РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Георгий Соколов

4? и 1?

27-05-2015 : редактор - Женя Риц





      наверное, кто-то когда-то сказал

      но это осталось

      дождь вытянулся и свился в струну

      обратился в миллион тонких (сочетание слов миллион тонких вызывает у меня чувство дежа вю) и тончайше-острых иголок, которые каждого пронзили насквозь, уколов именно ту точку тела, в которой каждый находился (своего; в своей)

      туман состоял из нескольких мозаичных фрагментов, одним из которых был он сам; он делал собой декорацию, которая состояла из лязга трамвая и несуществующих искр несуществующего электричества

      шаги отпечатываются неотчётливо; являются единственными свидетелями и единственными свидетельствами нахождения (его) тут;

      скрежеща в лужах, высвечивается отражением, а потом и целиком появляется трамвай; две цифры на его лбу неотчётливо складываются в семёрку: 5 и 2

      там, впереди, где есть всё это, слышен возглас странный и неявственный; курсирующее из стороны в сторону буро-зелёное пятно издаёт его; возглас посвящён сокращению семёрки к пятёрке, потому что она нужна: 4 и 1

      сокращения не происходит; поразительное соотношение трамвая приехавшего и трамвая искомого занимает умы и сердца; возглас не сломлен, но перешёл в полуподпольное бормотание, которое кое-кто из стоящих вокруг – обведите вокруг взглядом и руками, увидьте! – мог бы принять за молчание при и принял! определённом напряжении усилий или усилии напряжений воли

      споткнулся один

      он вдруг понял, что трамвай просто не может ехать по рельсам; а самолёт летать не может – где-то слышал: он ведь огромная железка, а все уверены, что может, им же сказали, да они и сами видели, а какой-то один не поверит, и кранты, падает железка, сминаясь (смеясь)

      и нельзя

      нельзя лезть внутрь, потому что нет внутренности, потому что единственной реальностью остались электрические брызги электрических искр, одна из которых так мгновенно и замедленно падает на голову, ещё в полёте, ещё не прикоснувшись, сжигает дотла (до лба)

      со – рак – пер – вый!

      кричит пятно

      пятна волнуются, судорожно перегруппировываясь в пространстве-времени

      пятна не могут быть пятнами; отсутствие краски превращает любые слова в оксюморон, а непроизнесение их – в преступление

      трамвай сумрачен

      пятёрка неясна

      всё время делится надвое и везде получается 4 и 1



      соракпервый! нунаканецта! ух ура приехал наканец а то уже уф э-эх, продолжает непокорённый возглас, прочие в основном слышат на его месте молчание, но потоки воздуха перебрасывают всех к двери другой, чем его

      он же неостановимо слоняется и после возникновения трамвая из тумана, поэтому его дверь не угадать; и глухие пятна стадками перегруппировываются, а чтобы заполнить хоть несколько строк, двигаются они очень интенсивно, умудряясь за три-четыре секунды 3 4        раза перебежать трамвай вдоль, хотя он ещё не приехал и ещё не остановился даже

      вот приехал: 4 и 1

      четвёртый – первый

      о чём думает этот странный голос? он для всех только голос, головы застыли, будто основания шей у всех разом окаменели – потому что кошмар повернуть ненароком голову в сторону того странного, который ходит по остановке с глухим, злым бормотанием, переходя на крик; юродивый! – громковато подумал кто-то один; но взгляды окружающих, обращённые в сторону, открывали безжалостно: это пятно предполагаемых для юродивого непременных откровений не содержит

      может, он читает древнее старинное ветхое заклинание, в результате исполнения которого всё изменится, весь мир изменится,

      открылась дверь; неюродивый конечно оказался именно у той, где сгрудились все глухие пятна; старательно настраиваемая глухота обещала стать частью их организма, а теперь пришлось ещё и убеждать окружной мир в своей слепоте-невнимании

      слепые и глухие, будто новорождённые, зашли они внутрь разделённой пятёрки; две цифры, складывавшиеся в число, заместили перед ними скрежещущую железку с электрическим волнением внутри, вернее, в некоторой части нутра; 4 и 1 это путь домой, это жестковатые, но сиденья, это крапчатые (окроплённые) пылью и косыми серёжкими дождевыми каплями, которые и сквозь потолок отмечали в полу железки пойнт, точку отсчёта и невозврата, углубляя её каждым соприкосновением, каждым ударом воды о трамвай изнутри, стремясь пробить отверстие, тонкой водяной иголкой приколоть трамвай к мягкой, словно асфальтовая губка, земле

      а один всё стоял – он теперь стал в трамвае, но ни на миг не прервал своего стояния; оцепенение пригвоздило его к мысленной точке, и он теперь не мог сойти с этой точки, сам стремясь к обращению в точку

      электричество пробегало по нему мурашечными токами, он постепенно становился частью трамвая, но не 4 и не 1. А трамвай всё ехал, куда-то ехал, ехал по часовой стрелке, по минутной и посекундной, всё меньше останавливаясь и всё больше трогаясь (реже; чаще).

      на самом деле, проедено было не больше одной остановки; неюродивый беспокойно мотался по вагону, то и дело застревая: в «гармошке»; повиснув на периле у второй двери; у окна сзади – там он смотрел сквозь одного, и даже почуял ток, отчего мгновенно замёрз и вынужден был отвернуться

      странный обратился к кондукторше – жаблобытадого, пащевуеебыло, адниписятторые; та не расслышала – переспросила; близстоящие уже с прохладным интересом мавали бровями, вскидывая их вверх от книги или телефона, таща за бровями иногда и глаза – в этих случаях они ловили взгляды друг друга; те, что поробее, улыбались и даже пытались удержать чужой взгляд как можно дольше; смелые и взрослые (или) сразу отводили взгляд, утыкали его в дальнейшее

      кондукторша переспросила, да

      тот ей эмоционально рассказал всю историю, как соракпервого долго не было, как долго приходили только писявтоые, как он открыл, что 5 и 2 минус 1 и 1 будет 4 и 1,

      Кондукторша молчала. Очень важно было, из каких она: из тех, что орут, или из тех, что гогочут. Но она оказалась сама странная.

      Потом остановка. Дверь раскрылась так рассеянно, заспанно, неряшливо, как открывается шов свежезашитой раны от небрежных потягушек, и так неотвратимо. Так же неотвратимо она впустила в себя разные организмы, которые сделали мир, начавшийся для них за этим порогом, совсем иным, неизменяемо иным, невозвращаемо окончательным. Неюродивый и пятна плутали в тумане, чтобы разобраться с дверьми, производили подсчёты, вычитали, разделяли, вырисовывали себя в тумане, перебегали между дверьми, вступая в нерушимое взаимодействие со странным. А для организмов светило солнце, небо яснело, туман намотался кишками на железноэлектрические колёса и умер – или умирал, исходя на стоны, которые издавал трамвай при остановке. Всего при одной.

      Организмы зашли, да так, что один был с длинной странной хреновиной, явно для чего-то строительного, такая большая штука, превращавшая вновь зашедший организм в муравья. Она выглядела весьма угрожающе, но на самом деле оказалась безобидной, всякий раз при её приближении к чьему-либо лицу все ожидали удара, такого нелепого стук!, от которого человек вдруг на секунду зажмурится и замигает, держа переносицу пальцами, подцепляя её похватче, чтобы не выскользнула из пальцев. Вынул бы уже эту переносицу, да кинул бы в какую-нибудь алюминиевую миску!..

      Да – и всякий раз удара не было, оказывалось, что «палка» слишком коротка, звона не случалось, искр не случалось, но люди иногда всё равно жмурились и мигали тревожными индикаторами. Это они от удовольствия, что по морде не получили.

      Организм-муравей всё оборачивался человеком: палку поставил, она перестала угрожать жизням; купил билет у кондукторши. Стал смотреть в окно. Он смотрел в заднее. А если бы кто-то посмотрел в это окно с обратной стороны, то увидел бы бывшего муравья, пятно (голос – его не слышно сквозь окно), одного (по которому бегало электричество). Пятно носилось, двое остальных оставались неподвижны, словно восковые. Они дули на стекло и молились о холоде, ведь воск на тепле тает.

      Туман, сквозь который мир был изначально, остался сторожить исходную точку, не пуская. Лучи света объёмными фигурами заполняли трамвай, рвя гармошку на части в весёлом веселье, в азартном азарте, лучи вливались, волной. Лучи разбивали стёкла.

      С обратной стороны никто не смотрел. А изнутри трамвая смотрел – тот, вошедший муравьём. Он смотрел на рельсы, как лестница уходящие в туман. Трамвай приближался к полной ясности.

      Вдруг примерещился иллюминатор. Иллюминатор в метапозиции, иллюминатор как нечасть борта, какого-нибудь борта, нечасть. Иллюминатор, который между водой и водой, и весь его мир синий, и весь его мир вода, и его мир не успокоить. Иллюминатор как окно внутри воды. Его некому отворить – но ведь обычно иллюминаторы можно открыть? Иллюминаторы открываются?

      А потом остановка, двери открылись, и я вышел.

11.05.15
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney