РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВМаксім Мельнікаў
Книга демонов
13-06-2017 : редактор - Женя Риц
Аластор
Внимание, он говорит…
Собственно, тут такое дело. Вот все говорят, самокопание, то-сё, сомнения и в чём секрет. Сидят, пишут, все в табачном дыму под красной лампой. Пепельница полная, жена ругается, беспорядок и неприятности с издателями и властями. Одиночество кругом, предательство да горькое пьянство. Нету никого и всё наощупь. Ты да Христос – вся твоя семья. Вселенская печаль, мировая грусть. Руки прибиты к перекладине, ноги связаны, стигматы и злые каски с рогами. Но всё равно как то зыбко всё и туманно. Снятся ли тебе собаки с тремя головами и красными глазами или они в самом деле по улицам ходят? Разбили тебе руки гвоздями или ты кино насмотрелся? Или тебе вообще всё мерещится: и сон, и явь, и собаки, и кривые мокрые деревья, а у тебя всё хорошо, весело, широко, гладко и успешно и сидишь почём зря, бумагу переводишь. Вот, поди, разбери. Какое то всё такое никакое. Не радует, не печалит. Лежишь и смотришь в темноту где-то между сном и не сном. Видишь львов в саванне. Рассказывают, что самцы, чтобы добиться расположения самки, убивают её львят. Тогда она перестаёт быть матерью и становится простой особью для размножения. Рада стараться, так сказать. Какой же лев после такого царь зверей? Это какой-то мелочный скунс или шакал… Гиена хотела сожрать питона, но питон, не будь дурак, вывернулся и сожрал ловкую гиену со всей её реакцией, острыми зубами и сильными челюстями. Анаконда проглотила аллигатора, но тот разорвал её изнутри и сбежал. Только завтраки и ужины. Никаких праведников и грешников. Мир превращается в сырую промокашку алого цвета. В тетрадках они были разные: белые, серые, розовенькие, голубые. Невыразительные, пустые, запачканные нелепыми пятнами. Похороны и ковры с оленями на стенах. Мысли тяжелы как машинное масло, ночь растекается и мешает дышать. А вот скажите, кто додумался раскрашивать собачками и сердечками рулоны туалетной бумаги? Наверняка, у них там на фабрике целый креативный отдел работает и думает о продвижении продукции и маркетинге. Приходят утром заспанные люди на работу, толпятся возле чайника, кофе себе готовят и с кружками и одноразовыми стаканами расползаются по кабинетам. Проверяют доход, продажи, вечерние поломки оборудования. На сколько мы меньше произвели, чем могли бы? В чём причина простоев? Под чью ответственность? Пиликают телефоны, клавиши клак-клак, летит электронная почта. С недопитыми стаканами инженеры, технологи, работники планового отдела, начальники цехов собираются в зал заседаний на производственное совещание. Как расширить рынки сбыта? Как обойти конкурентов? Креативный отдел предлагает идеи. На рулонах появляются куколки, собачки, воздушные шарики, те самые сердечки. Это эстетично и красиво. Это привлечёт покупателя. Трубы во дворе коптят на чистое бельё. По комнате крутит колесо огненно-рыжий Арлекин с накрашенными красными губами. Сквозь пелену серого вязкого тумана различаешь каких-то людей, что копаются в твоих вещах. Они вышли из тёмной глубины шкафа или вылезли из чёрного ужаса, что недвижно лежит под кроватью. Школьники с промокашками в портфелях давят лягушек, отрывая им задние лапки и разбивая головы о железные перила. Крови нет. Только белая непрозрачная слизь и куски какой-то безжизненной скорлупы. И эти люди с фабрики туалетной бумаги не падают от смеха под массивные столы, их глаза не наполняются слезами, когда они заслушивают доклад начальника завода о текущем положении дел? Или они серьёзны и полны решимости, и каждый из них видит у себя в подчинении десять-пятнадцать человек? Дверь в подвал открывается длинным железным ключом, который надо крутить одним пальцем. Сквозь запах извести спускаешься по лестнице, вдруг конвоиры исчезают, и ты попадаешь в огромный светлый зал. За дубовым столом сидит человек и листает какие-то записи. Вокруг ни звука. Он тяжело дышит и презрительно молчит. Потом поднимает на тебя свои крысиные глазки и говорит: «Хорошо, возьмёмся». Но тебе ни легко, ни радостно. Стоишь напротив него и думаешь, заметны ли следы от побоев на теле его жены, или он научился душить, не оставляя следов? Из дыры в полу под его дорогими туфлями булькают алые пузыри. И только сейчас замечаешь, что стены светлого зала обиты войлоком. Тихое утро. Слабый сон пугливо улетает. Вещи сложены. Во дворе шум моторов. Со скрипом и стуком открываются пыльные борта грузовиков. Грузчики в кепках и сапогах заносят новую мебель и какие-то тюки из цветастых занавесок в распахнутую настежь чёрную пасть двери домоуправления. Остаток ночи скребёт изнутри безумным хохотом огненно-рыжего Арлекина с бубенцами.
* * *
Внимание, он говорит…
Вам когда-нибудь доводилось знавать Шахновича С.В или В.С? Вам приходилось когда-то видеть в расписании напротив его фамилии слово «доцент»? Вы видели где-нибудь человека, который состоит только из усов и штанов? А слышали ли вы в своей жизни более невзрачный голос, более бесцветный тембр и интонации мертвее той, что слышали мы? Он говорил и спрашивал что-то о добавочной стоимости и эксплуатации наёмного труда, ожидал пару минут и подводил итог: «Ну что, Мельников, обратно не знаете? Обратно – два». Он держал свои никакие руки в мелких карманах и, не спеша двигаясь между столами, что-то бубнил себе под нос про конвертируемость валют и подоходный налог. Кроме Беляева, который уже тогда видел себя обладателем красного диплома и великим учёным, его совсем никто не слушал. Когда Шахнович переставал слышать сам себя, он призывал аудиторию к порядку: «Я же не Дон Жуан, чтобы с мельницами драться». И потом искренне не понимал, почему шум стал ещё сильнее… О, эта сладкая осязаемость афоризма! Это чудесное состояние среднего рода, между смехом и слезами! Эта олимпийская истерика и божественный вакуум! Красота безвоздушного пространства! Это волнующее трение о плотные слои атмосферы! Счастье свободного падения, ужас, томление и восторг! «Что-что?», - хохотала классная доска. «Да-да-да», - стучали неказистые столы. «Ой-ой-ой!», - причитали замученные стулья. Глаза таращились друг на друга. А человек с усами и жиденькими волосами ходил по классу и рассказывал про формы собственности и организационно-экономические отношения. «Наряду с рабочей силой важными факторами производства являются средства производства и предметы труда, которые также являются объектами собственности. Тот, кто является собственником средств производства, присваивает и результаты производства. Собственности на средства производства принадлежит решающая роль, ведь именно она определяет сущность всей совокупности отношений собственности», - говорили коричневые штаны, наполненные человеком-промокашкой. Приходилось ли вам встречать более никакого человечка с усами, который в своих мелких кармашках перетирал в труху использованные трамвайные талоны? Бумажная крошка бело-зелёного цвета падала на пол, когда он вытаскивал свои вечные пластиковые ручки из карманов, чтобы перелистнуть страницу того, что он там понаписал себе. В начале каждого нового месяца, рассказывая между делом о монетаризме, он рвал на мелкие кусочки закончившийся проездной «автобус-трамвай» за рубль двадцать. Мировая экономика движется вперёд, товарищи, говорил тусклый Шахнович, наводя критику на действительность и окружающую реальность, появляются идеи и технологии, а у наших деятелей «воз и поныне там, как у Бременских музыкантов». Нас на такое не запрограммировали, говорили мы доброму и милому доценту Шахновичу с его трамвайной душой. Природа не создаёт людей для нейтральной полосы и для братской могилы. Либо туда, либо сюда. Либо смех, либо слёзы. Либо всё вместе. От передозировки можно умереть, но промокашка и пустота рождают чудовищ.
В Витебске была весна. Повеселели дворники. Чумазые «Жигули» и «Москвичи», рассекая мутную слизь дорог и задиристо сигналя, везли на багажниках велосипеды, журнальные столики и рассаду помидор на дачу. Трясли всеми вставными челюстями подержанные иномарки. Деревянные киоски, продававшие «Сникерс» и спирт «Ройяль», пораскрывали свои жадные рты и суетливые владельцы в рыжих кожаных куртках торопливо заносили в их худосочные животы котомки и сумки «мечта оккупанта». Группа «Нэнси» страдала от неразделённой любви. Деревья покрылись зелёной пылью, городские мутные ручьи были настолько широки, что редко кому удалось перепрыгнуть с берега до берега. Слабый наст ломался, и незадачливый пешеход по щиколотку плюхался в лужу, чертыхаясь под ласковой улыбкой солнца. Девушки ходили без колготок и будоражили эфир. Шахнович, теребя в кармане прошлогоднюю бумагу, говорил о нечестных владельцах денежных потоков: «И так они греют руки в мутной воде». Парафин хохотал…
Амдусциас
Если вы приняли ноль-семь, а потом вдруг за тумбочкой для телевизора у стены в углу заметили чертёнка, такого, да, обычного чертёнка с рожками, хвостиком и копытцами, и он прыгает и визжит, это не белая горячка. Чертёнок в самом деле там есть. Потерялся, вот и злится.
Если однажды поужинав, вы проверили уроки у сына, послушали разговор жены с мамой, а мой алкоголик опять надрался, у него уже нос от пьянства синий, а потом вышли на площадку покурить, и там увидели, что у соседа Серёги, слесаря ТТУ, сквозь синие тренировочные штаны торчит такой средней длины хвостик с кисточкой на конце, не шарахайтесь, не пугайте человека. У него действительно вырос хвост.
Или вот однажды, вы, возвращаясь с работы, встретились на лестнице с Алевтиной Павловной с четвёртого этажа, женщиной заслуженной, образованной и серьёзной, которая двадцать пять лет своей заслуженной, образованной и серьёзной жизни отдала родной школе, тетрадкам, рассказам про героев первых пятилеток и педсоветам, и вдруг обнаружили у неё на лице розовенький милый пятачок, не жмурьтесь и не пытайтесь себя ущипнуть, вино здесь ни при чём, просто Алевтина Павловна – женщина со свиным пятачком.
Допустим, вам не хватило. Не рассчитали свои силы. Было хорошо, приятно, бабочки в животе, стол, клеёнка, а вдруг – не хватило и надо идти, не думайте, что человек стоящий перед вами в очереди в кассу в магазине «Восток», решил вас подразнить и позлить своим огромным клювом как у птеродактиля, и крыльями, что волнообразно шевелятся под демисезонным пальто. Нет, на девятый километр вам не пора, даже не думайте! Это просто такой человек.
Или представим, что ваша жена закончила говорить с мамой и кричит вам, эй, нелюдь, давай сходи-ка в подвал, две сетки картошки набери, всю жизнь мне искалечил, алкоголик. Вы долго крутите круглый ключ с падающей туда-сюда ручкой, спускаетесь вниз по щербатой серой лестнице и вдруг возле дощатой двери с номером вашей квартиры, среди прошлогодних лыж, торшеров и журнальных столиков с подтёками видите маленького толстенького человечка в костюме перламутрового цвета и оранжевом котелке. Он совсем не замечает вас, бегает в полутьме, хлопает себя по пухлым коленкам и сокрушается: «Ах, незадача, вот, оказия-то… Наглотались-наглотались, наглотались-наглотались…». Не кидайтесь стремглав прочь, забыв о картошке, спугнёте его. Там в темноте, под трубами теплотрассы из стекловаты и брезента, есть потайная дверь в неведомое царство. Попробуйте её найти. И вам откроется страна изобилия, красоты и благоденствия, без границ и условностей. Вы увидите серебристые реки и золотистые берега, яркие и нежные бриллианты на бесконечно голубом небе и живые-живые цветы, что улыбаясь настоящими губами, тянутся к ласковому солнышку, подставляют ему свои макушки. Люди и животные – одно целое, радостна природа. Мальчики-зайчики прыгают на изумрудной лужайке, девочки-белочки стыдливо хохочут, краснеют и прикрывают лицо пушистыми хвостами. Бегемоты с кепками на затылках лихо стучат в домино, испуская победные вопли, и вскакивая, чтобы радостно обежать вокруг стола. Девушки-лисички судачат в салоне красоты, хитро морща свой интриганский острый носик. Тётеньки-свинки прогуливаются по аллее, важно катя перед собой коляски, и из каждой выглядывают с полдюжины розовых пятачков. Влиятельные крокодилы, разодетые в дорогие костюмы, не мечтают никого съесть, плачут по-настоящему, да и зубы-то у них все молочные. Добрые коровы разливают парное молоко. Жаждущие духовности ослики обсуждают последние журнальные поступления, а шакалы-писатели суетятся между редактором, корректором и издателем. Бабочки с огромными крыльями и пушистыми ресницами порхают с цветка на цветок, и над этим всем в ярко-голубом небе парят весёлые птеродактили с добрыми глазами, наслаждаясь солнечным теплом и светом.
Только постарайтесь не шуметь, когда будете искать дверь в мир птеродактилей и крокодилов, а то сосед Иван Петрович, что пришёл в дверь с номером своей квартиры, чтобы запаять велосипед, напишет в ЖЭК, придёт комиссия с жабрами за ушами, и дверь в волшебную страну маленького человечка запаяют. Чтобы кошки не носили блох туда-сюда…
Бельфегор
Вот как обуяет человека нетерпение, так ни сослуживцы его узнать не могут, ни даже супруга. Вдруг вчерашний спокойный гражданин и прилежный работник перестаёт замечать беспорядок в канцелярии, путает папки с делами, подшивает не туда и не то, бьёт дыроколом по пальцам, теряет квитанции и справки и прислушивается к рокоту какого-то водопада, низвергающегося по острым камням и ущельям то ли внутри, то ли в соседнем кабинете. Коллеги пожимают плечами и посмеиваются, начальство морщится. Никто не видит диковинных бабочек, не чувствует свежести водяной пыли и не слышит райского пения дивных сказочных птиц.
После работы зашёл человек в магазин – купил обыкновенного молока вместо соевого. Всегда сосредоточенный и ответственный, он аккуратно парковался около районного супермаркета, твёрдо поднимался по затоптанной в летний зной и зимнюю слякоть лестнице и покупал только соевое молоко в мягко-зелёном картонном пакете. На ужин – орехи и фруктовый чай, на завтрак – кукурузные хлопья с сахарозаменителем и соевым молоком. А тут – такое! Спросите человека, как же так, он скажет, что видел как птицы с красными и синими перьями перенесли в клювах пакеты с полки на полку. Супруга его, Лидия, женщина с высоким бюстом, независимая и всегда уверенная в себе, тут растерялась: никогда такого прежде не случалось. Так и за калориями он перестанет следить, мясо станет есть, и тогда не будет у нас всё хорошо, лучше всех, шире всех, думала она. В тот день она осталась без завтрака, когда не смогла заставить себя скушать традиционные мюсли с молочным молоком из коровы, а не из сои, которая растёт из матери-земли, и у которой нет души и рецепторов боли. Не было, забыл - и расстроенная пошла на совещание по проблемам современного искусства, и через силу улыбалась галеристам, театралам и художникам-акционистам. С потолка свешивались фиолетовые треугольники и шуршали от воздуха кондиционеров. И Лида начинала волноваться за своё будущее и свою высокую большую и безукоризненную грудь. Почему-то ей казалось, что все видят её позор и больше никогда не опубликуют её экспертных заключений в модных каталогах. Об этом шуршали фиолетовые треугольники на потолке и шептали мёртвые слепые рыбы в мёртвой воде инсталляции.
Вечерами она смотрела телевизор, красочные фильмы о мужественных флибустьерах, затонувших фрегатах, о сундуках с сокровищами на дне океанов и слышала звон сабель и чувствовала запах пороха. По телу пробегал холодок и она тосковала…
Муж её был не то что бы так себе, но и не то, что бы очень. Уверенно стоящий на ногах работник планового отдела с неплохой зарплатой и видами на перевод в отдел снабжения с перспективой на место заместителя. Да и ставка там повыше. Он точно знал, чего хотел, и точными шагами и упорным старанием преодолевал этап за этапом. Руководству нравился его тихий нрав и преданность делу.
К работе Лиды он относился покровительственно. Полезное дело эти галереи современного искусства. Есть стиль, доход, респектабельность. Можно завести нужные знакомства. Фильмы о тайнах океанов и отважных искателях приключений его раздражали своей бесполезностью и откровенной неправдоподобностью. Ну, конечно, час под водой он провёл! Это же кино, в кино он может и сутки под водой просидеть!
Но в вегетарианство он верил, всерьёз считая, что адреналин убитых животных может распространиться по его нервной системе и вывести её из строя. Тогда о переводе в отдел снабжения, об отдельном столе, о небольшом коллективе подчинённых и о перспективах роста можно будет забыть… Лида тихонько восхищалась им, считала в чём-то выше себя, особенно ей внушала уважение его тихая настойчивость, и усилием воли она боролась со своей непонятной тревогой и холодком внизу живота.
И тут случилось это: забыл. Перепутал!
Он беспокойно вышагивал перед ней, закрывая раскинутыми руками и телевизор, и вечернее окно, и рассказывал, что успех – это удел неудачников, что человек – птица, и его крылья тесны для планового отдела и даже для отдела снабжения. Он не может летать по тесным коридорам министерства. Канцтовары – это не для него. Он не должен обвинять в своих бедах окружающий мир. Чем больше он обвиняет других, тех, что вне его, тем больше ему хочется подчинить их, наступить на них своим лакированным ботинком, утвердиться за счёт людей, подниматься по спинам выше и выше. А ему надо разобраться в себе, обратиться внутрь, стать слухом и зрением. И глаза его загорались ярким жёлтым светом.
Лида ничего не понимала, только мужественные морские разбойники вдруг начинали казаться ей банальными головорезами.
В окрестном лесу голодные волки и злые вепри останавливали свой бег, выли и хрюкали, стуча лапами и копытами по пням и мху, а летающие над ними хищные птеродактили злобно визжали, высматривая в далёких городских дворах яркий жёлтый блеск окон жизни. Даже в далёком созвездии Чёрного Жирафа, что там, в небесах, чёрных и синих, было отмечено непонятное мерцание и повышение атмосферного давления.
Девушки за пультами управления МТС не успевают переключать реле и менять провода-пальчики местами, из отверстия в отверстие, и большой-пребольшой интернет - компьютер не выдерживает натиска и даёт сбои. Интернет отключается. Мобильная связь барахлит, голоса в трубке слышны плохо, прерывисто, значок сервиса падает…Человек нервничает, трясёт телефон. На море шторм. Хлопают двери и окна. Беспокойство.
- Сколько хочешь, брат? Какого года? Километраж какой?.. Понятно. Когда можно подъехать посмотреть? - спутниковые неполадки устранены.
Он решил поменять машину. Такую же самую на такую же самую. Которая ездит точно так же и тоже новая. Тут продать, там обменять, одолжить, доплатить, доложить и добавить. Его день превращается в день принца Уэльского: бесконечные переговоры, этикет, ритуалы, вежливость, ласковые интонации. Он достаёт деньги, перечисляет, звонит - отказывается, звонят - отказывают ему, извини, мол, братан, мне тут больше дают и прямо сейчас. Искусство возможного, так сказать… На время он забывает о карьере и о жене, о боли убиенных животных и здоровом образе жизни. Некогда, даже закурил. Окружающие дают советы, внимательно и вдумчиво выслушивают, сочувствуют и просят телефоны для связи, вдруг пригодится, когда самого одолеет такое же демоническое беспокойство. Мерцание созвездий всё сильнее, лес двигается, воет, скребёт когтями по влажной земле. Десяток человек при деле, вспоминают случаи с карбюратором у двоюродного брата жены, рассказывают о радиаторе, который потёк у сестры папы пять лет назад, о коробке передач, которая должна входить легко и не стучать, а то мой брат один раз купил так машину, не обратил внимания и во время движения она рассыпалась, хорошо, что ехал не быстро. Бензин дорожает опять-таки, следить надо, время такое. Жизнь уже не такая серая, замкнутый круг чуть приоткрывается, впускает воздух и немного света. Преображается человек и делится своей магией и жёлтым светом глаз с другими.
И вот она, точно такая же красавица, переливается и улыбается всеми фарами и крыльями возле подъезда. Новые кнопочки, другие ключики, пульт, проигрыватель , сиденья с подогревом. Совсем другая жизнь, другой мир, другой газ для дыхания. Другой уровень бытия, другой стиль и эстетика.
Проходит некоторое время. Человек привыкает к этой другой планете, обживается, заводит хозяйство. Строит забор и благоустраивает дворик. Птеродактили возвращаются в гнёзда, вепри – в берлоги, жёлтый хищный свет гаснет, и астрономы перестают замечать активность в далёком и холодном небе. Довольна и Лида, её рассказы о выставках современного искусства, о фиолетовых треугольниках и ржавых велосипедах продолжают печатать в важных каталогах, а муж снова почувствовал боль убиенной козы и уже ни за что не перепутает молочное молоко с соевым. Жизнь планового отдела налаживается. Вновь пираты становятся героями и вновь спускаются на дно морское за сокровищами затонувших флотилий, но кино опять закончится и тонны бриллиантов и алмазов так и останутся в разломанных трюмах.
Люцифер
Вот среди взрослых граждан принято считать, что смех это, мол и дескать, такой нужный в домашнем хозяйстве инструмент. Залез так на антресоли, достал дрель, отмерил, карандашик за ухо положил, просверлил, ковёр цветастый повесил и снова - в корзинку и на антресоли. Важно, как видим, чтобы инструмент всегда был под рукой, а то стены голые останутся, а там обои уже пооблезли, побледнели. Рисунок-орнамент стирается. Нет уюта. А тут - ковёр глаз радует, и тепло в квартире. Выходные прошли в тепле и неге. Супруга довольна.
А утром встал и на встречу с референтом министра поехал. Там все должно быть по делу и серьезно. Не брать же с собой, в самом деле, дрель! Совещание - дело важное.
Не будешь там вот так запросто смеяться. Потому как всё должно быть на своём месте и в своё время. Иначе, как говорится, бардак будет. Референт не поймет, не разберётся, не так доложит туда, предоставит неправильные данные, а это уже на саботаж похоже.
Так что правы наши граждане: делу время, потехе час... Смех он необходим, но вовремя и в ограниченных дозах.
Но домашнее хозяйство приходит в упадок. Грабли ржавеют, ломаются карнизы, мебель приходит в совершенное запустение. Всё время ездить по референтам и ходить по кабинетам надоедает. Что-то в организме глухо тянет вниз, мешает создавать отчёты и следить за ростом акций. Хочется развеяться. И вот тут вспоминает взрослый, делающий важные дела гражданин, что у него в плетёной корзинке под ванной есть дрель, важный инструмент, которым можно многое исправить. Набирает он телефонный номер Петра Игнатьича, с которым вместе как-то ездили в стройотряд по студенческой молодости. Сейчас Пётр Игнатьич работает в госконцерте заместителем фининспектора, и всё может. Наш герой звонит старому приятелю по студенческим нарам в бывшей тюрьме, где располагался стройотряд, обещает похлопотать, мило улыбается в трубку и достаёт себе и супруге два билета на юмористическое шоу. В седьмой ряд. Не далеко и не близко. И чтоб артиста Петросяна и артистку Степаненко было хорошо видно.
Рабочая неделя проходит в совещаниях, заседаниях, чертежах и сметах. Падают и растут котировки. Наш филиал в Нерчинске на грани разорения. Улан-Удэ и Верхоянск рапортуют о приросте. Строительство в Вологде остановилось, нет стекловаты, поставщик не загрузил вагон. Платёжка не пришла, никто не знает, перечислены ли деньги… Подвижной состав рассыпается на глазах, лопаются трубы, двери не подходят к косякам. Внутри пусто и одиноко, хочется развеяться. Сосёт тоска. Рожа прораба достала до смерти. Дома на антресолях или под ванной дрель в плетёной корзинке ждёт своего часа, в пятницу вечером. Побыть среди людей, посмеяться, забыться, отдохнуть.
У супруги тоже работёнка не ахти себе. Не до смеха. У них в райсобесе выдалась тяжёлая неделя. Идёт индексация пенсий, и каждая бабка, и каждый инвалид норовит документы подать, заявление на надбавку написать, оснований на это никаких не имея. И идут, идут, идут, без конца и краю. Объясняешь им, на счётах подсчитываешь, циркуляр товарища Соколова у тебя на руках, а вот нет же: дай и всё! А до пятницы ещё надо по магазинам пробежаться, совсем нечего надеть, в парикмахерскую заскочить, завиться. Всё-таки седьмой ряд, надо перед артисткой Степаненко человеком выглядеть.
И вот котировки заканчиваются, райсобес закрывается, и человек с его супругой идут в театр эстрады или куда-то там. Волнуясь и заранее подхихикивая, потирая от предстоящего удовольствия руки, пробираются на свои места в седьмом ряду. Вот и наступило время смеха, время инструмента, которым сейчас необходимо вооружиться. Смех продлевает жизнь, сверлит стены, заводит знакомства, веселит застолье. Полезная штука на выходных и в своё время.
После приготовлений и буфета, наконец, гаснет свет и на сцене появляется артист Петросян. «Хо-хо-хо», - вместе со всем залом говорит человек. Артист Петросян очень доволен собой, что ещё ничего говорить-то не начал, а весёлый инструмент уже работает. И выдаёт монолог про тёщу и её супы. Человек и супруга падают под кресло. Давно так от души не смеялись. А артист Петросян, знай себе, про тёщу жарит да потом внезапно пускается в рассуждения о природе смешного. Костюм на нём дорогой улыбка до ушей. Культурный вечер про то, как зять подарил тёще не дохлую, а живую жабу, в разгаре. Зал стонет. Люди отдыхают, смеются. Зад у мамы загорелся. «Хо-хо-хо!», - не может разогнуться наш герой. У супруги потекла тушь. Я взял разделочную доску, и тут вошла жена и увидела, теща хрипит, я бью ее наотмашь доской по спине и приговариваю: «Потерпите мама, сейчас все закончится». Жена выхватила у меня доску и доской мне «Бац!». Но я не дурак, я пригнулся, а вот мама не успела. Зато кашель у нее прекратился. Нет худа без добра. Под радостную и счастливую музыку артист Петросян в дорогом костюме удаляется. Его заменяет густо накрашенная артистка Степаненко. Начинает с каламбура, типа, Танька, привет, что делаешь? Квасишь? А-а, капусту, так бы сразу и сказала… По залу пробегает лёгкая весёлая волна понимания. Да, смешно, да знаем мы, эту капусту… Ха-ха-ха. Амнезия, жмурики, клизма!! – говорит весёлый монолог густо накрашенная Степаненко. Вот это вечер! Вот это смех! Настоящая жизнь! Трезвый мужик, чучело, кобылой проштампованное… Счастье! Хохот такой, что существует риск того, что половина предприятий и учреждений в понедельник не досчитаются работников. У женщин не бывает лишнего веса, веселит артистка, это всё дополнительные места для поцелуев. Наш герой уже больше не может, живот надорвал, глаза все от смеха проплакал, а густо накрашенная артистка не сдаётся. За триста долларов они ваш таз доведут до размера сковородки! Всё. Сил уже нет. Вместо смеха получается какое-то неровное хрипенье. Кому-то в зале стало плохо, захлопали кресла и двери. Засуетились билетерши. Девушка, а как вы уши прокалываете? Одним ударом оба… прямо через голову. Ха-ха-ха! А ещё ведь предстоит выступление другого знаменитого остряка: Игоря Маменко, мэтра с лицом бригадира, который своими смешными анекдотами способен просто защекотать до смерти. А Сергей Дроботенко? А бабки, которые есть переодетые дядьки? Вот такой юмористический вечер и такое светлое пятно навсегда дарит нашему герою и супруге вовремя вытащенный из плетёной корзинки под ванной или в антресолях инструмент.
Уже дома, засыпая и глядя на мерно поднимающийся-опускающийся холм из одеяла супруги на фоне тёмно-синего окна , спрятанного за плотными занавесками спальни, человек думал о том, что хорошо бы ребятам перед планёркой в понедельник рассказать о хохмах и анекдотах мэтра с лицом бригадира Маменко и как на самом деле выглядит густо накрашенная Степаненко. Смех – это дело серьёзное. Посмеялись – пора и к делу переходить. Главное – не забыть.
Насу
Болото цвело пышным цветом. На маслянистой поверхности качалась ряска, горделиво пронзала бурую воду фальшивая болотная фиалка, окаймляли берега ядовито-розовые плоды белокрыльника. Беспокойный ветер трепал камыши, и их тяжёлый пух, больше похожий на вату, будучи не в состоянии подняться в воздух и улететь, падал прямо здесь, на листья умирающих кувшинок, на мох, на гнилую воду, превращая и без того не самую свежую жидкость в липкую бесцветную кашу. Светило солнце. По грязной поверхности воды бегали водомерки. Близко у воды кружили разноцветные стрекозы, пытаясь приземлиться на какую-нибудь торчащую корягу или гнилой лист, но едва дотронувшись до него, тотчас взмывали вверх и уносились прочь, беспокойно треща крыльями.
Круглый год в низину стекали шаловливые ручьи, резво скача по маленьким камушкам, огибая весёлые и озорные луговые цветы, бурным потоком слетали вниз возмущённые вешние воды, неся с собой страсти любви и разочарований, грустная и светлая дождевая вода послушно и обречённо скатывалась с обрыва, делясь своей грустью с нежными колокольчиками, молодыми васильками и утомлёнными вечным ожиданием ромашками. Но ничто не тревожило вечной гнили болота. Во все времена года вода в нём оставалось бурой и маслянистой. И неизменные пиявки на отмели с размаху зарывались в чёрный ил, оставляя за собой пыльные столбы. Как будто хотели высосать ещё больше крови из этого заброшенного места, где крови и так уже не осталось. Но им всё было мало.
На листьях никогда не цветших кувшинок сидело около трёх десятков зелёных жаб. Они двигались, толкались, шевелили лапками, и от этого движения те, что видели по краям неизменно падали в воду, но упорно запрыгивали обратно, на спины соплеменниц , расталкивая всех и добывая себе необходимый простор. Всё это зелёное месиво мерзко шевелилось и галдело. В двух шагах от жабьего карнавала на островке из топкого мха с глазами клюквы в клубки свились гадюки. Им было тепло и они повылазили из-под грязных болотных коряг, блаженно играли друг с другом и грязно-коричневые неровные шары каким-то судорожными рывками перекатывались с боку на бок.
Совсем недавно умер гриф-падальщик, безраздельно властвовавший над этой страшной низиной без крови и страстей несколько сотен лет. И обитатели болота, которые на протяжении долгих своих змеиных и жабьих поколений не видели света, смело вылезли на поверхность, жмурились и грелись. Болото колыхалось.
- Он построил нам серпентарий, - прошипела гадюка с треугольным узором на спине.
- Было тесно, но нас кормили мышами. О нас думали, - прошипела, встав на хвост, гадюка с чёрным орнаментом. – Мышей было мало, они были полудохлые и невкусные, но они были!
Кто-то вспомнил свою далёкую родственницу, которой однажды на ужин достался упитанный крот…
Жабы молчали. Они не ели мышей, ни кротов. Мерзкое сердце их стучало прямо под пучеглазой мордой.
- Один год стена серпентария сгнила и рухнула прямо на вас, - нашлась проворная жаба коричневого цвета.
- Это ошибка в расчётах. Виновных наказали. Время было такое, - кинулась на обидчицу гадюка в тёмно-жёлтых пятнах.
Гриф-падальщик, пока был жив, не спускал своего острого взгляда с болота. Его чёрные глаза пронзали всё болото насквозь до самого-самого мутного и ядовитого дна, где плохо себя чувствовали даже пиявки. Гадюки ставили плотины и рыли себе длинные норы без конца и без начала, где жили все вместе и откладывали яйца. Гриф парил над этой вечной стройкой, охраняя её от журавлей и орлов, которые, впрочем, давно облетали эту мерзость стороной. И гриф явно скучал. Иногда он складывал свои закрывающие солнце крылья, камнем устремлялся вниз и выхватывал из воды зазевавшуюся гадюку и уносил её высоко в небо. Сделав несколько кругов, он подбрасывал беспомощную жертву в воздух, а затем своим стальным клювом прямо на лету перебивал несчастному гаду позвонки сразу возле головы. Иногда он промахивался, сознательно или нет, и на второй круг ему идти было просто лень. Ел он мало и гадюк не любил. Мёртвый или живой гад шлёпался со всего маху в мутную жижу. Сородичи встречали его как героя, а на грифа смотрели как на божество во все свои неподвижные глаза. А гриф взмывал вверх к солнцу. Стальной его клюв хищно блестел.
Из своей длинной бесконечной норы гадюки любили его и боялись всем своим холодным маленьким сердцем. Они были уверены, что солнце светит для них, а полёт – их истинное назначение. Яд дарил им уверенность в особой тайной миссии, а образ жизни и передвижения – вечную тоску, разочарование и такой же вечный поиск выхода из тёмного лабиринта болот и длинных холодных нор. Трупоед был для них олимпийским божеством, спускавшимся к ним и поднимающим их туда, вверх, туда, где они и должны обитать. Так говорили их легенды и верования. Вернувшиеся оттуда гадюки, избежавшие стального удара или нет, становились героями сказок и преданий, вечно светящимися святым светом дотронувшимися до тайны гадючьими богатырями.
Жабы не разделяли восторженной мистики гадюк. Они были уверены, что надо всё хорошенько взвесить, подумать и не рубить с плеча. У них не было тайны, тоски и поисков. Казалось, они даже не умирали. Только размножались без конца только им известным способом. От дневного света они покрывались бородавками, с наступлением сумерек на болото совершали опустошительные налёты журавли да цапли, летящие на юг. Жабы сидели под листьями и зарывались в ил. Пучеглазые морды их колотились от страха и видели опасность под каждым кустом. Самые умные из них в глубинах своих скользких жабьих душ подозревали, что налёты на болото целых косяков журавлей случаются с молчаливого согласия грифа-падальщика, хозяина и бога этих мест, но они боялись догадаться. А гриф и в самом деле на время уступал своё место в небе журавлям и цаплям, а те на обратной дороге из тёплых краёв приносили ему мясо львов и жирафов, умерших у подножия Килиманджаро. Он отправлялся спать в своё одинокое холодное гнездо на самой высокой сосне, а небо заполоняли тысячи крикливых высокомерных птиц, день превращался в ночь и чёрные жабьи глаза лопались от ударов красных клювов-молний. Но выжившие всё так же боялись догадаться.
- Он поднимал нас к солнцу, мы летали, - горделиво шипели гадюки. – А вас продавал за кусок гнилого мяса.
- Эта часть его деятельности не исследована до конца, - заявила жаба с бородавками по всему телу и боязливо съёжилась. Это было учёное земноводное.
Грязная слизь болота зашумела и заквакала. Для ползучих гадов гриф-трупоед был героем и обитателем высших сфер. Жаб не оставляли подозрения, и колония этих скользких существ призывала к установлению истины и обмену мнениями.
- Во время нашествия Чёрных Орлов вы сожрали всех комаров, - у гадюк тоже были свои исследователи и любители исторической памяти.
- Это не мы, - парировала жёлтая жаба, - это земляные жабы жрут комаров да червей, а среди нас было всего лишь несколько мерзавцев. Можно ли из-за этого обвинять нас всех? Вам и самим-то не мешало вспомнить о комарах да мухах…
- Во время всеобщего отказа от морали в пищевых приоритетах происходят изменения. Главное – можно, - заволновалось жабье царство.
Чёрные Орлы на какое-то время вытолкали грифа за пределы его владений. Змеи и жабы осмелели и начали пожирать колонии комаров, которых жило на болоте неимоверное количество. Нахлопавшись языками, жабы потеряли всякий страх и оставались спать на поверхности болота, раскинувшись на листьях кувшинок. И гадюк уже не так занимало томление и истинное назначение их рода. Потерявшие подвижность и инстинкт самосохранения, болотные гады становились лёгкой добычей Чёрных Орлов, которые никого никуда не поднимали, а давили чёрными клювами и мозолистыми когтистыми ногами прямо в этой клокочущей жиже, разбивая головы, выклёвывая глаза и разрывая пополам.
Теперь, когда улетели Орлы и умер гриф, этим далёким потомкам древних хищных рептилий, предстояло выяснить, кто будет хозяином, а кто – едой. И каждый был прав. Каждая хлюпающая жаба была права, каждая ползучая дрянь тоже была права. Предстояла битва. Яд против живой хлюпающей мерзости.
В это время у склонов Килиманджаро собирались домой косяки журавлей, цаплей и диких уток, которые помнили о сытном болоте и его могущественном хозяине. После трёх дней пути усталые птицы заметили, что небо над болотом пусто, а из холодного одинокого дупла на самой далёкой и высокой сосне торчит жалкий обтрёпанный ветрами грифов хвост. Стая радостно закричала и защёлкала клювами, ибо, что может быть лучше еды, за которую не надо платить? Что может быть завтрака, плавно переходящего в обед, а потом – и в ужин? Вечное птичье блаженство: небо и бесплатная еда.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney