стальную дверь - а вдруг за ней пустырь?
Заглядываешь в морду переулку,
Он лает, и глаза его чисты.
Смелей лавируй, изгибайся ловко,
Лети! Почувствуй, как тут хорошо,
Пока родной наивный пятачок
Ещё не вздёрнул старое ружье….
Не выстрелил….
Бабах!!!
И шарик лопнул…
Хитин
Хитиновый мальчик мой, тело как антрацит.
Ты помнишь такой обманчивый, юный мир?
Когда ни династий «Мин», ни династий «Цыть!»
А только стрекозы и Солнце, большое Солнце?
Теперь ты стоишь и таращишься сотней глаз,
И лбом упираешься "Буц, баран, раз, два, три!",
А ниточка бус разрывается. Но сейчас
Мир больше - не папка, и в играх не поддается.
А сколько в нём было любви! У стрекозьих нимф
Два сердца, а мозг - с иголочку. Но потом
Они вырастают, и, мир превращая в миф,
Метровые крылья считают газетной уткой.
Ты впитывал небо, и стало оно - овал,
Но выглянет солнце, и будет фигурка – тор.
Какой-то умелец так лихо нас подковал,
Что мы отбиваем степ на гнилой скорлупке.
Цок, цок. Аплодируй. Смейся. Таков пример
Успешного превращения средства в цель.
Твоя эволюция дарит тебе взамен
Немалую ценность - великую мимикрию.
Ни криком, ни мимикой выдать себя не смей.
Находишь полено. Коль хочешь остаться цел,
Поленом и будешь: молчи, превращайся в мел -
Тогда по прошествии двух миллионов лет
На сером асфальте мальчишка - почти брюнет -
Тобой нарисует
стрекоз с
золотыми крыльями.
Прохожий на мосту Фабричо
Мой мир – единство ступни и неба, я – только камень
Моста Фабричо - не то чтоб вечен, но обречён
Всегда быть первым. И рык Тибриный не умолкает –
Здесь всякий даун,
искавший дао,
находит дно.
Мой мир – мельканье мечей и ножен, мужчин и женщин.
Спешит прохожий – не то чтоб гений, но одинок.
Читает книги, хоть понимает, что нужно сжечь их,
Играет в бисер
И будто слышит -
Смеётся Бог.
Лежит монетка – один денарий - прекрасный аверс,
Точёный Ромул похож на волка – глаза, оскал.
И вот прохожий её находит, ещё не зная,
Что ей – вовеки
Не руку – веко
Его ласкать.
Он шёл из гетто - стоял недолго. Надетый наспех
Мир был теснее, чем грубый сагум – не разорвать.
Хотел быть нимфой, а стал имаго. И курам на смех
Хотел быть кем-то,
А стал поэтом -
Расстроил мать.
Стоял и думал, что будет время и булка с маком.
Он станет пищей не для вороны, а для ума,
Но только Тартар уже отправил за ним собаку,
И лижет ступни
В кровавых струпьях
Чума.
Фудзи
Фудзияма спала триста лет и четыре дня.
Фудзияма спала.
Под заснеженной шапкой зияла большая дыра,
А под ней – беспробудная вера.
А в Нагое девица на кой-то седлала коня,
И, нагая, ждала моряка в припортовой таверне.
И любила без меры.
Пожалуй, лишь тем и жила.
И никто не хотел эту гордую гору будить –
Не буди, пока тихо.
И невнятные дни как рабы на галере гребли
По волнам календарных просторов.
А в Нагое девица училась готовить и шить,
И шептала: «Спаси меня Бог от пустых разговоров!
Быт мой скроен и скромен,
Какие уж тут корабли!»
А потом началось – сотни маленьких фукусим –
Им такое под силу!
И весь мир превратился в какой-то запретный сим-сим,
Где за запертой дверью – кипела и плавилась лава!
И Нагойская девушка спешно садится в такси,
И, про мужа забыв, моряка на причале встречает.
А Нихон в океане,
Как крестик на шее висит.
Вот на этом, пожалуй, и точка.
Закончился лист.
Наше завтра оплатится кем-то, но, верно, не нами.
Только знаю я точно:
Из всех-видов-самоубийств
Она выбирает этот.
Тайком на рассвете
Она тихо шепчет:
«Проснись, Фудзияма, проснись…»
А в ответ –
Только рокот и свист
Исторгаемой лавы…
Дерево Тенере
В пустыне плывет ибиль, под килем 7 футов смерти.
Теряется путь, как пульс столетнего эпилептика,
И если заблудишься, друг мой, засни скорей.
Проснёшься и будешь мертв. Увидишь - вдали маячит
Распятый, растрепанный медноволосый мальчик
Мое одинокое дерево Тенере.
Кору Тенере не тронь - ни трон, и мечеть, ни мачту...
Уже не построить. Воин протянет ладонь и спрячет -
Боится коснуться букв изо ржи и охры.
А в дереве - целый мир, там два муравьиных флота
Курсируют морем подкорногоИнсектолота,
Но воин не слышит их - будто бы он оглох.
А в городе Ниамей - ливийский торговец Хилфа
Пьёт к ряду двенадцать дней - садится в кабину ИФА -
Готовит побег из гнили и глины дней.
Ему тридцать пять - и мир чудовищно опостылел,
И стелет ему постель неласковая пустыня,
И царь муравьиный ждёт на песчаном дне.
Две мили – а там финал, горячий самум на шею.
Ты многое потерял, но больше ещё посеял
В недобрую почву – потчуйся – не жалей.
Дороги искать не смей! Не выживешь – не пытайся!
Но вот вдалеке мелькнет как точка, потом – как парус
Твоё путеводное дерево Тенере.
И Хилфы забрали смерть, но смерти желает Хилфа
И мчит на семи ветрах подвыпивший страх на ИФА –
Железо вгрызается в грудь – и кора кровит.
И падает Тенере, как зубы, оскалив корни,
И воин целует их иссушенными ладонями.
У воина на лице – не слёзы, а муравьи.
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк