РАБОЧИЙ СТОЛ

*
 

когда мы вошли ужЕ в институт, он был до ремонта

на втором этаже пахло мочой, бедой, счастьем, умом, наивностью,

пафосом первохристиан,

хипповским "все деньги общие", тем отчаянием, что не надо нас было и рожать

и навстречу летели как силуэт против мутного оконного света кудри ужЕ навсегда любимые

пахло пылью, прилепленной к стене жвачкой, светилось — нежностью

тем робким, сжатым, как мёртвая хватка бойцовой собаки, невысказуемым даже в себя, сорадованием,

которое совсем реже бывает, чем сострадание, головное согласие

Хендрикс — вот это Хендрикс, он — сразу Хендрикс, чистая данность

до Клэптона — дорасти, докуриться, но мы — хотим СЕЙЧАС

"не смотри на меня такими глазами, как будто ты мне всё отдал, и мне нести это как лишний груз

мне и так сейчас всё — лишний груз, и куда бы деться"

сторож был совершенно старик, в ватнике, как еврей из Освенцима и рассказывал, как полз под колючей проволокой

у него был ослепший пёс Кузька с бело-фиолетовыми зрачками и бежал всегда ко мне на запах нестиранных штанов

я ходил в очках, как у Леннона, но заклеенных бумагой с дырочками напротив зрачков, чтобы я всё видел, но никто не видел безумия глаз

при малейших размолвках шёл биться головой о все встречные стволы

тогда солнечный свет и свежий воздух как-то праздно гуляли вокруг магнитных воронок мглы

небо плыло, и гОре выло, и мир был нов

*

 

я носил её носил

твою феньку я носил

и под душем не снимал

я был глуп и я был мал

почему-то она была сплетена как спина маленькой ядовитой змеи

и в четыре часа утра будила синица

и потом была только радость: что ни приснится,

даже стыд во сне был как счастье и красота

никогда почему-то не говорили о том, как трамвайная искра замедляется, когда падает

о тревожно неровном ритме капель, когда течёт кран

и о том, что печаль печалит, а радость радует

и скрипит тросом, как Гидон Кремер играет Шнитке, подъёмный кран

*

душой Мирослава Тихого было его пальто

умом был его, с простой швейной катушкой, фотоаппарат

и он не под-глядывал, он — сверх-глядывал

он был смотреть как бы горд, а не просто рад

— песок, сетка рабица, глупая и усталая задумчивость мокрых, пучком, волос

в усталой от стирки или от пишущей швейной машинки руке

какая-то серая дышащая вода

и чего-то вокруг всего — над всем, вдалеке

*

в больнице у больных

халаты как времён войны

времён Гагарина, времён

пивных времён знамён

больные лицами дрожат

и жижей рук и кожей ног

как птицу бог разжал

а та уже венок

плывущий по реке к луне

а у луны глаза

как у сырых ночных камней

и надо плыть назад

КАК ИНОГДА СНИТСЯ ЧУЖАЯ ПЕСНЯ

как робот выблевал пружины

и они скачут о бетон

кривой народною дружиной

сырой народною дружиной

ржавой

народною дружиной

за пустоту за пустотой

а на какой это планете?

и на глухой и на немой

фотон фотону пел о свете

фотон фотону пел о свете

фотон фотону пел о свете:

Полишинель,

пошли домой

ни утро — вспышка красной пыли

ни вечер — ком корней камней

нас иногда уже убили

вас иногда уже убили

всех

иногда

уже

убили

и не становится темней

ум падает как зуб молочный

но свет стоит

своей

стеной

и мы являем собой вечность

мы составляем собой вечность

мы

образуем

собой

вечность

Полишинель,

пошли домой

*

бег из дня

в бег из дня

ночь послушайте меня

вы своего рода совесть

спички сломанной о ночь:

ни себе-кому помочь

дым ударится о правду

обволочь и уволочь

ночь не луч — но и не лечь

в коридоре командиром

призраки шагают даром

разум-разум уволочь

а взамен — взамен и помни

пить как бы глотая камни

воду чистую: вода

вся как дождь на темя льда

*
 

с кем бы поговорить — лбом

только не споря — любя бодаясь

общей неправотой:

не-той душой — с не-той

с чем бы сравнить ничто — с ничем

обретённое и утерянное

найденное ничем иным

как ничьим-остальным

провались сквозь себя в себя

провалюсь сквозь себя в себя

как же мы будем врозь

как же далеко завязь

*

я родился хлебом

но хлеб стал камнем

тыщу лет был камнем

и стал песком

но огонь сделал

песок стеклом

но

стекло разбилось

подержи на ладони осколок

не

понимая

ку-

да его деть

сожмёшь в ладони —

снова

будет

горстка песка

горст-

ка песка

соберётся

в камень

и неужели

камень

опять станет хлеб?

камень станет хлеб

*

поле начинается с угла

камня где и мгла ужЕ была

дрожь травы и мелкий дождь травы

себя в ливень вывел

в лес повёл

но лес ливню стал воин

ёлки как щиты в сто этажей

в иглах их потом вода дрожит:

в каждой капле — волк

солнца воет

*

одна птичка поёт: "предстать"

другая — "бывать"

третья-третья поёт: "живИть"

четвёртая: "видеть"

у них красные, жёлтые, зеленоватые перья там,

где грудная клетка

расширяется под то насупленной, то поднятой, как меч в бою, головой

но ворОна — раз в двадцать их больше;

шагает и говорит: "горб!"

и шагает артритной ногой, волоча сломанное крыло —

говорит "крах!"

тянет из земли червяка, высунувшегося красным лицом —

тянет с той скоростью головы, как стреляет пушка

и горит глазом, как Наполеон и Пушкин

как горит в горсти, лёжа тающей горкой, град

*

у меня по сути нет слуха, но есть

память на лИца, и камертон ЛЯ, простейшая вилка,

похож на удивлённые усы кузнечика или уши зайца:

мол, я пою ровно то, а ты ровно не то поёшь

а я ему говорю: ты поёшь, как летит утром стриж,

а мне нужно спеть, как пыхтит ночью, дышит своей пыльной спиной ёж,

как шевелИт воздух кожей крыльев летучая мышь, и молчит калитка —

как разбивается совесть навсегда, когда слышишь: наступил на улитку

УИСТАН ХЬЮ ОДЕН ТАК И НЕ ПОНЯЛ, ЧТО В БЛЮЗОВОЙ СТРОФЕ НЕ ЧЕТЫРЕ СТРОЧКИ, А ШЕСТЬ

о... стихотворенье

из книги стихов

я помню

в тебе эн строф

вишни цветут

себе в лоб заплетая

беленькие капли

собственной тайны

голуби носят

себя как снаряд

войн мировых

ровно всех и подряд

кошка облезлая как

тени лестниц

ловящая бабочек

но им лестно

ночь внутри серой

обласканной пыли

были как будем

и будем как были

...череп свой в себе трогай

он цел под кожей:

времени — старше,

тебя — моложе

*


 

ху-

дожник до такой степени зритель, а не участник жизни

что не решается поцеловать завиток волос

вся реальность — как за толстым непробиваемым стеклом

разговариваешь по сути только со смертью

а её лексикон

и её сумма жестов ничтожно мала и зла

разговариваешь как с марионеткой

на которую бросили крест, и она молчит

когда ей говоришь: "я как ты" — и кивнуть не может

вокруг — птица летит, расширяя взмахами крыльев воздух

везде — лучший друг несёт сумку с сухим вином

но стекло это делается толще и толще

замещает весь воздух

*


 

мудильник!

надо на работу!

но я проснулся до него

и думал что-то думал что-то

бросок

рывок

налив в кастрюлечку воды я

для чая ставлю на огонь

с огнём мы были молодые

а стали — синие, седые

привет,

огонь!

тяжёлое яйцо сырое

варёным лёгким стань яйцом

лицо тяжёлое сырое

стань чистым радостным лицом

*


 

когда кого-нибудь любишь, в сердине груди всё время болит в разлуке и не болит при встрече

это не важно

надо купить в магазине "Аккорд" дудку с клавишами — такой инструмент ямайских певцов

это не нужно

надо перевернуть ум, вспомнить, что это не Симеон Новый Богослов, а сам Иоанн Дамаскин сказал:

"одр сей гроб"

надо отменить ум и нащупать: вокруг и счастливый, и плачущий враг,

родина

у неё на деревьях, на их руках-лапах

скопился дождь

и давно ушёл гром, как себя унёс

в свой же гроб

скоро он из него выскочит: "всё вернулось,

и я вернулся,

я — страшный суд, я вас разгляжу и

спасу"





*