РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Виктор Качалин

Воскресенка

11-06-2019 : редактор - Женя Риц





* * *

Долгое время
у меня была джинсовая сумка, подаренная подругой,
незастёгивающаяся никогда,
и я ездил с ней в открытую, пока
буддисты не сказали мне
много раз, семь раз и восемь,
что я недостоин её носить,
такую носят монахи
в подражание нищете Будды.
И я её снял и оставил на паперти
во Фроловском монастыре,
с сюрпризом – домашний пирог
и кипарисы.
Вскоре мне подарили шляпу
с короткими полями,
но в электричках, в метро
с меня её срывали
десантники и «афганцы»,
узнав, что моё хождение на тростях
не зависит от Афганистана.
«Ты не достоин её носить,
ты не воевал в пустыне».
«Семь кипарисов, - твердил я
про себя, чтоб не волноваться, -
семь кипарисов». Тогда
меня дёргали за волосы
и лапали в храме на Пасху
у Воскресенья Словущего,
где из дома композиторов
выводили под ручки на утреню
последних гениев. «Ты не достоин
с ними здесь быть».
И, когда мы лежали с любимой,
ворвался её жених
и кричал, чтобы я снял крест,
ибо я недостоин
Его носить.
А в три года,
а в год,
а в полгода –
говорят, я тоже был недостоин
жизни, ли смерти, уже неважно,
и я возвращался домой,
порешив бежать голым
с этого маскарада,
дом был среди лип, сиреней и ясеней.
Семь кипарисов
у решётки детского сада,
так и не стали вы семью светильниками,
ваши корни оказались в воде,
в засуху пронзили бы небо,
вжились бы в него любовно,
а полощущиеся в потоках, вы истончились до смерти,
рыжей костью кидались,
посаженные вместо спиленного дома.


ИРИСЫ

Лене Духневич

1

С Киевом не прощаюсь
и снова вижу,
как Оля в молчании
вышивает рушник – белым по белому,
улыбаясь легкости крестиков
и плотности их,
а младенец
в её глазах
растёт не по дням,
ведь времени нет,
и Коля скоро вернётся с работы
пить с нами чай
в белизне зелени
выжигаемого в вечность города,
где на окраине, между озёр,
сады не просто пылают –
переносят рождение
до конца будущего,
и у Лены сбегает капля света,
и умереть так странно
за полчаса до лета,
истончаясь и улетая.
,
2

Заедая завтрак стеблем ириса,
увидал, что одиннадцать одуванчиков
уцелели после покосов и выдирания,
как когда-то "солнышки" в дюнах на Воскресенке

Срезанным ирисам легче,
я меняю им воду
и они распускаются ночью,
иногда медленно, иногда с бархатным
шорохом,

из фиолетовых грифелей
выпархивают ангельски,
сворачиваясь назавтра трубочками
с кислым запахом желания.

Твой песчаный холм
в день похорон утонул
в пламени ирисов,
они были живыми и на седьмой день,
не политые ни дождём, ни градом,
а розы и пионы
сгорели дочерна,

и когда принесли
васильки и "солнышки",
никто так и не решился
смахнуть ирисы,
а даже сосны
засыхали вдали.

Посадили тебе шиповник –
его через год кто-то срезал под корень,
и лишь бутон брызнул мне в горло,
рябину с акацией
тронул холод.
Под тобой сходятся
подземные кресты с ручьями
у кромки леса.


ТРЁМ ДРУЗЬЯМ

Кто это кружит здесь, как странник некий,
Хоть смертью он ещё не окрылён,
И подымает, и смыкает веки?
(Данте. Ч. XIV.1-3)

1

Д.Э.

Ты не любил крошить сердце
на куски и камни,
ты не любил море
и его рисовал на стенах своего дома.
Твой летучий корабль
уносил тебя от стужи,
в шторм горячий, в видения,
взятые без боя – навечно.
Прага тебе была в радость,
Москва – растворяла свои переулки,
чтобы схватить тебя за хайры
и отпустить с миром.
Ты написал десятки поэм и все они утрачены.
Ты не любил утро, ненавидел осень и в самом её конце
ушёл – а в самом начале
сентября, рано утром, ты позвонил мне в двери,
увидеться в первый и единственный раз
нам так и не удалось. Я слышал
и не успел подняться,
и не подозревал, что это ты.

2

В.В.

Ты испытал в армии такой холод,
что один глаз закристаллизовал все зимы.
Ты, очнувшись, выпрыгнул тогда в окно
с третьего этажа прачечной,
и, выбив себе в полёте коленом два зуба,
сочинял потом нежные песни,
никому не нужные, кроме тебя и матери,
вы стояли в горах
Рая или Америки
и смотрели на закат. Сна тебя лишали не зря
деды и черпаки. Они чувствовали,
что твоя лютня
скоро умрёт. Останется одно имя,
на кладбище в Роквилле.
Ты ненавидел лето
с его жарой, разводами, веселящимися
детьми и гидрантами,
поливающими твои почти ослепшие глаза,
и ушёл по самой макушке лета,
ничего не сказав об этом
напоследок.


3

Л.П.

В жару за тридцать
мне на лоб с чистого неба упали две капли,
и я вспомнил, как ты смеялся
над моей слабостью. Три раза меня спасая.
А ты вырос там,
где весной потоки сходят с гор,
а затем становится жарче,
чем у нас летом,
и сады спеют, как песни,
И звёзды крупней и небо
ближе и твёрже,
и можно уйти далеко в степи и не чуять землетрясений,
удивлять танцем эфу, играть с азиатской коброй,
гулять с Гулей, девушкой главного наркодела,
и не быть зарезанным -
не воевать в Афганистане,
видя, как туда из раскрывающихся холмов
отправляются истребители.
И ты один из всех остался в живых.
Я вижу, как ты сейчас переходишь с козами
горную речку и ни о чём не думаешь,
между пальцев твоих – вырванные цветы.
Ты глядишь в небеса. Зажигаешь спичку
о штаны, закуриваешь и уносишься в Киев,
где мы с тобой лазили по пещерам,
после похорон Лены, на Вознесение,
и было легко и глубОко. И больше
ты не бросал камни
в звезду, что любил больше всего на свете.
«Ты сказала мне да – и я вскрикнул от боли».



 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney