РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Станислав Курашев

"К северо-западу от Сирано де Бержерака" и другие миниатюры

13-06-2007 : редактор - Владислав Поляковский





К северо-западу от Сирано ду Бержерака (отрывок)

Сквозь ромбовидное окошко в кустах, на которое я потратил весь день, не имея иных занятий, - ромб получился почти идеальным, я переплел соседние веточки и листья, словно терпеливый паук или птица, и он сохранял свою форму даже при сильном порыве ветра – открывался прекрасный вид на вересковую пустошь.
На ней не было никакого движения, во всяком случае, заметного невооруженному глазу, вверху висело низкое марево неподвижных облаков, словно бесплотные великаны в бессильных объятиях, а вдалеке у самого горизонта, виднелись хмурые силуэты шотландских гор, у подножия которых и находился Замок, по крайней мере, мы очень на это рассчитывали.
Ночью было довольно холодно, ледяная луна безотрадно двигалась по небосводу, отдавая земле свой медленный холод.
Мы сделали из монашеских клобуков, ненужных уже более мертвецам, нечто похожее на одеяла, и провели ночь, тесно прижавшись, друг к другу словно влюбленные, завернувшись в клобуки как в кокон.
К сожалению, малейшее движение нарушало эту хрупкую гармонию тепла.
Мои сны постоянно обрывались, когда кто-либо из нас невольно поворачивался во сне, и требовалось множество бессмысленных судорожных движений чтобы снова восстановить непрочные границы тепла.
В отрывках моих снов, как назло, постоянно присутствовали атрибуты огня и домашнего покоя – камины, открытые печи, уютные свечи на спальном столике, стаканчик портвейна, перед тем как лечь в кровать, перед тем как надеть пижаму, и посомневавшись в такой уж сильной
необходимости грелки, наконец, укрыться двумя тяжелыми одеялами.
Я проснулся, измученный до предела и мы долго и молча сидели, закутавшись в клобуки, пока солнце не прошло надир и наконец-то согрело нас.
Ужасно хотелось курить, но табак давно закончился, в карманах монахов не было ничего ценного, то есть, скорее всего, конечно, что-то было и немало, но это забрали уже до нас.
Нам же убийцы оставили только карманную библию и какие-то окаменелые деревянные щепки, видно, от псевдокреста спасителя, предназначенные, скорее всего, для продажи.
Судя по их заплывших жиром лицах и добротным клобукам, вряд ли они отправились в путешествие по этой безотрадной земле, имея в наличии только библию и щепки.
Может быть, у них был даже табак.
Согревшись, мы стали жевать листья, за неимением другой еды, когда рот уже совсем свело вязкой зеленой горечью, возникло даже странное ощущение сытости.
Вряд ли в Замке очень обрадуются нашему приходу, - наконец сказал мой спутник, бессмысленно потирая бровь, - вряд ли они, вообще кого-либо ждут с этой стороны пустоши.
Мысль эту он уже высказывал не впервые, и это была, конечно, здравая мысль.
Его имени я не знал, как и он моего, да и что мне было в его имени, всего лишь жалкий человеческий обломок, жующий листья как тупое травоядное животное, точно такой же, как и я.
Я снова взглянул в ромб – пространство было безжизненно.
Мы по-прежнему колебались – сама мысль о том, что придется идти по всей этой огромной, совершенно открытой местности, должно быть, была нам невыносима.

29.03.07.


Синий газ профессора Мориарти

Удивительно все-таки, граждане, как алкоголь влияет на настроение.
Обычно у людей планеты Земля он вызывает радость и счастье, но у меня отчего-то ужасную тоску и перо поневоле склоняется к меланхолическим мотивам.
Это я про вчерашний опус №14.
Сегодня на остановке видел душевного человека - старика в ярко-ядовитых зеленых очках.
Вероятно, это был представитель того самого редкого на планете гранфаллона – потерянных астронавтов, потерпевих кораблекрушение
именно в этой планетной системе.
Будь это где-нибудь в другом месте – им не было бы так одиноко.
Есть еще другой вариант, к которому я больше склоняюсь, что это просто несчастный граф Дракула, принужденный вечно возвращаться на землю, каждый раз в ином обличье, в иное время и место.
Я уж хотел было подойти и спросить где можно купить такие очки, но потом осознав бессмысленность этого вопроса, решил не нарушать его одиночества.
В той реальности, в которой существует он, нет магазинов, в которых продаются такие очки.
Он внимательно разглядывал часть неба, невидимую всем остальным (кроме меня), где северный ветер, сдвигал медленные облака в геометрически правильный мальтийский крест.
Конечно, он выглядел плохо, но может быть он давно не пил крови, просто ожидая какого-то особого дня в его странном кармическом календаре, точнее – ночь, и он снова обретет ту молодость и красоту, которую дает только свежая женская кровь.
Подошел трамвай, но он в него не сел, а наоборот, видимо закончив свои раздумья (а скорее всего – вычисления), направился в сторону лесополосы за Обьездной дорогой.
Вполне вероятно что кармическая ночь наступала именно сегодня.
Я смотрел ему вслед без особого сожаления, зная что обязательно увижу его снова, и узнаю, даже если это будет после метаморфоз и он будет красивым шатеном в английском свитере ручной вязки и твидовых брюках.
Но очки, очки – останутся прежними.
Другой вопрос – узнает ли он меня?
И что будет лучше – чтобы узнал или нет.
Это ключевой вопрос, за ответ на который вполне вероятно мне придется заплатить жизнью.
Извините, приходится заканчивать – с балкона прибежал испуганный кот, его шерсть вздыблена и он издает странные квакающие звуки.
За окном плотные клубы синего газа.
Сегодня что-то довольно рано.
Сейчас придется идти в ванную комнату, где все уже приготовлено – мокрое полотенце, чтобы обвязать голову и рот, бинты и особая клейкая эссенция, которую продают бродячие торговцы.
Довольно скучно, что в ванной нельзя даже читать – газ очень чувствителен к электрическому свету.
Вчера я от скуки следил за движением времени по тусклому циферблату радиотелефона – это продолжалось 84 минуты.
Сегодня, вероятно, будет дольше – уж очень плотные клубы.
Домашние животные уже убежали в ванную.
Пора и мне.
Ладно, все.


Соната для Зомби

сегодня в трамвае видел того странного человека о котором мне когда-то рассказывал Т.Х. – который сам для себя играл на губной гармонике
хотя может быть их и несколько – тех которые ездят непонятно куда и зачем и никогда не могут встретиться друг с другом
вероятно и я когда-нибудь примкну к их странному гранфаллону
человек этот был лет двадцати пяти в очень старом синем пуховике грязных черных брюках устрашающего вида кроссовках в которых вероятно можно проходить всю жизнь
на голове у него была старая некрасивая синяя шапочка того вида которые в народе любовно называют «пидорками»
у него были светлые волосы длинная косичка тщательно перевязанная резиночкой черты лица были очень схожи с чертами неандертальца
еще у него была черная сумка
когда я зашел в трамвай он сидел на заднем левом сиденьи (трамвай был моего нелюбимого типа без трех задних сидений) – я встал позади него – и тихо играл на губной гармонике «Темную ночь» с небольшим уклоном в «техно» потом он перешел на «фолк» тихий и заунывный
да похоже Тотошка что мы с тобой не в Канзасе
люди в трамвае на представителя гранфаллона который вполне может быть состоит из единственного человека не обращали на него никакого внимания
потом он достал из кармана какую-то старую электронную игрушку чуть побольше пейджера нажал какие-то кнопки и в центре экрана появилось что–то вроде будки или клетки или маленького домика
гномы-каннибалы почему-то промелькнуло у меня в голове
он приблизил игрушку к гармонике и снова заиграл кантри
эй крошка завтра я ухожу в Долину Смерти бэби завтра я уже буду в самой Долине Смерти…
игрушка видимо улавливала звуковые вибрации потому что из будки появилась маленькая примитивная фигурка видимо Тамагоциус и стал бродить по экрану безрадостно прислушиваясь к звукам гармоники
чем-то напоминая призрак несчастного Дарби Макгроу неспособного и на том свете найти успокоение
когда человек остановился чтобы вдохнуть углекислый газ фигурка прекратила бессмысленное блуждание и покорно побрела обратно в будку но услышав вновь зазвучащее кантри-буги снова поплелась к границе экрана которая для Тамагоциуса означала границу Вселенной
когда я выходил из трамвая в сонате для Зомби слышались уже классические мотивы навевавшие странную грусть
эй крошка я буду вспоминать тебя умирая от жажды в Долине Смерти
твои волосы цвета желтого солнца от которого так мучительно хочется пить в Долине Смерти…


За несколько дней до вторжения гигантских разумных муравьев с Марса

Сняв черную повязку льда с измученных век, я с трудом вышел в кухню полуразрушенной башни, Филидор уже проснулся и из ванной доносилось его невнятное бормотанье.
Он выключил горячий ток воды и я явственно услышал его грассирующее двухголосье Кристиана и Сирано, обращенное, очевидно, к черным пятнам на дне и боках ванной, абсолютно лишенных эмали, - всего лишь поцелуя... но поцелуй ведь это маленькая тайна...
о, нет совсем не тайна, а - секрет... секрет, который говорится прямо в губы... прямо в губы... из губ одних - в другие губы...
Он засмеялся.
Я вошел в ванную комнату и он обратил ко мне испуганное лицо, словно застигнутый за чем-то постыдным.
На дне ванной блестели пивные пластиковые бутылки, вызывая странные созвучия с островами погибших кораблей, цингой и поисками сьедобных кореньев.
Я уже видел это вчера, в медленном процессе ирландского рагу, в поисках в бесчисленных шкафчиках кухни приправы высушенных земляничных листьев, майорана и аквамаринового итальянского цвета.
Дно его потайных шкафчиков было заполнено аккуратными рядами пластиковых бутылок с чистой водой, преимущественно из-под пива.
Так сколько тебе все-таки хватит литров, чтобы пережить ядерную зиму? - спросил я его.
Ну не знаю, - ответил он, отмеряя пластиковой меркой какой-то белый порошок, и медленной тонкой струей, насыпая его в воду, одновременно меряя температуру нежной кожей запястья, осторожно добавляя горячей воды, когда по его мнению это нужно было сделать.
За коричневыми цифрами диоптрий его обесцвеченные глаза были почти не видны.
Да всё ты прекрасно знаешь, - безрадостно сказал я, - природой все предусмотрено, ну хорошо сколько по твоим расчетам она будет продолжаться? ну то есть когда либо выжившие наладят химическое производство воды, либо когда можно будет употреблять воду из естественных водоемов, сколько литров тебе нужно чтобы пережить этот период?
Мы сидели на краю ванной - я, с несбыточным предчувствием омлета, крепкого чая и таблеток от головной боли, держа в левой руке электрическую зубную щетку, словно тонкий стилет, позабыв не только включить ее, но и даже выдавить на нее зубную пасту, и он - в бирюзовом махровом халате, с закатанными рукавами, словно давно отживший свое русский барин, которому не хватает только утреннего подноса с рюмкой ледяной водки.
На поверхность постепенно всплывали этикетки с бессмысленным шрифтом слов.
Я зевнул и пошел чистить зубы в кухню, дабы не нарушать его сложные манипуляции.
Все в кухне напоминало о прошедшем вечере - логово троллей, Валгалла, Бастинда на вывеске трактира в квартале деклассированных элементов Вечного Города.
Вечно грязные скатерти на столе приятно пахли сгоревшей пластмассой.
После выбора эмиссара, путем загадывания больших чисел, которым оказался я, так как загадывал предпоследним, я вышел на улицу, в поразительно чистый и отчетливый воздух.
Люди вокруг шли на работу или с работы, домой или из дома, на вокзалы и станции, и - с вокзалов и станций, преследовали и спасались от преследования.
Что было, то и будет и что делалось, то и будет делаться.
Ну и так далее.
Когда я вернулся в башню, с двумя пакетами спиртосодержащих напитков, Филидор сидел за кухонным столом, переменив халат на какой-то старомодный гимназический сюртук, рабочие джинсы и ореховые кеды - предмет его тайной гордости.
Все процессы уже видимо были закончены, так как перед ним на столе стояли уже заполненные водой бутылки, на пробках, которых он, толстой швейной иглой царапал какие-то невидимые знаки - скорее всего сегодняшнюю дату, как терпеливое и грустное животное.
Я поставил напитки на подоконник, потом включил чайник и открыл форточку, то есть то, что он мог бы сделать и сам.
Ну или, - сказал я, сквозь ненужный шум чайника, - когда гигантские разумные муравьи с Марса завоюют Землю, то красная растительность, принесенная ими, разрушит химический баланс рек и озер, и эту воду невозможно будет употреблять, ну если ты конечно не марсианин, а марсиане построят только минимальное количество фабрик по производству питьевой воды, ровно столько чтобы на каждого земного раба хватало по пятьдесят грамм воды в день, и вот тогда и придет твое время, потому что ты предвидел что именно так все и будет.
Ну ты типа будешь сотрудничать с ними, входить в марсианские патрули в качестве переводчика ("Господин спрашивает где ваши документы?"), будешь носить их серебряные маски и это и будет настоящая жизнь, та жизнь, которую ты предвидел.
Ну и ты спасешь из концлагеря ту продавщицу хот-догов, о которой ты мне рассказывал, грустную и отстраненную, у которой ты любил покупать хот-доги в период белых ночей, то есть они тебе казались - белыми, но ей - наоборот, и вы будете жить вместе и ваши семейные вечера в башне будут очень спокойны, ты будешь рассказывать ей кого еще ты сегодня продал или обрек на смерть, ты будешь сам организовать заговоры против правителей и сам же их потом раскрывать, уничтожая последних прекрасных смелых людей, ушедших в подполье, а она будет чистить твою серебряную маску этим же самым белым порошком из ванной и рассказывать о своей прошлой жизни - как она делала хот-доги - быстро и точно и о тех странных людях, которые покупали их у неё.
Я искривил рот и в каком-то странном раздражении переставил солнечные часы, совершенно бесполезные в этом тускнеющем свете солнца, с подоконника на кухонный стол.
Филидор закончил последний символ и достал рюмки и выцветшие стаканы для чая.
Ну или, - продолжил я, - может быть грустный вариант - после ста тысяч собранных тобою литров, в период наибольшего сближения Земли и Марса, который случается раз в 24 года, ты потеряешь надежду, так как никаких вспышек на поверхности Марса не будет, и ты, не в силах ждать следующего сближения, покончишь с собой, долго выбирая на потолке, с которого свисают упаковки с чистой водой, место для крюка, и твои родственники, унаследовавшие башню, будут потом долгие дни выливать воду из бутылок, а потом постепенно выносить пустые бутылки из башни и местные бомжи после очищения башни устроят ритуальный костер из ста тысяч бутылок на ближайшем пустыре и весь воздух будет заполнен пеплом и гарью и когда северный ветер окончательно разрушит последнюю память о тебе, то какие-нибудь австралийские астрономы сообщат о странных огнях на поверхности Марса.
И твои добрые родственники, обреченные всю оставшуюся жизнь работать на заводе по производству серебряных масок, и получать в день 50 граммов солоноватой, невкусной воды, наконец поймут зачем и почему ты все это делал...
Филидор бессмысленно молчал, свет солнца, обращенный светом луны, заполнял его коричневые линзы - черным.
Я расставил свечи на поверхности солнечных часов и мы стали играть в маджонг, словно люди, чья жизнь будет длиться - бесконечно.
Ночь закончилась как обычно - я, устав говорить, сидел, упершись ладонями в измученный лоб, а Филидор, принесший акустическую гитару из спальной комнаты башни, но не в силах на ней играть, цитировал Сирано, медленно и тяжело выделяя слова тусклым перебором нижних гитарных струн.
Когда он уже уснул, завернувшись в свой старомодный гимназический сюртук, я еще долго, наощупь искал в ванной, зубную щетку (Филидор зачем-то выкрутил, а может быть разбил лампочку) и так и не найдя ее, кое-как вернулся обратно в спальню, стараясь не обращать внимание на странные огни в пространстве оконного стекла.
Я все равно не отличил бы на небе Марс от Бетельгейзе.
Просто очевидно наступал период тотального отсутствия электрических лампочек и электрических зубных щеток.

13.03.07.


Рыцарь Зеленой Комнаты

В начале я думал, что лето будет бесконечным, но зима – не наступит никогда.
Шёл третий час наших блужданий в поисках станции метро «Динамо», отчетливо темнело, температура воздуха постепенно обращала плюс в минус.
Мы заколдованы Бастиндой, - бормотал Филидор, - Микки Маусом, Человеком в бронзовой маске... вон купол казино, Джан, вот амфитеатр «Динамо», мы обошли вокруг него наверное раз двадцать… стройка, только вчера, помнишь, мы проходили мимо стройки, мы говорили о топологии «Железнодорожной воды», потом кусты, потом вход на станцию, электрический поезд, квартира, постель, еда, водка, зарубежные сигареты…но где все это сейчас, Джан? Это какой-то бред…
Его маленькие глазки за призмами стекол были наполнены каким-то тусклым безумием, как у холоднокровной змеи.
Это нормально, - сказал я, - там, где ходят поезда…
Мое плечо болело невыносимой, огненной болью. Филидор подвернул ногу час назад и с тех пор тащился за мной, вцепившись левым щупальцем в мое правое плечо.
Аборигенов не было совсем и я наконец-то понял, что что-то видимо все-таки не так.
Отдохнем, клоун, - сказал я, и мы присели на какой-то бетонный блок посреди стройки.
Значит, мы сейчас с этой стороны амфитеатра, - неожиданно бодрым голосом прохрипел он, - со стороны ведущей к вокзалу, а мы заходили всегда с той стороны, со стороны реки, если воспользоваться индуктивным методом...
Я перестал вслушиваться в его слова, между словами он тяжело и неритмично дышал – два быстрых вдоха (вздоха?), потом какой-то медленный судорожный выдох, несколько резких задыханий и снова тяжелая пауза – очень болезненные звуки, - невралгия, чума, рак легких, застарелый сифилис и бог знает что ещё.
Ну, это нормально, - сказал я, когда он вдруг замолчал.
Да нет, Джан, - снова зашептал Филидор, - это совершенно ненормально, даже Таблица Поиска, если местонахождение поискового объекта неизвестно, и место возможной встречи с объектом также неизвестно, то любая сторона поискового вектора в процентном соотношении приблизительно равна любой другой, случайно выбранной стороне…
Я закрыл глаза, машинально массируя плечо, голос его постепенно отдалился в моей голове и показался даже приятным.
Сейчас с той стороны амфитеатра мы, наконец-то встретим человека и это будет девушка в странном плаще.
С головой единорога в руках, - услышал я шипенье Филидора и понял, что говорю вслух.
С той стороны никого не было, начался дождь, медленный и безысходный.
Мы обошли амфитеатр и снова вернулись на стройку, Филидор тащился за мной, закрыв свои бесцветные глаза и монотонно бормотал – эта комната зеленая, Джан, я хочу в синюю комнату, эта комната зеленая, Джан, я хочу обратно в синюю комнату…
Я очнулся на скамейке у южных ворот под невидимыми ночными звездами, Филидор сидел рядом, внимательно разглядывая горящий магнит сигареты.
Просто вселенная постепенно искривляется, - сказал я, зевая, словно продолжая давнишний разговор, глядя в его совершенно почерневшие очки, - сужается, в ней становится слишком мало места, такие дела, слишком мало места.
Человек, - вдруг сказал Филидор.
Я обернулся вслед движению его руки и увидел бесплотную тень, вышедшую, очевидно, из заржавевшей меди южных ворот.
Филидор подошел к тени, отчетливо хромая, задыхаясь, захлебываясь собственным дыханием.
Когда я, наконец, подошел к ним, Филидор все ещё что-то говорил, по измененной октаве его голоса, я понял, что перед ним женщина.
Наконец она сказала – мет-ро-по-ли-тен?
Она неправильно изменяла ударения в слогах, я никак не мог понять какой у неё акцент, какой-то очень странно звучащий – шведский? кроатский?
Вы не знаете, что такое метро? – с раздражением спросил Филидор, - А телефон? Телевизор? Что-нибудь вы знаете?
Не сердитесь, - мягко сказала она, - я не знаю этого, меня ждет корабль…
Я был совершенно зачарован ее матовым ликом, лунными глазами и этим странно-чуждозвучащим голосом.
Она ушла в сторону движения луны и вскоре стала уже невидима.
Мы молча смотрели ей вслед.
Вдруг я, словно разбуженный плачем будильника, бросился за ней, чувствуя непонятную тревогу в душе.
Джан, подожди, - закричал Филидор, лишившийся моего надежного плеча, - я не могу быстро, Джан!
Я оскальзывался на размокшей грязи, дважды наткнулся на железо или бетон, и вдруг увидел ее – она стояла под каким-то деревом (тополь? лиственница? платан?), я не разбираюсь в деревьях, и пристально смотрела на кристалл Луны.
Филидор где-то вдалеке кричал что-то уже неслышное сквозь дождь и ветер.
Молчаливый странник! –сказала она, улыбаясь, при виде меня, - А где ваш странный спутник?
Да он не странный, - ответил я, тоже улыбаясь как идиот, - он просто не любит зеленых комнат…
Она снова обернула голову в сторону Луны, в голове моей блуждали тщетные и ненужные фразы – значит, вы спешите на корабль? Как вас зовут милая барышня? Вам не кажется, что сегодня странная ночь?
Мы так и молчали, когда удар грома осветил и почти расколол очки, появившегося Филидора.
Джан, - бормотал он, - я испугался…ты ушел…а она…зачем она здесь?
Если вы затеряны в этом лесу, - вдруг сказала она, - пойдемте со мной, я выведу вас к побережью…
В смысле – к набережной Исети? – спросил Филидор.
Она не ответила.
Меня зовут Амарина, - произнесла она, словно отвечая моим невысказанным мыслям, - мы скоро будем на месте, молчаливый странник Джан…
Филидор что-то шептал сзади, я с внезапной злостью сбросил его руку с моего плеча и его задыхающийся шепот обратился другими звуками.
Она двигалась очень легко, почти беззвучно, только иногда взглядывая на путеводную нить Луны.
Мы дошли до набережной, обернувшейся берегом моря, холодным и таинственным.
Корабль был на месте.
Рыцарь зеленой комнаты! – вдруг воскликнула она, - Он потерялся!
Филидора действительно не было, наверное, он отстал где-то на полпути, а я не услышал его криков, давно привыкший пропускать их мимо ушей.
Мы взглянули друг на друга и вдруг, совершенно неожиданно засмеялись.
Ночь, луна, корабль, - сказала Амарина, все ещё смеясь, - северная звезда, ведущая домой!
Я, опьяненный любовным чувством, незапно почувствовал укол тоски и словно увидел все, что будет дальше.
Мы сядем на корабль, сопровождаемый всеми ветрами, и через какое-то время прибудем к берегу, на котором стоит её прекрасный и уютный замок, её маленькие полкоролевства.
А Филидор, лежа в грязи, посреди бетонных блоков и ржавых труб, с разбитыми очками, с измученными сухожилиями ступней, будет в отчаянии молиться какому-нибудь своему странному богу – повелителю скворцов, жаб и пауков, - обещая ему кровь, ненависть и всю злобу своего сердца.
И он ответит на его молитву.
А мы в это время будем жить в её замке, на солнечной стороне мира, и я каждый день буду удивляться тому насколько здесь нет грусти, нет причин для слез, а только любовь.
О, Амарина!
Я привыкну к той странной одежде, которую носят в замке, к библиотеке, в которой сплошь манускрипты, и к верлибрам здешних менестрелей, не слишком отягощенных рифмами.
Но иногда по ее лицу будет пробегать странный оттенок, словно предчувствие расставанья.
По вечерам она будет подолгу смотреть в кристалл, сквозь пространство и время и не отвечать на мои вопросы.
Я не буду знать того, что уже знает она – то, что сердце Рыцаря зеленой комнаты обращено ко злу и что он теперь не один.
Сейчас он медленно плывет по морю на спине огромной чудовищной жабы, он измучен жаждой, он бредит наяву, его путь лежит к солнечной стороне мира.
И однажды вечером, со стороны моря, я вдруг услышу странный атональный звук рога.
И она, вздрогнув, начнет рассказывать мне, все то от чего она пыталась меня оградить.
И я увижу в ромбовидное окошко южной стены замка – небольшую фигурку, на спине омерзительной жабе ростом с единорога.
В руках фигурка будет держать черный рог.
И я увижу, что впереди неё огромное воинство небольших жаб и ядовитых пауков.
Амарина принесет мне из оружейной комнаты Повелитель Луны – волшебный меч ее рода, и мы выйдем на стены замка в самый последний закатный вечер этого мира.
Фигурка будет держаться поодаль, посылая с помощью атонального, разрывающего мозг, звука рога, все новые и новые легионы жаб и пауков на штурм замка.
И под утро, все добрые, старенькие слуги замка будут мертвы, я с трудом буду держать Повелителя Луны, он весь будет окрашен черной кровью.
И она принесет один из манускриптов – ее последнюю надежду, и с помощью страннозвучащих слов – о, тех, которые я так любил, - обратится в огромную белую птицу.
И птица поднимет жабу в воздух, и они вместе упадут в море, в последнем объятии и вскоре море успокоится, и на медленной воде будут плыть белые перья, окрашенные неприятным красным цветом.
Я спущусь к берегу, двигаясь как старик, опираясь на Повелителя Луны, как на посох, у линии прибоя я найду Филидора, лежащего лицом вниз, выброшенного на берег.
Я буду какое-то время смотреть на море, потом переверну его, он с трудом откроет глаза и скажет только одно слово, увидев меня – еда…
Я запру его в подвале замка, в котором единственное окошко на верху подвала на уровне земли, забрано серебряной решеткой.
На стенах подвала я повешу все гобелены из всех комнат замка, в которых есть оттенки зеленого.
Я похороню трупы слуг, останки воинства Филидора сгниют сами по себе, оставив неприятные черные отметины на песке.
По вечерам я буду готовить себе нехитрый ужин, благо кладовые замка заполнены продуктами и читать в библиотеке, найденный мной старинный манускрипт – чудовищное, непотребное сочинение безумного араба Аль-Хаззреда «Некрономикон», в надежде, – так как эта книга о воскрешении мертвых – найти там то заклинание, которое вернет её – мертвую - в мир живых.
Я буду сидеть у камина, с трудом разбирая старинную арабскую вязь, путаные и загадочные размышления безумного араба о таинственном плато Ленг – воплощении мирового зла, о загадочных старцах – предшественниках всех культур, об их отвратительных слугах – Шогготах, и чего там только нет в этой самой безумной книге мира, но заклинание, воскрешающее мертвых, наверное, хранится на самых последних, зашифрованных страницах манускрипта среди рисунков, которые не могли быть нарисованы рукой человека.
Я буду искать ключ к шифру, забывая время от времени кормить Филидора, он уже станет совсем безумен в подвале с зелеными стенами, сила его, с гибелью жабы – уже утрачена, на его зов прилетают только скворцы, самые слабые из всех слуг его бога.
Они будут приносить ему червей и насекомых и он будет ими питаться, его лицо – лицо Эдмона Дантеса, окончательно сошедшего с ума.
По ночам мне будет сниться плато Ленг и те чудовищные ритуалы, которые там происходили в древние времена.
И как-нибудь вечером я буду гулять по берегу, пытаясь придумать новый подход к криптограммам, и вдруг увижу на подвальном окошке несколько десятков скворцов и Филидора, жадно жующего каких-то синих червей, сквозь серебряную решетку.
Я вдруг заинтересуюсь ими – может быть они смогут мне как-то помочь и я подойду к окошку и спрошу у Филидора – что они вообще могут делать?
Он будет молчать, пережевывая червей, бледная маска с седыми волосами, потом его маленькие глазки задержатся на мне и он ответит неожиданно разумно, пересохшими губами, облепленными синей слизью – они летают, Джан, они летают… Мы все здесь – летаем.

5.06.,12.07.06
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney