РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЗвательный падеж
Актеонка
15-05-2025 : ред. Евгений Паламарчук
Илья Петров [Актеонка]. 20 лет, вырос в Мурманской области [Гаджиево, закрытый военный город]. Учусь в Ленинградском эстрадно-танцевальном [ЛЭТИ], вроде как разрабатывать акустические приборы. Странно, но стихи тоже попали под мою специализацию [я себе так выдумал].
Бесконечно малая величина
Руки хотят пить
слепо.
Горло хочет бить
небо.
Ведь вихрем солнца выдуло
все наше серебро лужиц.
В белом шуме ветра выцвело
все наше золото криков.
Говорят, на все найдется пластик.
Ну да, он льется, и цветет, и весит.
Но говорят, его находят во всём,
и ты дышишь им.
И уже думаешь им.
Любишь.
Кричишь в бутылках,
пьёшь в пакетах,
датированно живешь,
считаешь, считаешь, считаешь
точно, и точно - не сходится.
Зудит, и почесать охота,
ухватить неизмеримую мелочь,
ушедшую в дыру кармана.
Уцепить, ведь большие цифры
давно уже меня не касаются,
а даже коснутся - не тронут.
Я хочу ущипнуть
реальных мелочей.
Мои руки хотят ключей,
но бьющих.
Мое горло хочет речей,
такущих,
чтобы тронуло,
и поехали.
Чтоб я был взят ими
за руки, если хочется.
За горло, если хочу.
Прямо в километры небес,
где величина облака нужна,
но не важна,
потому что мы помним и любим его
за множество облачных завитушек,
сделавших нам этот вечер.
Разделенный всеми нами
чувством, то есть иррациональным,
где с уменьшением порядка знака
цифры теряют своё значение,
но идет стремительный скачок
значений - в бесконечность.
Так от глаз в глазах глаз в глазах глаз
увеличивается единый зрачок
любящих
человеков.
между
я не хочу
весь этот
шепот предмогильный
между ним крылья
убери руки свои от неба
пусть они все не смотрят вниз
я спотыкаюсь
о них
в землю
не хочу не хочу не хочу
помолчи не шелести прошу
они так клонятся клонят меня
между ними перья
ни к чему подушки не укладывай меня
я встану я не встану нет я-я не знаю
я путаюсь в эти все ваши
опадающие
на меня
речи
я не стану нет нет я не не стану
я же не шепот этот бегущий по щеке
не деревья эти с растрепанными волосами
не пара цветов сложенных на груди это не я
между нами птицы
я между ты между мы между
слышишь меня я знаю в каждом лесу
есть птица умеющая передать
взлетающая
меня
Господи.
Родниковая
Семь баклашек пустоты
на фалангах дрожью.
Чьи-то семечки-следы
в снегу. Стою в прихожей.
Я во тьме иду по свету.
К роднику тропинка.
Живопись диких поэтов
в скалах. Снял ботинки.
Лед застыл над головой.
Не включая люстру.
Легкость слышится, с какой
бьёт ключ. Предчувство.
Как доходишь, где вода,
стекла у серванта.
Лишь квартиры темнота,
где забыл взять карту.
Почему-то про родник
сразу вспоминаю.
В темноте квартиры вид,
как иду по краю
к роднику, и вдруг найду
ключ в руках и память.
Выпью, словно бы звезду.
Ту, что в путь пленяет.
И пойду-пойду-пойду
в светлую мне тьму.
Дом, в котором я хотел бы жить
Я в мое лицо
гляжу в зеркальной полутьме.
Дом, мой дом...
мешает бессонница,
но там, в зеркале - он все же снится мне.
Глаза.
В них еле слышный шепот:
голоса. Мамы, отца,
учителей бесстенной школы,
любимых и даже тех, кто просто - опыт.
Все шепчут разноголосицу,
подзывают, отзывают, называют
слова - в фразы одного лица,
я - палимпсест, где взгляды - сваи,
и дом - из их гласов, и я в нем обитаю.
Нашептывают мне глаза,
и лицо мое - из родных слов.
Дом - в полутьме, и в ней - зеркала.
Это единственный хороший сон
для такого бессонного, дом
для такого бездомного, как я.
Своя спецовка
Идешь так в универ
мимо стройки,
а мужики вон идут
уже в своей спецовке.
Идешь так мимо детской площадки,
даже серьёзные дети
с маленькими тракторами и лопатой,
с выкопанными большими карьерами в глазках, -
с отблеском своей детской спецовки.
Идешь так мимо, так мимо, мимо.
Даже уже само небо одевает город,
шьёт на нём молекулы отражателя,
и деревья стоят в зимнем тумане,
курят блестяще
в своей ч/б
спецовке.
А я стою в грязи собственных лет,
вся одежда уличная замызгана халтурой,
вся одежда - уличная.
Время наматывает древесные кольца
у горла, трамбуя в застывший комок.
в холодный водоворот раковины,
в туалете конторы после погрузки,
выхожу, руками улиточными жму руки,
и всё никак не выйду в люди,
всё никак не выпущусь из ракушки
вон. Хотя бы на долбаную стройку,
в своей спецовке.
Куда смотреть в пыльный полдень
Воздух липнет в лёгких.
Смысл дня ещё высок,
чтоб осознать. Но соки
выжаты с мозолей ног
до цепкой сухости.
И я мало что ещё бы мог,
кроме ранящей тебя глупости,
под долгим этим солнцем,
в растянувшемся, как труп
в целлофановом бархане,
конце нашей юности.
Колкие сосны, пруд и баня...
буду мечтать о них лет сорок.
Про ночь под стук оконных створок,
где ветер звёздный
к нам вернулся,
как дыханье.
За кадром
Концу аплодирует каждый:
в пол, третируя его ногами.
Душно. В гам и шум, ведь тишину
надо развеять. То есть, развеяться
от неё. Мадонна разверзает веер.
Весь коридор морозит осенью,
и толпы тонут в первенстве на пальто,
хотя так тянет прыгнуть в ноябрь без него.
Так выйдешь в тень и шёпот от театра,
вкушая уходящие духи, вслушиваясь в шаг,
нежнее осторожной дождевой шины,
и почувствуешь, что гул конца
был в самом начале любой картины.
Стоишь, как рыба, почти уже падая
взглядом с резной освещённой рамки
в тьму проспекта, где нет рифм
и точек зрения, и датчиков, и пульса,
где холодно и так легко быть сбитым,
а всё-таки нащупываешь нитевидный ритм.
Думаешь, Боже, я наконец очнулся:
мы очно встретились с прохожим.
Но тогда, когда мир моргнул, я
ведь был на себя похожим,
ведь я был?
Должен
яблоки головы
тяжелеют в шеях ветвях
наливаются красным
бокалы прицелы
каждый поспевший сад
однажды рухнет
лето шепчет о своем конце
но скоро будет жарче
скоро будет
пяты жжёт судьба мойра
пляшут трутся узлы волны
сплетаясь в одну громаду воли
пламя рук июльских голосов
рвется из меня сверхновой
хватают словами вещи и людей
как взрыв хватает пух
ведь знают имена Их смерти
и теперь
они названы
вслух
они, как воздух клятвы, призваны
исполнить то, что сказано
нет смысла оставаться здесь же
увы, это бесполезно
увы, наш век - век бездомных
ход земли режет вековые крепости
как новый поэт - черновую бумагу
Ducunt volentem fata
Nolentem trahunt
Мельчаю
Легко кладут головы на плечи,
ноги на разбросанные ковры света,
сердца стучат, будто яблоки по траве.
Как большие воздушные кошки,
которых словно не касалось ничего,
кроме улиц ласковых рук и открытых окон.
Хотя не кажутся чем-то бо́льшим,
иначе боялся бы, как высоты.
Нет, это я мельчаю,
так мельчает каменный кубический сахар
в звонком хороводе горячей воды
и листьев чая.
Вагон
Дыхнет вагонным коридором
под наклоненным светом улиц.
Я двигаю себя, и движим скорым
ходом времени, стучащим пульсом
по стопам. Так тени отражают час:
продумывают, крутясь вокруг меня,
и я их такт передаю губам, как вальс,
пока в пустоты рельс, волнительно и звеня,
врастает взгоняемая мысль о том,
что я не знаю, куда идёт этот вагон.
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк