РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЕлена Зейферт
16-05-2019 : редактор - Женя Риц
ИЗ ЦИКЛА ГРЕЧЕСКИЙ ДУХ ЛАТИНСКОЙ БУКВЫ
Елена Зейферт
ИЗ ЦИКЛА <<ГРЕЧЕСКИЙ ДУХ ЛАТИНСКОЙ БУКВЫ>>
* * *
старики ещё помнят, как Митридат[1] вынул изо рта свой греческий язык,
и Сулла[2] сделал так же, и они, не греки, обменялись языками
(а в это время общались на латыни, латинский у Евпатора
мускулистый, как в Лациуме),
хотя, впрочем, это был один и тот же греческий язык, его спинка дыбилась
в Риме, а острый конец упирался
в крохотное Понтийское царство, и царство росло на глазах –
в то время всё росло, кроме родного языка во рту.
двадцать азиатских языков во рту Митридата тоже могли начать расти.
перс и грек крутят вечное колесо в его кадыке.
зверь, рослый зверь Евпатор!
римские цари – бродяги!–
кричал Митридат.
в спальне его льняные доспехи Александра, стрела его летит дальше
стрелы Александра, лицо его на монете не лицо ли Александра?
он ли не жалеет греков?
а родосцы не сдавались Митридату, кричавшему языком Суллы,
а Сулла брал Пирей молча.
одна римская армия в Греции больше двух римских армий в Азии,
если она так напугала Нового Диониса и стоила ему семидесяти обитых
медью кораблей, мешков денег, Вифинии и Каппадокии,
да в придачу его обнял и поцеловал
Сулла.
Сулла, чей язык чуяли ограбленные Дельфы и вырубленные сады Ликея.
* * *
пифия говорит тебе руками, укушенными пальцами – Кодр[3], умри. у неё
тёмный, надорванный
язык,
львиные лапы
у её трона, драгоценная красная ткань падает на лицо, остро пахнет
говорливый лавр в руке, чёрные пики
мокрых больших
ресниц.
ты не видел её, жрец принёс её в своём стихе! она пентаметр,
пауза, сладкая греческая речь.
Кодр, умри. разве это не сладко, Кодр – умереть
ради Афин? гераклиды пройдут сквозь тебя. это приятно, последний царь.
скоро осыплются на землю архонты Аттики – грубые железные лепестки.
пифия переодевает
тебя,
укорачивает тебе хитон, расшивает его подол, фибула, падая с плеча, звенит.
в твоей фаланге
восемь рядов деревьев с большими круглыми щитами и золотыми копьями,
глубокая, широкая фаланга, эти деревья в цвету!
как будет похож твой прыжок на таран, когда твои воины бросят тебя
вперёд.
вот он, Кодр! дорийцы, рубите его на куски! из Кодра
выходит Солон.
* * *
крики птиц
облизывают ухо
Гелен[4]
у каждого крика свой язык змеиный кончик без бугра и нет нёба над ним
и ухо твоё сладко и похоже на утренний хлеб с фигами
когда, когда летательная мускулатура лебедя проросла в волчью шкуру?
сколько красногрудых кораблей рвутся в тощие фьорды? два ворона –
дневной и ночной, летний и зимний – встретились в Дельфах, и два лебедя –
белый и чёрный, небесный и подземный – слетелись в Дельфы, их
восемь глаз при встрече рождают Елену
опусти ресницы, Гелен, – флейтистка, та девочка, её звали Аго, от нижних
ресниц её к подбородку тёк
красный лепесток, и пальцы, ах, длинные белые ягоды её пальцев…
может, попросить её вытереть тебе руки хлебным мякишем или тестом
не до Елены! не до голода! птицы, откуда эти тяжёлые крикливые птицы
капля козьего молока похожа на сухожилие, в стопе твоей капля молока,
не хватило одного звука
на востоке неба
Андромаха с растущей звездой
АПОЛЛОН И КИРЕНА
волчьим жиром служанки натирают порог в мраморном доме Аполлона
держатся за руки весталки и лары
ни складки на простыне из грубого низкорослого льна!
по широкому брачному ложу
пускают гулять четырёх волчат
уже не потешных остроухих высоколобых переярков
лучница кусает губы
да, она охотница, она возница, сколько львиных шкур она подарила отцу,
но почему простыни не египетские, а сквозь матовую кожу жениха
пробивается волчья шерсть?
тяжёлые золотые застёжки давят на плечи невесты
у всех в ноздрях лавровые волосы жениха
ревут и бьются коровы по всей Ливии
Кирена! – чей-то голос сжимает ей лодыжку
она бросает взгляд вниз и видит –
под стопой её каменная черепаха
невеста глядит на волка рядом с ней
но он уже желчь он течёт по треугольной колонне вверх
служанки приносят вёдра полные ящериц
* * *
Тиберин[5], между твоими пальцами Тибр и в вашем общем горле два
младенца
ты боишься сделать глоток и только дожди питают тебя цветёт фаланга
Мульвиева моста
тебе пришлось подставить вместо рук спину и городская река стеной
упала на город когда по мосту проезжал триумфатор
а на его белых плечах невесты из всаднических семей а на их плечах
Клеопатра Цезарион
и все солдаты раздевшиеся донага чтобы перейти вброд
над их головами парили доспехи
(твои уши залиты водой, но я скажу тебе – для Цезаря все вокруг римляне,
мой текучий гений, что римляне, что аллоброги, и только римляне – греки)
и в тот день у тебя как у горы появился хребет но на следующее утро исчез
словно огромная рыба
словно Эней в акрополе ещё не предавший Трою
он возложил на могилу отца шерстяную повязку или бросил с размаху
стеклянный мяч
ты завтра встанешь и в твоё русло лягут смоквы срезанные верхушки холмов
мягкая окрашенная кожа
лента длинная лента Тибра которую ты хочешь пить
* * *
пятнадцать кораблей ты спрятал, Эвриал[6], в духовое нутро Троянского коня
пять десятков вёсел на каждом, припасы, колесницы, лучники, пращники,
не считая двадцати пяти гребцов
загляденье эти двухъярусные тонкие в кости суда! и гребцы – нет, не рабы,
а дорогостоящие наёмники, каждый из них – нога корабля, измеренный
закруглением шаг
клинья из акации дырявят воздух между рёбрами стремительных триер
от кого тебе было легче увернуться? от духа тяжёлого песка в мешке
или тени твоей, Эвриал?
можно я размотаю широкий кожаный ремень с твоей руки и сниму
бронзовый колпак с прямых золотых волос твоих, хитрый кулачный боец,
литой вождь аргосцев, вот твой указательный палец взлетел по хрупким
косточкам моего хребта
по льняному маслу парящих точек ликования
божественные двенадцать узлов жмёт кулак малой эскадры в грудной клетке
коня
ровная линейка кораблей
запрокинув голову облизывая губы
я рассматривала твою статую в Дельфах, Эвриал, вас там семеро
и семеро ваших царственных отцов над вашими головами
четверо эпигонов изваяны с убитых тобой троянцев
трое – и ты – опрокинули лица в руки я узнала тебя по бровям
у кого ещё брови пахнут мёдом и текут по женским пальцам как мёд
на лугах возле храма пасутся Фивы и Троя
палубы усилены широкими сходнями путы на ногах белых полусонных
городов
* * *
сколько свинцовых шариков упало на пол в мастерской Праксителя –
Фрина[7], живая богиня, сбросила здесь свой тяжёлый наряд.
дети Праксителя с утра спрятались по углам. морская вода
снаружи вровень с окнами.
прячь свои запястья, полная достоинства Фрина, прячь.
укутай их своими роскошными локонами.
или закрой глаза. золотой пояс под твоей грудью – и белые нитки сандалий,
опутавшие сахарные икры.
она переминается с ноги на ногу – зябко. Пракситель любуется
её локтем, закрывшим лицо.
он может прикоснуться к браслету на её плече
и ожерелью (как гулки на нём крохотные золотые амфоры, крикливы
животные с языками из смальты) и увидеть розовые волны рассвета –
в молоке её тела кровь, и эта кровь будет течь в статуе
Афродиты.
за пурпурными шторами
ссутулились судьи из морской пены, их впитывает жадный песок.
скульптор поймал взгляд Эрота: олимпийцы пришли к равной себе.
новые гости в мастерской.
Фрина, ты ли, рождённая, стоишь в Книде под открытым небом?
чуть видимый треугольник дышит, над стыдливо сомкнутыми ногами.
АРТЕМИДА
грудная девочка с льняными волосами, тебе не мешает в колыбели твой брат-
близнец? лицо Зевса над ними, Ἄρτεμις молчит. девочка, Артемида, ловчая,
очнись. Герострат покушается на твою колыбель.
вокруг ложа Артемиды стоят двадцать речных нимф из Амниса. им по восемь лет. её сандалии ещё растут, а охотничьи собаки уже присмирели,
присмирели, как люди. серебряное яйцо восходит в её горле, крохотная
медвежья лапа прячется под тончайшую простыню. киклопы, вы уже куёте
ясли для коней Посейдона? богиня-младенец вас не слышит. слух её – страж
бухт и дорог. сочится молоко кормилицы, звери лакают его из тёплой лужи.
Артемида молча отвечает: нет, отец, мой брат – младенец, он под моей
защитой, как любой, сосущий грудь. Зевс улыбается, в руках его десятки
имён для любимой дочери, она ест их из рук отца, маски, одна за другой,
ложатся на её маленькое розовое лицо. Орфия, Геката, Лохия, Тавриона…
Артемиде больно носить эти имена. прогони этого человека, отец, он уже
поднёс факел к моей постели, у меня горит лицо.
Зевс откидывает вышитое одеяло, шафран туники до колен на дочери-
младенце, горит красная кайма. этот человек поджёг её постель. вот, вот лук
и стрелы, девочка, всегда держи наготове серебряный лук и стрелы. пусти
свои стрелы в деревья, в дичь, в город, будь жестока, девочка, твоя
обязанность – нести свет. рогатые лани знают дорогу на север, за
фракийскую гору Гем, но лишь в Греции им дадут отдохнуть и поесть. уже
родилась твоя ручная пчела. уже родился твой ручной олень.
маленькая богиня пропускает сквозь пальцы локоны испуганной Ифигении.
лицо Артемиды в белой глине, как и лица ставших в тесный кружок нимф. она вполуха слушает отца, она смотрит сквозь его лицо, воображая кровь
растерзанных на охоте зайцев.
* * *
как раз у тебя, упрямого ромея[8],
певучий греческий язык и воспалённое римское горло.
солнце твоего языка восходит на западе (попробуй докажи египтянам и
эфиопам, что на востоке. ты немного знаешь о востоке),
и катится, малое, от Мира до Иконии или, как мяч, скачет
по островам Эгейского моря.
оно всегда малое,
это заходящее солнце. лев острова Самос лапой может
накрыть его, лапой, когти которой – Пифагор, Эзоп, Эпикур и зарытый
на острове Гипербол. греки, это были греки! они бы не поддержали
Митридата.
Самос, Родос, Хиос, вы сами просились в Рим.
ты всё ещё грек, житель самой богатой римской провинции
Азия? азиарх продаст тебе хлеб по низкой цене,
но и голод – его товар.
варвары, всё новые варвары текут через Дунай и Рейн. на спине
любого из них вернись к себе.
ГИГАНТОМАХИЯ[9]: ЗВЁЗДЫ ПОЛИБОТА
под ногами Полибота воздух, остров
Кос на его голове, огромный вырванный Посейдоном кусок Коса! я вижу
Полибота как груду мышц на двух драконьих хвостах вместо ног,
но он всего лишь капля крови с Флегрейских полей.
а ты как видишь его, Посейдон? когда он убьёт тебя, никому
не будет нужен. морские черепахи, фламинго и цветущие деревья упадут
с его косматой головы, трезубец опустится на дно.
один рождается для смерти другого: кожа Палланта на теле
Паллады, катится левый глаз Эфиальта,
катится правый глаз Эфиальта, Аресу
малы, малы доспехи Миманта; мойры, ваши бронзовые булавы
алого цвета.
под тонким слоем почвы – лава, земля пляшет.
в подводных городах Кампании мрамор изъеден.
глаза Полибота – звёзды, он плачет из звёзд, о, как он плачет из звёзд.
спуститесь с Олимпа, чтобы посмотреть этим звёздам в глаза.
* * *
Кайрос[10], ты живёшь лишь мгновение – не поэтому ли я говорю с другими?
с кем угодно, только не с тобой.
слышишь меня, Сикион? твой мост – розовый воздух
лимонной рощи.
дети Павзия трогают пальцами растопленный воск.
Коринфский залив, почему ты лежишь? высокий, узкий дождь стеной,
пусть мячи Пелопонесса и материковой Греции катятся
по твоему вогнутому животу, а берег уже разрезан твоим бегом.
ах, обнажённые плечи в портике!
там бог благоприятного случая!
я не потяну его к себе за волосы, наброшенные на его лицо, а затылок его
гол. его нагота прозрачна, как и крылья на ногах. смешной, смешной Кайрос,
страстно полюбивший меня.
между нами лезвие.
ну-ка, разрежь оливковое масло на тонкие пластины, мне нужна одна из них.
ты несколько
резок, когда танцуешь на острие ножа.
нет, нет, я не окликала тебя, Кайрос, я всё ещё говорю с заливом, при чём
здесь ты?
что-то с Ионическим морем. голова и плечи растут
из яичного белка на его дне:
белая корова вбирает морскую воду в ноздри, дышат триеры и киты.
Кайрос, Кайрос, недавно тебя видел Зевс.
* * *
он зверь, он ест сырое мясо. спроси Афродиту. она родила от него ужас,
и лисса[11],
прозрачная λύσσα длинным языком лижет ему ярёмную ямку. нежны
расслабленные руки бога войны. властны пальцы. кони ржут
у окна. Эос плачет.
он пьёт крупными глотками кровь. Арей,
губы твои белые,
от крови безумный любовник, сладость во рту.
Афродита целует его железное лицо, гребень врос в шлем, шлем – в голову,
нежны расслабленные руки бога войны. почему Эос плачет?
он невероятен, волк, этот огромный волк верхом! проклятый волк.
дыбится позолоченная шерсть. кони его у окна. он опускает руки в горло
медной амфоры. там Арей. с его пальца
течёт коровье молоко, воин открывает рот, полный крови.
Аврора целует Марса. пробуждаются
игрушечные люди, у грека на закорках Лето[12]. Латона,
обними, прими Лето.
капли росы на губах телёнка.
* * *
пифия говорит тебе руками, укушенными пальцами – Кодр[13], умри. у неё
тёмный, надорванный
язык,
львиные лапы
у её трона, драгоценная красная ткань падает на лицо, остро пахнет
говорливый лавр в руке, чёрные пики
мокрых больших
ресниц.
ты не видел её, жрец принёс её в своём стихе! она пентаметр,
пауза, сладкая греческая речь.
Кодр, умри. разве это не сладко, Кодр – умереть
ради Афин? гераклиды пройдут сквозь тебя. это приятно, последний царь.
скоро осыплются на землю архонты Аттики – грубые железные лепестки.
пифия переодевает
тебя,
укорачивает тебе хитон, расшивает его подол, фибула, падая с плеча, звенит.
в твоей фаланге
восемь рядов деревьев с большими круглыми щитами и золотыми копьями,
глубокая, широкая фаланга, эти деревья в цвету!
как будет похож твой прыжок на таран, когда твои воины бросят тебя
вперёд.
вот он, Кодр! дорийцы, рубите его на куски! из Кодра
выходит Солон.
* * *
Φειδίας! Фидий[14], разбей зеркала, пусть Плутарх стирает плевок
со своего лица, ибо он лжец. ядом пропитано дно зеркал.
просто забудь своё лицо! я оболгала тебя перед Периклом,
вы больше не друзья, он будет бежать тебя. та амазонка
могла убить его, но не я.
как я посмела? ах да, мастер, женщина не может носить с собой
больше обола.
ночью, в носилках с зажжёнными факелами, она совсем бесправна.
как дерзко твоя Афина
одета
в золото и слоновую кость Греции!
начнись война, и она разденется, по первому зову
любая женщина разденется донага.
она дороже всего Парфенона.
о только бы не встал Зевс в Олимпии с трона!
мрамор крыши не сдержит его гнева, из золота, лучшего золота
ветви оливы на его голове, мягкого-мягкого,
как полевые лилии на его одеждах.
сколько золота вокруг тебя, мягкое красное море, слой тёмного
оливкового масла возносит к небу лучи, Зевс широко раскрывает глаза.
на деревянных фалангах его пальца –
имя твоего возлюбленного, капли пота на спине Пантарка, как занозы,
руки твои мнут белую глину, глаза Зевса с твои кулаки.
жарок пурпур занавеса, отрезанный лоскут.
мне ли не знать – твоя
мастерская была выше храма. громовержец, даже подпрыгнув,
не доставал головой её купола,
о ходячая статуя, страшнее самого бога.
Зевс наклонился, ему стригут кудри. Фидий, на тебе нет лица.
* * *
только женщина может быть землёй, поэтому ты обнажён со мной, Пелоп[15],
и моему дыханию порой открыта атласная сияющая кожа
над твоей левой лопаткой. там корень Пелопоннеса,
он из слоновой кости.
своим левым яблочным коленом я опираюсь на Олимпию, правым круглым
локтем на Аркадию. переверни меня на живот. засушливая долина Арголиды,
мягкий клубок моих волос – твой.
моим пальцам, губам и языку никогда не хватит сахара, тонкого сладкого
стекла,
чтобы обезболить твоё плечо, Пелоп, и утишить рёв Миртойского моря. оно
ненавидит тебя, ты отравил его имя, имя его
больше не течёт. Миртила, скрученного младенца Миртила, бросает оно
к берегу, он так и не стал рыбой.
кто защитит тебя, Пелоп? жаль, что не я
родила тебе Лисидику, эту девочку в золотой зыбке, косточку в лоне моря,
родной язык во рту.
одну маленькую девочку, от которой пойдут гераклиды с ярким белым
пятном на левом плече.
по твоему хребту катится крохотная колесница, я заворожённо дую на неё.
Троя уже ждёт тебя.
КЕНТАВР
ох, эти горцы, как легко они поднимают горы и бросают как стражей. и
камни, и люди ложатся на землю: побеждённые вавилоняне ступают по их
лицам.
на этом каменном изваянии у тебя два лица, Κένταυρος[16]: на затылке
драконье, впереди человечье. хвост скорпиона во рту твоего врага. один твой
глаз остался в Иране и смотрит, смотрит, куда влечёт тебя натянутая тетива.
Ассирия лижет языком твои копыта, их базальт цел, пусть Египет раскрошит
твой широкий лоб, проточину, длинный мазок известняка.
чувствительные ноздри переходят на шаг. тихий, плывёт свет. ты сладостно
вдыхаешь аморейский язык, нет, только собственные его имена. во рту твоём
нет слюны, ибо Тигр шествует мимо твоего рта.
почему ты не сбросишь меня с закорок, землю с несколькими слоями
суглинка, прижавшуюся к твоей влажной шее, глядящую в глаза дракона. я
обуза, кентавр, руки мои слишком нежны, я как мышца приросла
к нескольким твоим костям. ты лежишь, а мышца твоя горяча.
горы встают с земли. в глотке Евфрата белый, белый песок, галька и валуны.
из каменного стража на моих глазах проступает золотая венечная кость.
падает плита.
* * *
мой город лежит на реке, с детства Орей[17] учил меня ходить по воде. два
акрополя теснилось в нём. я, смертный юноша, знал Эос, на заре, незрячий,
дул в ноздри её коням Лампу и Фаэтону, Гелиос открыл мне глаза, о боги,
как ослепительна Эос, эти розовые плечи, шёлковая лента в тающих волосах,
но она привела за собой днём Гемеру с ласковой розой рта, та ушла, и
Геспера на западных берегах Океана вечером целовала мой лоб. три
женщины, три женщины в шафранных одеждах, с кем я был? у меня есть
сети, но нет силков. у меня снова есть глаза, но мне, великану, не разглядеть.
знаю одно – Эос мне подарил Арес, и он, именно он, с вросшим в голову
шлемом, – даритель моих нежных теней. пойте, Аполлодор и Гомер, о нас
с Эос, дуйте, северный, западный и южный ветры, о нас с Эос. в её комнате
сухое тело Титона, он крошечная игрушка, и я, Орион, золотая цикада на
груди Аполлона.
ИМЯ
себя, римлянин, ты гнал перед собой, и звали тебя – япиг.
твои япигийские боги забились в носок Апеннин
и до крови кусали свои кулаки. они писали красным камнем на отрогах,
царапали зубами воинские щиты Калабрийских гор.
но ты уже не знал их языка.
ты сбросил грека с закорок, и стал римлянином. но всё это время тебя звали –
япиг.
я лью жертвенную кровь в дикие рты италиков, они люди,
не боги, но они хотят моих мышц. гора Гарган обрывается в залив, на стене
своего дома в Помпеях Феликс выкладывает мозаику: кусок Гаргана, копьё
в бедре Спартака, шесть тысяч распятых беглых рабов. япиг,
на твоих ладонях тоже следы от гвоздей.
о дырявое сухожилие, о тощий театр нашей с тобой горной дороги,
не попади в котёл, не обнаружь себя втоптанным в порог – под ним
лары играют в варёные бобы.
выплюнь своё имя трижды –
я не италик
не грек
не римлянин. пусть травы
до изнеможения лижут гладкие камни этих одежд.
вернись к тому времени, япиг, когда ты забыл своё имя.
* * *
Апелла[18] оказался рядом и, хоть низок ростом, да подсмотрел: и не печень
была в руках у гаруспика[19], а селезёнка, и не выспавшимися глазами
смотрел прорицатель, да и чёрный баран, в которого он ткнул вчера пальцем,
всё ещё пасётся на выгуле.
может, и рогов не было у Кипа[20].
а чья бронзовая голова тогда на воротах Вечного города?
лавровый венок на голове у претора – как бы разглядеть, рогат ли победитель
или языки длиннее придуманных рогов. воины вроде трогали их – крепкие,
приросли к голове.
проснись, Кип, верни богам свой сладкий страшный сон.
легионеры насыпали холм в честь выигранного сражения, невидимый мирт
растёт на его склонах.
слушая речь виноватого Кипа, Апелла и сам ощупал свою голову:
каждый из нас рогат.
как похожи рога Кипа на пустые окровавленные глазницы.
потный вол раздувает бока и ноздри. ночь, чёрная нарезанная римская земля,
легла ему на лоб и лижет,
в раструбах его ушей,
берег Тибра.
под рогами вола лицо Кипа.
ПОЭМЫ
СИЛА
я бы посвятила эту поэму своим друзьям
но боюсь неосторожно прикоснуться к ним кончиком этого скальпеля
трать
трать
трать
трать
себя, не слушай Тишину, останови прилив
Сила придёт, когда внешнее отпрянет
ты протянешь руку к вещи, а возьмёшь лишь её очертание
ты напряжёшь слух, а это манок для Силы
её прилив может затопить тебя, отлив её слишком мал, сам толкай её от себя
вовремя уклоняйся, как от снежка,
даже если она пришла сама: попей немного и поставь сосуд на место
снова уйди в работу и быт
возьми от Силы свет, потом вернёшь его нам
ставший тканью Силы ещё носит своё имя
но уже приходит вместе с ней к другим
его белёное лицо глядит сквозь волокна
он почти не спит
Сила волочит его за собой
не смотри ей в глаза. у Силы много глаз
не подманивай её сам и не раздевайся перед ней
она приходит
когда вещи выворачиваются от тебя наизнанку
и люди жестоко бросают тебя
и дарит тебе эйфорию и поддержку
бери немного. столько чтобы создать и родить
без Силы невозможно создать и родить
творчество – это здоровье
пиши. будь радостным и здоровым
в диалоге с Силой
учись уклоняться от неё
Сила целебна в дозе но смертельна в избытке
она давит на твои пружины, и им то приятно, то больно
вчера она оставила на твоём трюмо длинный тонкий предмет
он скручен из высушенных конских жил и пластинок кости
это начало уроков экстатики
мост наслаждения
древний лук
им станет твоё тело
не восходи
не восходи
не восходи на этот мост
мы все взойдём и закатимся, но давай не на дыбе
алхимический тигель в виде дуги
беги
беги
беги прочь от моста
смотри а то сам станешь тиглем и сам вываришь себя
Гёльдерлин был на этом мосту
Рильке взошёл на него
плечи рычага чувствительны
чем ближе Сила тем труднее устоять перед ней
сначала ты не поймёшь
что становишься похож на неё
(Сила превращается в тебя) –
в зеркале сухие красные глаза
худые руки –
и признаешь это своим
сколько часов ты в прошлом году писал стихи
вслушиваясь в Бога внутри себя
Сила реагирует на твой слух
ослабь его
отойди подальше
при больших расстояниях Сила стремится к нулю
твой голос она захочет забрать в конце
ибо сама безголоса. никто не знает что она делает с голосами
булькающих через трубки в трахеях
не слушай
твой воск в ушах – работа и быт, целуй их,
ласкай. затяжные ласки с бытом, готовь пищу за кухонной плитой, говори о быте,
второе ухо закрой наушником.
Сила, Сила, Сила направлена на чистый приход энергии
(приветствуй Силу, она уникальна, пей её в дозе)
работа и быт – на чистый её расход
эта Сила и твоя ткань,
и ткань Бога,
и ткань природы,
она скорее физиология, чем вещество,
скорее сжатие мышц, чем кисть
Сила ждёт человека изнутри его, но приходит извне
Тишина не здешнее вещество,
а Сила здешнее, и она
тяготеет не к Тишине, а к вакууму
человек не может быть рядом с Тишиной
(но лишь в максимальном броске к ней)
а рядом с Силой может и хочет
здоровым, спасшимся от Силы воинам не верят
а безумцы и мёртвые молчат
облучает сам акт говорения о Силе
в ней есть и свет, и тень, и грязь
Гёльдерлин Рильке Ван Гог Парщиков Хворостовский
при жизни отдали свои имена тем своим тканям
что стали частью Силы
не веришь спроси у Елены Шварц
как ушла? видишь и она ушла навсегда
но у Сосноры нет манка для Силы
за названными мной именами не стоят реальные люди это глаза Силы
только Соснора здесь реален
вошедший в Силу ещё может отпрянуть от неё
но это нужно сделать как можно быстрее
когда потеряешь голос значит ты ушёл
ты теперь глаза Силы
если ты почувствуешь в себе сразу три зародыша стихотворений
и они одновременно попросятся одеться в слово
значит Сила окружает тебя
открой окно
выпей сок
сделай дыхательную гимнастику
помой посуду
вспомни что в квартире пора вытереть пыль
отожмись от пола на кулаках
три шедевра, три фолликулы, три предсердия
брось их трём собакам
пришедшим с востока запада и юга
а сам беги на север
физиология Силы реагирует на твой слух её мышцы тянет к твоему слуху
это её еда
закрой уши
балансируй на пороге Силы
возьми от неё свою дозу и отнеси её нам
трать
трать
трать
себя
человеку всё дозволено в том числе вываривание себя в тигле
но лучше
трать
трать
трать
себя
эти весы никогда не бывают спокойны
Сила и её отторжение на их плечах
она придёт
когда ничего не будет вокруг тебя кроме Силы
бери от неё свет и беги прочь от ступеней моста
на мосту наслаждения к тебе вернётся внешнее,
вывернутые наизнанку воздушные шары,
и к внешнему, как магнитные опилки,
прилипнут любимые люди и окружающие вещи
предельно одинокий ты захочешь Тишины
но она не здесь
Тишина не смешанной природы
живой человек не может быть окружён Тишиной
а Сила здесь
она
здесь
здесь
здесь
у неё твои глаза сухие красные глаза
теперь пусть отдохнёт щупальце моей сверхдлинной строки
решение за тобой
6 апреля 2018
TETIGIT
в полнеба восходит abesse
другая половина похожа на самую грубую повозку
возничий течёт
какие краски на его шее победно гудят жилы
мышца гораций сжимает кулак языка
лижет летящее нёбо мышца катулл
девочка – латинский язык
он стыдливая девочка
брови её пересекают пунцовое поле маков
в ноздри въезжает повозка разрезая себя пополам
девочка задирает голову и полощет в горле отсутствие
люди обитают в её красной глотке на коротком мостике
между вкушением и дыханием
они перерождаются в кончики языка
иголки
острые паузы после седьмого слога в оде горация
сладкие невозможные удары против мецената
антиримские заявления
одетых богов
о байи
о рай земной усыпанный виллами свободнорождённых
как глумлив взгляд на тебя в этой хрустальной паузе
как заточен кончик латыни
разрежьте золотую уздечку пегаса
овод, овод в солнечной сетке
вибрации раскатистого света в пещере
обители тела латинского языка
роскошный волосяной мост tangere
с просветами отсутствия
над рекой густого кармина
гримаса
световая горка языка
плачет идол
ему коротка
солдатская туника
в высоком невидимом небе состязаются в экстатике
ручной тимпан и охотничий горн
тонкий волосок
между
тактичностью и тактильностью
тетивой и тактом
выныривает Tetigit из прямых плеч лука
и позволяет себя обнимать
пробовать на вкус
поражать молнией
задевать плугом
орошать
волновать
соблазнять
латынь прикасается к его сердцевине и становится границей
он ступает на берег и исчезает
Tetigit процесс прикосновения
но в раннюю пору мгновения к нему можно и прикоснуться
милый безумец
чьи жесты нырнули в загрубевшую кожу подошв
и пробковую паутину сандалий
он приглашает на танец девочку – латинский язык
их фигуры повороты шаги и позы из камня
повисли в воздухе
как летучие рыбы и деревянные птицы без перьев и ног
с врождённым дословесным желанием
и умением летать
кончик латинского языка
ласкает
зрачки
храбреца
отнявшего хлеб у жреца кибелы
и пощекотавшего плющом глотку левого льва в её упряжке
малолетний поэт на коленях матери приставил ладони
к круглому рту
и выдыхает гимн
tangere carmina
Tetigit пронизывает латынь
даёт ей сквозные уроки экстатики
он её внутренний ландшафт
эквилибристика её мышц
свечение радаров крупной розы её родовых небес
они понимают друг друга без слов у самого устья реки кармина
и впадает Tetigit в язык
и выходит из воды живым
когда девочка окликает его
сама становясь рождающимся на глазах у всех веществом
она говорит – горы бык бог
киликийские ворота грациозно и мощно прорезают горную цепь
взлетая
склоны тавра изнемогают от любящей влагу растительности
лавра
мирта
ладанника
по мере восхождения
вереск переходит в кипарис
кипарис в кедр
у кедра здесь корни вереска
по рычащему морю плывут корабли с мёдом
белокурый конник
становится на колено перед смоляным антиконником
и вынимает из его груди красный меч
латынь трёт ладонью сведённую мышцу вергилий на напряжённой шее
звонкие эпистолы её синтаксиса взлетают над текстом
в будущем и прошедшем
их вираж делает видимой графику вещи
ажурные упряжки с золотыми стреловидными крыльями!
первые летательные аппараты!
это ювенал на пальчике латыни прячется в напёрстке
а сенека воспитывает нерона вспархивая над его троном
всё объяснимо простой физикой
разницей давлений слова и голограммы
Tetigit с земли отражает возмущение потока с крыла
вяжет воздух у губ геркулеса
смочившего стрелы ядом
возлюбленный латыни становится наковальней и молоточком уха
девочка-язык вибрирует
обращаясь снова в поэму
оглохшую от собственного крика девочку
ожившую тень альбатроса
дно лодки или крошку хлеба
тоскано-эмилианские аппенины
долгую-долгую безумную реку кармина
принимающую в себя дневные притоки и ночные горные потоки
латынь воронкообразно впадает сама в себя
одновременно возвращаясь
Tetigit закрыв глаза ест мясо звука
солёная пена лижет белые колени и стопы латинского языка
на алом камне
Agnus Dei
с пинцета взлетевшего глагола падает капля тирренского моря
Комментарий
В этой поэме важнее всего энергия. Знание латинского языка для читателя вторично. Латынь выловлена здесь зеркалом. Важен дрейф и экспансия живых токов, непредсказуемость нового ската или подъёма как подъязычная колонна.
Abesse – не быть. Tangere – касаться. Tangere carmina – писать стихи.
Tetigit – прикоснулся. Agnus Dei – агнец Божий.
К ЦИКЛУ «ГРЕЧЕСКИЙ ДУХ ЛАТИНСКОЙ БУКВЫ».
ОПЫТ АВТОРСКОГО КОММЕНТАРИЯ
В этих стихах для меня важна «точка отсчёта» внутри античности, художественное время именно в той, античной, эпохе, изнутри неё, что и даёт впечатление правдивой, подлинной античности (конечно, на самом деле она «аберрация аберрации», если учесть, что история текла в то время от мифа).
Далеко не всё, что видится в цикле как метафоры, – на самом деле метафоры, но и реалии становятся здесь метафорами. В стихотворении «пятнадцать кораблей ты спрятал, Эвриал, в духовое нутро Троянского коня…» кулачный боец действительно нарабатывает технику в борьбе с тенью или мешком с песком, но в тексте это метафорично:
от кого тебе было легче увернуться? от духа тяжёлого песка в мешке
или тени твоей, Эвриал?
«Кастул» переводится «вооружённый», «разрушительный», это и имя, и олицетворение римского солдата, и живой человек:
зверь Кастул крупный скачущий мул с голосом осла
ради крови он оставил и жерди и котелок
(«Римская Греция»)
Над текстом этого стихотворения, как и над другими, может вырасти голографическая историческая мистерия, текущая от метафор-реалий. В римском легионе было не так много римлян, новобранцев призывали в Египте, Малой Азии, где угодно, порой им тут же давали римские имена и гражданство. Молодой Рим и не совсем Рим. Легионер – самый выносливый солдат в мире, он, как вьючный мул, нёс на себе походные тяжести, после марш-броска мог воевать. Когорта состояла из центурий, в бою солдат ориентировался на центуриона, по его поперечному гребню на шлеме. Греки наступали фалангой, очень манёвренным организмом, с копьями в разных плоскостях, но фаланга была хороша только на равнинной местности, ибо в ней важны глубина и строй шеренг. Ко 2 веку до нашей эры греки изнурили себя безуспешными войнами, Рим же наоборот преуспел в Пунических войнах, уничтожив своих мощных оппонентов. Но пиетет к Греции у римлян врождённый, даже при завоевании Греции.
Метафора зависит здесь от мифопоэтики лирического персонажа. Так, Тиберин совпадает с Тибром, как гений места он заполняет его. Когда встаёт Тиберин, в стихотворении река стеной падает на город и пр.
Важно перекрёстное опыление метафор-реалий, их обмен признаками, стяжение их признаков. Таковы лев и бык в начале произведения «Полинику»:
лев в шкуре на твоих плечах
и протяжная клятва
преданных тебе рук, погружённых в кровь быка, –
скреститесь лбами, тяжёлой лапой, ноздрёй с провисшее солнце
Здесь мёртвые лев и бык скрещиваются в воздухе в один образ, состоящий из их общих штолен.
Персонажи моих античных стихотворений в основном те, что казались второстепенными, но они более живые, чем известные, и в силу не-хрестоматийности мы не утратили доверия к ним. Герои восходят к мифу и истории, но в то же время Кастул или, положим, Алексайос, Аго и Апелла – придуманы, ,таких персонажей под такими именами не было. Домысел и в фактах: к примеру, Гера считает Эака лелегом, доэллином, да и Гере это приписано от неизвестного читателю бога, обратившего свой монолог к Эаку.
Художественное время и пространство – от доэллинистического до Византии. Я пробую в цикле разные регистры – от возвышенного (Эвриал, Тиррен), трагического (Полиник) до сатирического (политика – Фокида), даже шутливого (Оры). Кроме привычного монолога, беру форму диалога. В моих античных стихах немало подтрунивающей, с оттенком трагики политики – Дельфы и персы, Рим и Сабины, этруски...
В цикле очень важна тема двуязычия – как человеческого (Тиррен уходит из Лидии и обретает этрусский язык, Квирин – божество сабин, римляне брали в жёны иноязычных женщин), так и языка смертных/языка бессмертных. Если Халкиду окликнет человек, она превратится из птицы в греческую местность, и будет ждать оклика бога (это моя догадка); человек должен называть ее Киминдой.
Современная лирическая героиня возникает в стихотворениях об Эвриале, Халкиде, Тиррене, гигантомахии. Она эксперимент.
С каждым разом убеждаюсь, что при создании «античного стихотворения» включается предчувствие, предугадывание, черпающее больше, чем я знаю. Рождающая энергия значительно больше суммы знаний. К примеру, зачерпывается вариант мифа, о котором я не догадывалась, но знал античный автор или другие интерпретаторы. Иногда это один мотив, иногда комплекс мотивов и тональностей.
Цикл пронизан мемами. Так, лев – реалия, ставшая метафорой. Полиник действительно носил львиную шкуру. Кирена действительно убивала львов, но дарила ли их отцу?
лучница кусает губы
да, она охотница, она возница, сколько львиных шкур она подарила отцу
В «Тиррене» оживает этрусская фреска:
к ногам коня прижмётся собака лев вырастет из-под земли
и оближет грифона
В «византийском стихотворении» лапа самосского греческого льва больше ромейского солнца:
это заходящее солнце. лев острова Самос лапой может
накрыть его, лапой, когти которой – Пифагор, Эзоп, Эпикур и зарытый
на острове Гипербол. греки, это были греки!
Лисимах действительно победил льва в схватке, чем снискал особое уважение царя:
Александр был изумлён – ты схватил льва за язык, и язык его остался
в твоей железной руке.
Этот лев становится «внутренним»:
вывернись
наизнанку – твой внутренний лев сегодня ещё не ел.
Внутренний ужас Ясона – его погибший сын Мермер, который был убит матерью Медеей или разорван львицей.
колхи,
внутри меня
красное дерево Мермера, плавают его детские пальцы, размокший лён
глаза его всегда открыты от ужаса
у львицы было лицо его матери зубы дракона
У трона дельфийской пифии в моём стихотворении «львиные лапы», причем благодаря стихотворному переносу львиные лапы на секунду принадлежат самой пифии:
пифия говорит тебе руками, укушенными пальцами – Кодр, умри. у неё тёмный, надорванный
язык,
львиные лапы
у её трона, драгоценная красная ткань падает на лицо, остро пахнет
говорливый лавр в руке, чёрные пики
мокрых больших
ресниц.
Но порой мемом становится связка балансов, а не предметный образ.
Сравните два контекста:
диадохи – роза в руках Александра, у неё нет тела,
ибо ветер стих.
(«Александр был изумлён – ты схватил льва за язык, и язык его остался…»)
гераклиды пройдут сквозь тебя. это приятно, последний царь.
скоро осыплются на землю архонты Аттики – грубые железные лепестки.
(«пифия говорит тебе руками, укушенными пальцами – Кодр, умри. у неё…»)
После жертвенной гибели Кодра жители Аттики увековечили его память, оставив его последним царём, и кодридами начали управлять архонты. Когда Александр Македонский умер, диадохи разделили его царство. Линейное, поочерёдное властвование архонтов и синхронные распри диадохов в моих стихах подобны розе, лепестки которой – преемники власти. Только при их гармоничном взаимодействии роза видна целиком. Образ этой целой невидимой розы – тоже мем.
Античный цикл «Греческий дух латинской буквы» – поиск языка, на котором можно говорить об античности, чтобы она стала узнаваемой.
Один из секретов моих «античных» в том, что они всегда пишутся на память, без открытых словарей и источников. Потом, конечно, можно заглянуть в источники и подштриховать. Но не дай Бог прикоснуться углом книги к рождающемуся телу – его энергия не пуглива, не обидчива, не надменна, она просто живая, театр её памяти прав.
[1] Митридат Евпатор, Новый Дионис - царь Понта.
[2]Сулла - древнеримский военачальник
[3] Кодр - царь Аттики, предок Солона и Платона. По предсказанию пифии, если он погибнет, дорийцы не захватят Аттику. Переодевшись дровосеком, Кодр пошёл на врага и погиб.
[4] Гелен (Елен) – брат Кассандры, птицегадатель. После смерти Париса хотел жениться на Елене Троянской, но уступил её Деифобу. Женился на Андромахе.
[5] Тиберин - гений Тибра.
[6] Эвриал - аргосский вождь, искусный кулачный боец. Привёл пятнадцать кораблей к Трое. Был внутри Троянского коня. Убил четырёх троянцев. Один из участников похода эпигонов ("семеро против Фив").
[7] Фрина – знаменитая древнегреческая красавица, гетера, натурщица Праксителя и Апеллеса, изображавшая богинь.
[8] Уже после падения Восточной римской империи учёные назвали её Византией, а её жителей, ромеев, – византийцами.
[9] Гигантомахия – битва олимпийских богов с гигантами. Среди 150 гигантов – Полибот, Паллант, Эфиальт, Мимант и другие. Каждый был рождён Геей, чтобы убить определённого бога-олимпийца: Полибот – Посейдона, Мимант – Гефеста, Энкелад – Афину и т.д.
[10] Кайрос – бог счастливого мгновения. Сикион – древнегреческий город. Павзий – древнегреческий художник, преимущественно рисовал детей и животных, усовершенствовал живопись на воске.
[11] Лисса (др.-греч. Λύσσα) – в древнегреческой мифологии персонификация, божество безумия, бешенства и ярости (воителя).
[12] Латона – римское название Лето, титаниды, дочери титана Кея и Фебы.
[13] Кодр – царь Аттики, предок Солона и Платона. По предсказанию пифии, если он погибнет, дорийцы не захватят Аттику. Переодевшись дровосеком, Кодр пошёл на врага и погиб.
[14] Фидий – выдающийся древнегреческий скульптор, автор монументальных скульптур, в том числе одного из чудес света – Зевса в Олимпии. На щите Афины Парфенос он изобразил себя и Перикла, за оскорбление богов (!) был заточён в темницу, где умер. Пантарк – возлюбленный Фидия.
[15] Пелоп – царь Пелопонесса. В детстве был предложен в пищу богам. Боги восстановили его, но в левом плече его оказалась вставка из слоновой кости. Нарушив клятву, не отблагодарил и сбросил в море Миртила, который, будучи возницей Эномая, помог Пелопу одержать победу в конном состязании и стать царём.
[16] Кентавр (др.-гр.)
[17 Орион, знаменитый охотник, родился в Орее.
[18] Апелла здесь вымышленный персонаж. Как и Кастул, и Аго в моих других античных стихотворениях.
[19] Гаруспик – прорицатель по внутренностям животных.
[20] Претору Генуцию Кипу, на голове которого выросли рога, была предсказана царская власть, от которой он добровольно отказался. В награду ему было нарезано римской земли столько, сколько вол пройдёт с плугом за день.
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк