СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВБорис Херсонский
СМЫСЛ ИСТОРИИ
27-06-2007
СМЫСЛ ИСТОРИИ
* * *
Когда тирана давят петлей с огромным узлом,
а семейство глядит на экран и думает «Поделом!»,
коленками на табурет, склонившись над круглым столом,
мальчик рисует что-то, поглядывая на экран,
на котором через секунду повиснет в петле тиран.
Но этого не покажут, а так, словами расскажут.
Если мальчик станет тираном, его тоже строго накажут.
А люди будут плясать и прыгать на площадях,
радоваться тому, что их тоже не пощадят,
потому что и жертву, и палача переживет
ликующая толпа, окружающая эшафот.
Ребенок ведет черту, склоняясь над круглым столом,
старательно, словно границу между добром и злом.
Тиран стоит на экране в петле с огромным узлом.
* * *
Историк рубит эпоху решительней, чем тиран,
искуснее, чем мясник топором
кровавую тушу, будь то баран,
пролетарии если не всех, то развитых стран
или бык, — существует схема разруба. Вопрос ребром,
белым ребром с ошметками плоти встал
перед разумом второгодника. Школьный пенал —
заточенный карандаш. Циркуль. Перо номер два
в двусоставной ручке — дерево и люминь
(в просторечии алюминий). Беспутная голова
склонилась над контурной картой. Во веки веков. Аминь.
Историк рубит эпоху. В конце концов,
школьный учебник, Борис Годунов и поэт Кольцов,
раззудись, плечо, размахнись, рука, поклонись, трава,
больше кровь и плоть на кости, чем просто слова.
Пусть топор врубается в плаху. Катись, катись, голова,
что твой колобок, пусть вмажет копьем Руслан,
пусть Ирод режет младенцев, после будет Беслан.
Что русскому здорово — немцу смерть. Немецкая речь
в горле русского президента, поставленного стеречь
конституцию от волков, выстреливает, как картечь.
Волки бегут врассыпную, рассыпаясь, сиречь
превращаясь в зубы, кости, свалявшуюся шерсть,
на полпути к возвращению в персть.
Пока существует кровь, существует кровная месть.
Кровавая туша истории висит над серой плитой
мраморного прилавка. Под тяжкой царской пятой
лежит страданье народа, зубы сцепив,
а вот и это в белом халате и в
клеенчатом фартуке затачивает ножи,
и бессмысленно петь, напившись, ворону: «Не кружи!»
Потому что желание ворона в небе кружить
сильней, чем наше желанье любить и жить.
Потому что схема разруба, историк, поэт, пророк,
сгусток стирают тряпкой, звонок, окончен урок.
* * *
Куда проваливаются великие города,
знают вежливые господа
в пробковых шлемах. На костяных лбах
по три морщины, проведенные так
ровно и параллельно! Прищелкивающие в такт
вспоминаемому Моцарту. В идеальных зубах
зажаты сигары. Расстегнуты воротники рубах.
Все любуются мускулистой шеей, похожей
на обтянутый кожей
анатомический препарат,
а также бриллиантом в перстне, где-то на пять карат.
Такой сбегает в раскоп, наблюдая пот
меж лопаток арабов. Вскинув голову, пьет
воду из фляги, видит кладку стены
города, сокрушенного в результате войны
или взрыва вулкана. Он вспоминает
невесту-дочь — и в этот миг понимает,
что у него малярия и годы его сочтены.
Когда сгустится сумрак, в его палатку войдет
красавица. В черных глазах отразится огонь
керосиновой лампы. Вот он кладет
на узкую, развернутую кверху ладонь
несколько серебряных монет.
Она зажимает их в кулачок, смеется,
выгибается, не поддается
и что-то лопочет, наверное: «Нет! Нет!»
Но он кладет ей руку на темя,
опускает туда, где вздымается пах,
в ту же минуту пытаясь оценить время
разрушения города, думает о черепах,
найденных накануне, о письменах,
расшифрованных частично с таким трудом.
И, вздрогнув, вдруг сознает,
что найден город Содом.
* * *
Лев Николаич писал: история как паровоз,
а мужик полагал, что паровоз — бес.
Хлор, покоритель гор, обретает шипы без роз.
Мужик был, конечно, прав, пока не прошел ликбез.
И девка была права, пока не пошла на рабфак.
И парубок щирый был, пока не надел шинель.
Стрелок ворошиловский метит в цель, ибо так
положено. Но История тоже имеет цель.
Цель, мишень, разделенный на кольца круг —
принцип Дантова ада. В центре зияет дыра.
Пуля в пулю. Парня приветствует военрук.
Выстрел. Пожатие рук. Подмосковные вечера.
Спутник дырявит космос. Мир замирает: «бип-бип»
слышится из пустоты. Из Штатов — твист и бибоп.
Японский шпион понимает, что крепко влип:
в амурской тайге не осталось нехоженых троп.
За школьной партой учат «Войну и мир»,
в том числе и о смысле Истории. Сам Толстой
стоит у школьной доски в портках, затертых до дыр,
в препоясанной вервием русской рубахе, той
что называют толстовкой. Толстовцы — иной разговор.
С ними давно покончено. Пусть противятся злу.
В кино вторую неделю крутят «Багдадский вор».
Все спокойно в Багдаде. Экспресс херачит во мглу.
* * *
Черта кочевья лучше черты оседлости. Она —
не более чем пыль под копытами табуна
прирученных мохнатых лошадок
в дикой мохнатой степи.
Углубленья от пяток раба, которого на цепи
ведут за повозкой между бороздами от колес,
вероятно, обитых железом. Ветер пронес
облачко праха, улегся. Эмалевый небосвод,
накаляясь, блекнет. День замедляется. Кончен завод.
Это я — подневольный. Слышите? Это меня
ведут среди бела, нет, золотого дня.
Повозка. Волы. Гремит железная цепь.
Жесткой шерстью травы шевелит, затихая, степь.
* * *
Смысл Истории заключается в движении масс,
скольжении или кружении вокруг любого из нас,
как пылинок в утреннем, набирающем силу луче,
за которыми наблюдает мальчик по имени Че,
всю ночь читавший Ленина при свече,
и к рассвету вполне постигший примат
материи над сознанием. Под кроватью лежит автомат.
Смысл Истории в дележе самок или жратвы.
У Бога все живы. У Истории все мертвы.
Труднее прочувствовать этот поток,
проходящий через мою
местность, вернее место, на котором стою
и не могу иначе, поскольку в строю
есть только одно, вот это, в третьем ряду,
второе слева, расчерченный школьный двор,
линейка, рапорт, высокий зеленый забор.
Я тебя туда приведу, где эпоха лежит в бреду.
Это поток Истории, как ветерок, шевелит
цветущие кроны каштанов. Пенсионер-замполит
читает газету «Известия». На гармонике инвалид
наяривает «Разлуку». Огромный бронзовый лев
смотрит в упор на львицу. Оба, позеленев,
сливаются с цветом кустарника.
Почувствовать ход времен
труднее в отсутствие лозунгов и знамен,
переходящих из уст в уста проклятых имен.
Или списка героев, выложенного на стене
огромного дома, точней, на его спине.
Кривые стволы японских акаций, крона зонтом,
ход Истории превращает все это в фантом.
Успел оглядеться, прижиться — спасибо на том.
Мать-история шепчет: сынок, отдохни. Приляг.
Но уже играют побудку и поднимают флаг.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney