РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАлексей Олейников
В данный момент этот контент недоступен
27-06-2019 : редактор - Андрей Черкасов
***
К старости люди уменьшаются.
Это общеизвестный факт.
Сантиметров десять теряют в росте,
сгибаются к земле. Так
человек теряет гордость, сгибает спину,
поддается гравитации и давлению свыше.
К ста пятидесяти люди как
подростки.
В двести тридцать семилеток ниже.
А в пятьсот лет большая проблема
— забраться без помощи на унитаз.
Старца Мафусаила носил в кармане
его внучатый правнук Алхаз.
Праотец Адам закончил свой век,
будучи не больше кошки.
Уважаемый всеми первый человек
был похоронен в лукошке.
В те времена такое было не диво.
Предки мельчали, уходили в траву.
Потомки забывали их лица,
движения, жесты, как зовут.
Их голоса становились неразличимы.
Неотличимы от ветра и блеска на волнах.
Так появились легенды о гномах
и малом народце, живущем в холмах.
Иногда там пропадали дети.
А потом возвращались, улыбаясь светло.
Говорили о чудном прозрачном свете,
о тонких голосах и существах из снов.
Конечно, старикам хотелось повидать внучат.
Поцеловать, обнять, прижаться щекой.
Почувствовать пульс юной жизни,
завернуть гостинцы с собой:
дар предвиденья, понимания языка зверей,
волшебную скрипку, флейту, гонг,
скатерть-самобранку, мешок углей,
одноногий говорящий зонт,
умение никогда не опаздывать,
находить деньги под ногами,
умение клады угадывать,
разговаривать с больными зубами.
Однако предки продолжали мельчать.
Они шли сквозь царство насекомых
к миру простейших и вирусов, вспять
обращая поток жизни. Знакомо
каждому это чувство, когда
в пустоте, объятой холодом невыносимым,
возникает в пространстве как бы звезда.
Невидимая глазу, но ощутимая.
И ее тепло растет изнутри.
Проникает в лопатки, в мозг, в живот.
Это значит, какой-то микропредок
прямо сейчас в тебе живет.
***
Мы и не думали.
Конечно, нет.
Что мы, дураки?
Кто ж думал, что так всё выйдет?
Мы вот нет.
Да никто не думал.
Вот и мы тоже.
Копали бункеры.
Закупали продукты.
Готовились к вторжению.
Пересматривали старое кино.
Ждали их.
Жукоглазых и слизневидных,
стекляннозубых с щупальцами могучими.
Представляли, как они пожрут наших детей.
Украдут наших женщин.
Снимут с нас кожу, ассимилируют плоть.
Выведут в наших телах своих личинок.
Выпьют нашу воду, землю, воздух.
Испепелят в огне всё человечество.
Будут попирать ложноножкой наши останки.
И только где-то у ядра планеты в металлических лесах
будет биться сердце нашего сопротивления.
Как же мы ждали этого
— со страхом и надеждой.
Как готовились!
Мы знали, как распознать их появление.
Они — чужие, другие, иные.
Искаженные.
Они не мы и потому ужасны.
Их явление сопровождается помехами.
Стоном истязаемого пространства,
распадом, разладом, разрушением.
Они посланцы хаоса и белого шума, в коронах из статических разрядов.
Их выдают огромные глаза, шумное дыхание, склизкая кожа.
Порой они так ужасны, что разум человека не в силах вместить их облик.
Порой они незримы.
Но они обязаны прийти —
чудовища, которые на нас непохожи.
Так будет, верили мы.
Кто же знал, что когда они наконец придут,
они будут прекрасны.
Солдаты сходят с ума.
Генералы вышибают себе мозги.
От встречи с такой красотой
невыразимой.
Дроны падают, пролетая над ними
— даже микросхемы не могут вынести их вида.
Мы потеряли нашу планету,
не сделав ни единого выстрела.
Когда воздух свежеет и пахнет весной.
Во тьме тоннелей распускаются
белые сердца ландышей.
Дети начинают улыбаться,
глаза женщин сверкают,
у стариков
морщины разглаживаются.
Мы понимаем
— идут они.
Они всё ближе.
И мы стоим, сжимая бесполезное оружие.
Слабые, злые, расколотые.
Что нам делать
перед лицом
вторжения
гармонии и порядка?
***
В настоящий момент
этот момент не настоящий.
Мимо стоящий
прохожий,
пятясь лицом,
скользит
по холодному льду
тяжелым свинцом.
В данный момент этот контент недоступен.
Когда же, когда же
желанный наступит момент?
Когда и когде распахнется в небе воронка?
И к нам снизойдет небесный контент?
Человек говорит человеку,
щурясь опухшим веком,
покачиваясь на ветру.
В каждую ветер дыру
про
би
рается.
И
человек качается.
Подчинясь этому ритму,
выпадают слова
слабыми слетками
из гнезда рта.
Знаешь, я думаю, оно и к лучшему,
что ничего не случилось,
— говорит он.
Ни к чему нам конец света и весь этот армагеддон.
Только лишние хлопоты, а так нормально.
Летом здесь супер, полные карманы
семок и мошкары, на фонарях опаленной.
В каждых кустах пара цветет влюбленных.
— Это ли не хорошо? — спрашивает человек.
Его собеседник кивает,
возносясь наверх.
***
А вдруг Пушкин не умер?
Вдруг его не убили?
И на Черной речке
руки его не стыли?
Ему на лицо ложился
синий вечерний свет.
Пуля Дантеса попала
прямо в часы
брегет?
Раздробила корпус,
и шестеренок вращение
горячим ударом свинца
встроила в кровообращение?
И с той поры он скитается
с сердцем стальных пружин.
Бессмертный Аспушкин.
Поэт и гражданин.
Спал.
Он спал очень долго.
Год, два или десять.
Ему снилась царевна,
хрустальный гроб и месяц.
Снились рыбка и белка,
Германн и его Дама,
снилась метель, метель.
И звали ее Татьяна.
А потом он проснулся
— резко, с железным шорохом.
Распахнулись ресницы
— взрывом сухого пороха.
Свет ударил в хрусталики
кремневым бойком.
Он сел и огляделся.
Мир вокруг был незнаком.
Всё вокруг было иное:
люди, свет, облака.
Пушкин сидел и тикал
внутри своего сюртука
И вот идут года, года, года.
А он всё бродит, господа.
Идут часы, идет поэт,
Всё ищет, ищет он ответ
во мраке ночи, в свете дня
«О, Боже, кто завел меня?»
***
Когда наши дети вырастут,
построят свой нежный мир,
полный объятий, понимания,
чувствительности и любви.
Мир носочков, каминов,
теплых свитеров.
Мир какао, зефирок.
Мир без комаров.
У них будут гармоничные отношения,
основанные на взаимном уважении
и принятии инаковости партнера.
Они будут уметь считывать
душевные движения.
Будут уметь контейнировать
и принимать взвешенные решения.
Земля Будущего.
Земля нежной голубизны.
Земля, где не будет зла.
Земля, где не будет войны.
Земля, где гендер, пол, цвет, вера
просто привычная всем игра.
Земля, где лучшая карьера —
работать в министерстве добра.
В этом мире наши милые дети
со своими детьми —
чистыми ангелами,
будут жить в эко-этно-арт-кочевьях.
Будут гулять, говоря напевно.
И глаза их будут блестеть
ярче звезд вечерних.
И только где-то на самом их дне,
подобно усталому отражению в темном стекле,
тонко станет мерцать память
о холодной стране.
Стране их отцов и матерей.
Жестоковыйных и толстокожих
зверей.
И дети будут вспоминать,
как были родители страшны.
Как они были некрасивы
в припадках черной любви.
Вспоминать их ярость.
Их бешеную заботу.
Их бритвенные слова.
Объятия без кислорода.
Но этот токсичный мир,
уничтожающий сокровища.
Мир грубости и обесценивания.
Мир, где живут чудовища.
Наконец, станет тенью.
А после,
вместе с нами,
исчезнет без следа
растворится.
И всё ярче
будет гореть
в глазах наших детей
вечерняя звезда.
Вот и славно, сынок.
Вот и славно.
Это ли не
красота.
***
С детства дети учатся жить
в состоянии непреходящего изумления
перед абсурдом нашей жизни.
Это не простая задача для взрослых
— обеспечить всё возрастающий градус абсурда
юному поколению.
Но старики стараются изо всех сил,
создавая вещи, не имеющие смысла.
Выставляя знаки, запрещающие всё,
повторяя действия, не имеющие цели.
Им тяжело, но они не сдаются.
Постепенно дети привыкают.
Как рыбы не замечают воды,
так и они уже не замечают абсурда.
Дышат им.
И постепенно учатся создавать абсурд сами.
Сперва неумело.
Многие их действия осмысленны,
структурированы,
логичны.
Взрослые лишь усмехаются —
молото-зелено.
Потом детские движения становятся непредсказуемы,
они всё больше и больше
производят бессмысленности,
пока не растворяются в
звенящем белом воздухе.
«Абсурд —
говорит последний из людей, —
единственное, что имеет смысл».
То, что дает свободу,
говорит он.
И потом
тыква
апч-вг.
***
Гермиона Грейнджер в старости
смотрит в колодец воспоминаний.
Нить, выхваченная из ее виска,
ярким блеском привлекает внимание.
Ее правнука, его зовут Уильям.
Или, кажется, Рон, или Гарри.
Возможно, Ахмед.
Гермиона не уверена.
В последнее время ей чудятся
разные твари.
Ходят по ее снам,
касаются липкими лапами.
Ей кажется, она
знает их имена.
Гермиона с внуком стоят у колодца.
Мальчик хочет потрогать воду.
Не трогай, говорит Гермиона.
Не трогай, еще успеешь
умереть за нашу и вашу свободу.
Попасть в рабство.
Работать на маглов.
Убежать по подземному ходу.
Стать беженцем.
За миску лапши
зачаровывать принты на трусах
на подпольной фабрике
в Кочгалае.
Или тренировать мадагаскарских тараканов
в опен-спейсе где-то в Индокитае.
А где же наш Гарри? Где же наш славный Гарри?
Она рефлекторно чешет запястье,
голограмма ползет по руке как злая
бесконечная зеленая змейка:
ID, генетический код, возраст, пол, магический статус — всё
складывается в некий итоговый счет.
Внук глядит на нее.
Глядит.
И за руку берет.
***
Наша фабрика производит страдание.
Лучшее в мире, конкурентов нет.
Только взгляните на это здание:
шестьсот этажей первоклассных бед.
Наша фабрика производит страдание.
Мы удерживаем лидирующие позиции.
Выбирая российское страдание,
вы выбираете качество и традиции.
Мы одно из самых эффективных производств.
Сто сорок шесть миллионов человекоединиц
трудятся день и ночь на благо корпорации,
не жалея ни сердец, ни лиц.
Нашим страданием заправляют ракеты
и укрепляют рубежи.
Наше страдание питает победы
и Большой генератор лжи.
Ложь очень важна, она стимулирует боль —
важный промежуточный продукт
в выработке страдания. В ней вся соль.
И еще в слезах. Пусть текут.
Федор Михайлович Достоевский
первым осознал высокую энергоемкость слез.
Мы сегодня следуем его заветам:
производим страдание прямо с колес.
Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Ваше страдание очень важно для нас.
У нас есть вода, пули, взрывчатка, пламя,
ложь, алчность, воровство и, конечно, газ.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney