РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАнастасия Спивак
27-06-2020 : редактор - Рамиль Ниязов-Адылджян
Иди к цветению
Into.
– Впустите меня в этот нежный, яростный дискурс,
я – вот он, в пароксизме гнева биясь форелью,
дрожу – холодная тварь, зубец наспинного диска,
рыбная масса в сплошной бирюзе акварельной.
А вот оно – перекатывается, переваливается цунами,
полное воздуха, тел, языков обцелованных, рук повивальных;
там эти женские животы с женскими вздрагивающими ногами;
там сонные девочки, укутанные в кигуруми;
там альты и меццо-сопрано, блуждающие в шоуруме
с целью чем-нибудь очароваться кухонно-спальным.
Впустите –
кожу, встопорщенную сорным волосом, диким лесом;
ворох горючих страхов, низкоголосых глухих эмоций;
я лягу на пододеяльник – красно-солёной взвесью,
и тело моё не растворится и не сотрётся.
А оно – качается огромными платьями, колокольными платьями,
и из-под платьев бегут-выкатываются зародыши, недоноски,
рыбьи выморыши, – скользкие, смертные, неприятные, —
и у всех – их отпечатки, мои отпечатки;
словно влажные фрукты – вода, початки, клетчатка,
со ́ски, соски ́, ритуальные свистопляски, сладкие слёзки.
И перешиб бы одним хвостом их – Хронос душит любого;
и перешиб бы их, передушил, – своей военной, корявой, выморочной любовью —
и перешиб бы их, перешиб бы.
Словил бы за волосы каждую – нежную, яростную весталку –
как птицу за крылья, поймал бы её, исщупал бы, оттаскал бы.
Но они ухитряются действовать без ошибки.
***
Цветение.
1
Вот
телега, упёршаяся копытом в суглинок,
прядает соломенными ушами;
вот
из мышиного лица выходят воздух и хруст,
а из спины, надгорбившись,
восходит кошачья статуя;
вот
длинная линия аиста-сына,
удаляющегося по реке,
и короткая, безвидной тенью над берегом,
– аиста-отца;
вот
воспряла и разогнулась,
танцуя,
и осыпались золотые частицы,
и выбросилась мёртвыми рыбёшками из ведра
на склонённую неё
быстрая прорубь;
вот, одесную,
поднимается человек с веткой в руке,
зажимая цветок суфийского слова
в точке светлого рта.
2
Се – сентября
сухой стук;
дерева –
о само себя.
Се – лодка бодает
приподнятый песок,
поддерживается под живот
матерью купающей.
Се – крошево спелого дня;
стареющий клин коричневый
летит по косой на солнце.
***
Baa-baa.
Приносят её с ногами, стянутыми, как петрушка,
Вот, говорят, на закланье, Ивановне там, Петровне.
Кудрявая, как еврейчик, подкромсанная неровно,
А на неё бросают: уберите, её нам не нужно.
Мы её не просили, говорят, мы пока не голодные,
Мы заняты чисткой конюшен, разнузданными животными,
Пыточными там, эшафотами, крючьями да колодками.
А покажите-ка зубы её. Покажите живот её.
Овечка мягкая блеет: ба-бу-бы, добрую, сенокосную, мятную,
Как индийцы с глазами овечьими, травоядную,
Чтоб гладила и заплетала, кормила ромашковыми пирожками,
Ужели таких, беззащитных и безобидных, больше и не рождают?
Вот это овечку и огорчает, и поражает.
И она вытягивает губу, стоит, багровая, под покровом,
Стягиваешь белый оренбургский платок с неё – а там сердце мясное,
Так пастушок один думал, что волк там здоровый,
Круторогий марал суровый,
А там замирает она, красная без одёжи, и так снова и снова.
Привязывают её за щиколку, говорят: погоди, мол,
Сейчас всё закончится, сейчас не будешь мучиться невредимой,
Несут её вниз башкою – у темени плещется сладкая зелень.
Она покачивается и думает:
Боже, ну только бы съели уже.
Только бы съели.
***
לך.
хаш-шуламмит груди твои смуглые яблоки глаза твои голуби
опоите меня волос её вином удержите меня силками
ерушалаим встаёт с лицом твоим шуламмит шеляну
шуламмит шели
смерть сильна и она смотрит из огня
сложив руки на груди
руки её красивы
обгорелые руки её черны
алкаете сорвать из её виноградников
но ворота скованы печатью брата её с челом золотым
положи на губы молчание и смерть не заметит тебя
ибо идёт она утомлённой змеёю на песню
качая душной тьмою волос
не смотрите что я черна ведь я красива как золотое красное вино в закатном костре
я любая любовь подбирающаяся с подбородка и вверх
как тонкий извилистый стержень ножа проникает в мягкое нёбо
когда сладостными поцелуями своими она выдыхает
ахава
и ты подхватываешь
ахава
золотые чёрные руки твои красивы когда прикасаются к вискам
когда лопается золотой город в закатной грозе
сестра груди твои смуглые яблоки крепкие целомудренные
шуламмит берёт выдох пустым поцелуйным ртом
сладкое вино перетекает из круглого сосуда в сосуд
округлённое пение выдоха
виноградный мой ерушалаим
яблочная моя шуламмит
ложатся на губы твои как печать
мои губы
ибо сильна как смерть любовь
ибо выдох не возвращается обрушиваясь птицами в небо
глаза твои голуби шуламмит
прикрой ладонями крылья и ложись рядом
я выдыхаю
наш сон будет полон музыки и огня
музыки и огня
ибо сильна как смерть
_________________________
לך — "тебе".
Хаш-шуламмит, если совсем упрощать, — это Суламифь.
Шеляну — наш, наша.
Шели — мой, моя.
Ахава (аhава) — любовь.
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк