РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАнастасия Спивак
Иди к цветению
27-06-2020 : редактор - Рамиль Ниязов-Адылджян
Into.
– Впустите меня в этот нежный, яростный дискурс,
я – вот он, в пароксизме гнева биясь форелью,
дрожу – холодная тварь, зубец наспинного диска,
рыбная масса в сплошной бирюзе акварельной.
А вот оно – перекатывается, переваливается цунами,
полное воздуха, тел, языков обцелованных, рук повивальных;
там эти женские животы с женскими вздрагивающими ногами;
там сонные девочки, укутанные в кигуруми;
там альты и меццо-сопрано, блуждающие в шоуруме
с целью чем-нибудь очароваться кухонно-спальным.
Впустите –
кожу, встопорщенную сорным волосом, диким лесом;
ворох горючих страхов, низкоголосых глухих эмоций;
я лягу на пододеяльник – красно-солёной взвесью,
и тело моё не растворится и не сотрётся.
А оно – качается огромными платьями, колокольными платьями,
и из-под платьев бегут-выкатываются зародыши, недоноски,
рыбьи выморыши, – скользкие, смертные, неприятные, —
и у всех – их отпечатки, мои отпечатки;
словно влажные фрукты – вода, початки, клетчатка,
со ́ски, соски ́, ритуальные свистопляски, сладкие слёзки.
И перешиб бы одним хвостом их – Хронос душит любого;
и перешиб бы их, передушил, – своей военной, корявой, выморочной любовью —
и перешиб бы их, перешиб бы.
Словил бы за волосы каждую – нежную, яростную весталку –
как птицу за крылья, поймал бы её, исщупал бы, оттаскал бы.
Но они ухитряются действовать без ошибки.
***
Цветение.
1
Вот
телега, упёршаяся копытом в суглинок,
прядает соломенными ушами;
вот
из мышиного лица выходят воздух и хруст,
а из спины, надгорбившись,
восходит кошачья статуя;
вот
длинная линия аиста-сына,
удаляющегося по реке,
и короткая, безвидной тенью над берегом,
– аиста-отца;
вот
воспряла и разогнулась,
танцуя,
и осыпались золотые частицы,
и выбросилась мёртвыми рыбёшками из ведра
на склонённую неё
быстрая прорубь;
вот, одесную,
поднимается человек с веткой в руке,
зажимая цветок суфийского слова
в точке светлого рта.
2
Се – сентября
сухой стук;
дерева –
о само себя.
Се – лодка бодает
приподнятый песок,
поддерживается под живот
матерью купающей.
Се – крошево спелого дня;
стареющий клин коричневый
летит по косой на солнце.
***
Baa-baa.
Приносят её с ногами, стянутыми, как петрушка,
Вот, говорят, на закланье, Ивановне там, Петровне.
Кудрявая, как еврейчик, подкромсанная неровно,
А на неё бросают: уберите, её нам не нужно.
Мы её не просили, говорят, мы пока не голодные,
Мы заняты чисткой конюшен, разнузданными животными,
Пыточными там, эшафотами, крючьями да колодками.
А покажите-ка зубы её. Покажите живот её.
Овечка мягкая блеет: ба-бу-бы, добрую, сенокосную, мятную,
Как индийцы с глазами овечьими, травоядную,
Чтоб гладила и заплетала, кормила ромашковыми пирожками,
Ужели таких, беззащитных и безобидных, больше и не рождают?
Вот это овечку и огорчает, и поражает.
И она вытягивает губу, стоит, багровая, под покровом,
Стягиваешь белый оренбургский платок с неё – а там сердце мясное,
Так пастушок один думал, что волк там здоровый,
Круторогий марал суровый,
А там замирает она, красная без одёжи, и так снова и снова.
Привязывают её за щиколку, говорят: погоди, мол,
Сейчас всё закончится, сейчас не будешь мучиться невредимой,
Несут её вниз башкою – у темени плещется сладкая зелень.
Она покачивается и думает:
Боже, ну только бы съели уже.
Только бы съели.
***
לך.
хаш-шуламмит груди твои смуглые яблоки глаза твои голуби
опоите меня волос её вином удержите меня силками
ерушалаим встаёт с лицом твоим шуламмит шеляну
шуламмит шели
смерть сильна и она смотрит из огня
сложив руки на груди
руки её красивы
обгорелые руки её черны
алкаете сорвать из её виноградников
но ворота скованы печатью брата её с челом золотым
положи на губы молчание и смерть не заметит тебя
ибо идёт она утомлённой змеёю на песню
качая душной тьмою волос
не смотрите что я черна ведь я красива как золотое красное вино в закатном костре
я любая любовь подбирающаяся с подбородка и вверх
как тонкий извилистый стержень ножа проникает в мягкое нёбо
когда сладостными поцелуями своими она выдыхает
ахава
и ты подхватываешь
ахава
золотые чёрные руки твои красивы когда прикасаются к вискам
когда лопается золотой город в закатной грозе
сестра груди твои смуглые яблоки крепкие целомудренные
шуламмит берёт выдох пустым поцелуйным ртом
сладкое вино перетекает из круглого сосуда в сосуд
округлённое пение выдоха
виноградный мой ерушалаим
яблочная моя шуламмит
ложатся на губы твои как печать
мои губы
ибо сильна как смерть любовь
ибо выдох не возвращается обрушиваясь птицами в небо
глаза твои голуби шуламмит
прикрой ладонями крылья и ложись рядом
я выдыхаю
наш сон будет полон музыки и огня
музыки и огня
ибо сильна как смерть
_________________________
לך — "тебе".
Хаш-шуламмит, если совсем упрощать, — это Суламифь.
Шеляну — наш, наша.
Шели — мой, моя.
Ахава (аhава) — любовь.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney