СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВБорис Херсонский
ПЛОХОЙ РАЙОН
05-07-2010
Плохой район
***
Двухэтажные дома, квадратные дворы,
белые колодцы посреди дворов,
спор домохозяек, гомон детворы,
Илюшенька плачет, чтоб он был нам здоров,
чтоб вырос нам большой, умный как талмуд,
чтоб закончил мукомольный или политех,
чтоб диплом был красный - люди не поймут,
если будет темно-синий, как у них, у всех.
Чтоб от армии отсрочка или белый билет,
чтоб нетронутая девочка, прозрачная фата.
чтоб квартиру получили через несколько лет,
чтоб с детьми не торопились - обстановка не та,
чтобы в комнатке одной не жались втроем,
чтоб морковка, курочка, прозрачный бульон,
чтобы старшим инженером, чтоб как мы живем:
хорошее времечко, жаль - плохой район.
***
Приезжала мясная глыба на груде металла,
раскрывала пасть, языком слова выметала,
качалась на двух ногах во дворе, в котором
груда металла гремела своим мотором.
Говорила мясная глыба, чтобы все разъезжались
к ядреной матери, в Израиль к почившим предкам.
Молчали, слушали, после - сгорбились, сжались
и разошлись к себе, по каменным клеткам.
***
Николай Иванович играл на ударных
в небольшом духовом оркестре
при спецпредприятии коммунального обслуживания.
Красивое название, немного таинственное.
В то время пешие процессии
и траурная музыка на улицах
еще не были запрещены.
Николай раздвигал и сдвигал медные тарелки,
раздвигал и снова сдвигал, горестный звон
сливался с рыданием труб.
В ту весну выплодилось огромное количество
белых бабочек-капустниц,
они заполнили все пространство,
мельтешили перед глазами.
Николай старался прихлопнуть тарелками
как можно больше бабочек.
Это ему удавалось.
Он говорил, что за время,
которое ушло на то, чтобы похороны
добрались со Степовой
до третьего еврейского кладбища,
он убил двадцать восемь бабочек.
Собственно, Николай убил двадцать девять,
но, чтобы убить последнюю,
он выбился из ритма.
А это не в счет.
***
Бросился бы в море да Господь не велит -
только попробуй, не прощу подлеца.
Медуза негоргона бахромой шевелит
синий крест на куполе, ледядные щупальца.
плавает медуза, и глубже под ней
маленький морской конек, хвостик-завиток,
синий краб ползет среди охристых камней
в розовой морской траве креветок пяток.
Дальше-больше, дальше- меньше, дальше вовсе не
различаешь ничего или нет ни...я.
Черноморская ставридка в зеленой волне
жемчужною полоской на боку чешуя.
***
Весна ютится в глубине двора.
Конструкция из лестниц, галерей,
воспоминаний. Детская игра:
не сосчитаешь окон и дверей,
на трещинку в асфальте не ступай,
беда, когда просыпешь соль на стол,
в четыре дед заваривает чай,
а в пять по телевизору футбол.
Система, как всегда, четыре два
четыре, Лобановский угловой
закручивает, ахает братва,
а Сабо - добивает головой.
Трехведерный аквариум, а в нем -
гурами, макроподы, петушки,
и сизари толкутся под окном,
и ласточки гоняют взапуски.
Теснит дыханье и мутится взор.
Затянут серой марлею проем.
С кошелками пересекают двор
две женщины, судача о своем.
***
Просыпаешься засветло. Жаль, что тело
не дает распрямиться. Как будто скован, минут
сорок пять лежишь. Мелькает перед глазами
всякая муть. Сознание опустело.
Рассказать бы вам, что происходит тут…
Знаете сами.
Эта ворона рассвет встречает на крыше
в одиночестве. Резкий окрик, потом – второй.
Дальше свист, галдеж, возрастающий поминутно.
Уродливый ангел глазки таращит в нише.
Зубцами над городом поднимается новострой.
Понимаешь смутно
что декорации поменяли еще задолго,
до того, как герои ушли со сцены. Только теперь
дорожишь деталями нищего быта.
Пьяный, громоздкий сосед. Синяя старая «Волга».
Резная, с решетками, раздолбанная дверь
накрест забита.
***
деревянный ящик аллюминиевый таз
розовые рачки рубль стакан налетай
из репродуктора сообщение ТАСС
люди в космос полетели скоро первомай
два дня отпразднуем а там и выходной
а там и день победы веселись ветеран
орден на пиджак хлопни с ленькой по одной
вспомни кольку петьку гришку слезу вытирай
а прибавку к пенсии не выбить никак
а подумаешь счастливчик как ни крути
контуженый припадочный а на своих ногах
не федька на тележке две нижних культи
не безумный ромка слова блядь не скажи
не безрукий соломон горбатый позвонок
ходим по дворам точим ножницы ножи
тащим на плече точильный станок
давим на педаль летят из под ножа
искры врассыпную мелкий песик скулит
тетя клава в фортку со второго этажа
кричит сичас спущусь к тибе нисчасный инвалид
***
ко второму кладбищу процессия ползет
рабинович в гробу семечки грызет
тебя уже хоронят а ты еще живой
кого это волнует качает головой
а спорим волнует на рубль на шелобан
равлик павлик туба круглый барабан
раздвижной тромбон золотой корнет
паршивый бетховен но лучшего нет
баба фира грустно глядит поверх очков
внук разбил коленки до свадьбы заживет
во дворе на примусе жарит бычков
тетя неля либерман беременный живот
***
Раннее утро. Плоский днестровский лиман.
Николаевка, Овидиополь, на другом берегу - Аккерман.
Различаешь турецкую крепость и греческую церквушку
по мере того, как рассеивается туман.
Купола у церквушки зеленые, колокольня бела.
Цитадель возвышается - башни и все дела.
Долговязый старик, сумасшедший на всю катушку
ходит взад-вперед по берегу в чем мать родила.
Мать родила его еще до первой войны.
Не было ни разрухи, ни великой-ужасной страны,
а он уже был, и его выводили к лиману
поглядеть, как пароходик тащится с той стороны.
Пароходик был белым как церковь, теперь таких уже нет.
Мальчик носил матроску и с бомбоном берет.
Все говорили, что он похож на наследника. Я не стану
возражать, потому что сохранился фотопортрет.
Мальчик в матроске. Женщина. Отрешенный взгляд.
Шляпка с цветами, белое платье до пят.
Крепость, церквушка, пароходик на заднем плане.
.........................................
Безумный старик проснулся. Остальные все еще спят.
***
Этот старый дом называют
"дом царя Ирода".
Фасад выходит
на приличную улицу Гарибальди,
бывшую Польскую,
задняя стена - на Канаву,
черт знает как она называется
или называлась, ага,
спуск Вакуленчука.
Сзади этажей больше, чем спереди,
так бывает.
Дворик с галереями, железные лестницы,
в этом доме когда-то был бардак,
не в том смысле, как в моей квартире,
или во всей стране, ну, вы поняли.
Потом это прикрыли, и в доме
поселилсь приличные люди,
все больше поляки и греки.
Потом во дворе что-то копали,
прокладывали трубы.
И оказалось - там целое кладбище
младенческих скелетиков,
прерывание беременности после родов,
пошутил судебный врач.
Ничего себе шуточки.
А приличные люди живут, греки - по старому стилю,
поляки - по новому.
Рождество празднуют два раза в году.
***
Витязи в кошачьих шкурах, точнее – коты,
существа никакие, не такие, как ты.
У ворот сидят неподвижно. Пересекают дворы,
ожидая, что люди будут с ними добры,
как они с нами мудры.
Самка плюс территория. В давнее время страна
имела повадки женщины, когда начиналась война.
Без Елены – писал Мандельштам – Троя кому нужна?
Не лучше когтей роговых бронзовые мечи.
Стоит ли метить кровью, что метят струйкой мочи?
Скользят по кроне каштана солнечные лучи.
Весенний ветер полощет выстиранное бельё.
Безумная рыжая баба к Пасхе белит жильё.
Черный кот глядит на неё. Этот возьмет своё.
Грязно- белый проголодался . Хозяин опять на мели.
Сердобольный сосед с кошелкой маячит вдали.
Зябко, вытянув лапы, лежать в пыли.
Бело-рыжий кот пирамидкой сидит на посту.
Радио шпарит: «весенний вечер, каштан в цвету…».
Да будь он трижды в цвету – какое дело коту?
***
попробуй сообразить куда тебя черт привел
на углу у киоска тусуется горстка шпаны
старик упираясь рукою в древесный ствол
тщетно пытается расстегнуть штаны
винарка полуподвал третий стакан наповал
попробуй сообразить где дом где бог где порог
куда подевалась мелодия которую ты напевал
убогая жизнь за сорок годов закончить не смог
а возможностей было мотоцикл нож передоз
пару раз прилаживал петлю да узел не завязал
ну что ты опять талдычишь? Не боюсь я твоих угроз
не беспокойся хозяин все будет как ты приказал
***
Комната, в которой они остались вдвоем
была оклеена обоями. На стыках
орнамент сбивался. На стене - коричневый холст
в лепной золоченой раме. Высокий оконный проем.
Свет сквозь занавеску. В дрожащих бликах
сюжет на холсте оживал. Не так уж прост
был отец-подполковник. Как оказалось потом,
картина стоила состояние. В небольшом немецком
городке, где в сорок шестом стоял гарнизон,
подполковник жил в лучшем доме. И перенес в свой дом
не посуду (впрочем, да, и посуду), а коллекцию нецке,
и картину. Подполковнику показалось, что он
в музее видел похожую. Это было действительно так.
До самой смерти он повторял: там вся стена
была увешана. Если б только мог знать я…
Он вывез одну картину. Но в старческих, темных мечтах
он вывез оттуда всё. Германия. Эта страна
не заслуживала пощады. В углу стояла кровать.
на которой подполковник скончался лет пять назад.
На холсте расцветал населенный нимфами сад.
Козлоногий грех заключал невинность в объятья.
Мужчина спросил девушку: Вас можно поцеловать?
Конечно, да! – рассмеявшись, сказала она.
И, взявшись за подол, стала стаскивать через голову платье.
***
Ноги, граждане, ноги, побереги!
Идет, наклонясь, толкает перед собой
тележку-платформу. Коренастый, короткий, как все
в этом месте. Грязный клеенчатый фартук,
отечные красные руки. Смотрит вниз и вперед,
и видит томаты в ящиках, розовые, восковые,
не по сезону. Катит свою тележку
вдоль рядов обреченного рынка,
под облаками с просинью, среди людей,
которые сроду не береглись и никого
уберечь не сумели. Ноги, граждане, ноги!
***
Идешь и что-то бормочешь себе под нос.
Идешь и что-то бормочешь, не разбирая слов.
Бормочешь, не разбирая слов, которые произнес,
Как будто ты видишь сны, но не помнишь снов.
Не помнишь, что видел. Не слышишь, что говоришь,
Идешь по тротуару, а мог бы по мостовой.
Дождь кончился, но вода потихоньку стекает с крыш.
Век кончился, начался новый, но он – не твой.
Он не твой, чужой. Не трогай его рукой,
Не пытайся втиснуться между, не будь смешон.
Не говори с людьми, не говори, на кой
Тебе это нужно? Иди, от всех отрешен.
Иди, бормочи под нос имена эллинских дев,
Обрывки молитв на латыни, несколько строк
Из Катулла. Стой на углу, руки воздев
К осеннему небу. Вот Бог тебе, вот порог,
Вот – вечная жизнь за порогом. Венка
Муза не поднесет. От звонка до звонка
Нам отмерили срок, и мы отмотали срок.
***
Скажи - я этого не хочу, и завтра с утра
случится именно это, как будто твои слова
обретают силу заклятия наоборот.
Старый колодец стоит посреди двора.
По небу плывут облачные острова.
Влюбленная пара стоит у ворот.
Соседка выходит на крыльцо покурить,
поеживается, запахивает халат,
ничего не видя, смотрит прямо вперед.
Сказала бы слово, да не о чем говорить.
Герой-любовник на кухне готовит салат.
Мимо ведут собак неизвестных пород.
Мимо проходят дни. Успокойся, мы не одни.
укройся, на голову плед клетчатый натяни.
отвернись к стене, не вспоминай обо мне,
хорошая сказка о принцессе и веретене,
палец уколешь, и вот тебе сон вековой,
все заросло травой, ты лежишь столетний, живой.
А тут прогонишь по вене четыре куба,
вытянешься, пот оботрешь со лба,
изнутри подступает жар. Наполненный кровью шар
разрывается в голове. В аптечке остались две
дозы на завтра. Лишь бы никто не мешал,
что кильке в томате, вариться в собственном естестве,
отгородясь от всего, что со всех сторон,
надвигается на тебя, особенно - сверху вниз.
С крыши напротив доносятся крики ворон.
Два голубя, топоча, обживают карниз.
***
Старый Абрам сидит на лавочке у ворот,
ест семечки из маленького кулька –
страничка журнала «Советиш геймланд». Каждое слово врет,
хоть и написано буквами великого языка.
Но буквы одни, а язык-то совсем другой,
а смысл третий, и все же, в руках держа
кулек из журнальной странички, он думает – каждый гой
пусть видит, что читает Абрам с третьего этажа,
с Болгарской улицы, родившийся в городке,
не совсем далеко отсюда, но не сравнить,
конечно, с Одессой, и время другое, раньше были накоротке
и с парторгом, и с ребе, а вышел пшик, и кого винить
кроме Бога? И Абрам говорит в сердце своем:
Доколе, Господи, вознесется враг на меня?
Вот раньше бывало, выпьем с Давидом, псалом споем,
Зачем же Ты сохранил меня до этого дня?
Ходят в фетровых шляпах и плащах макинтош,
цигарки жуют, пускают в небо дымок.
Никто не спросит, откуда ты родом, на каком этаже живешь,
а зачем живу – мне самому невдомек.
***
В общем, все как обычно. Уехала вся семейка.
Остался лишь дядя Фима, одноглазый чудак.
Возвращался с базара.
Из черного рта кошелки с зубами сломанной змейки
торчал рыбий хвост – щука или судак.
Он вспарывал рыбе брюхо: ничего, потерпи бедняжка!
Внутренности выносил коту на общий балкон.
Если рыба – то с чешуей. Но свиная голяшка
оказывалась сильнее, чем Моисеев закон.
По пятницам он накидывал покрывало,
на котором кисти болтались,
и раскачивался в молитве на потеху всему двору.
Он кричал им: – Ублюдки! Эта вещь называется талес.
Наденете на меня, когда я, нет, чтоб вы сдохли
прежде, чем я умру!
***
Высокие каменные заборы,
Глухими спинами дома повернулись к прохожим
нетрезвым людям. Заперты на запоры
железные ворота. Умножая, умножим
свое достоянье. Посторонние взоры
не будут его расхищать. Спальня украшена ложем:
стопка подушек лежит пирамидкой,
никелированные спинки кровати с шарами.
Где спрятаны деньги, никто не скажет под пыткой.
За ворота никто не выходит. Особенно вечерами.
Посередине двора – колодец. Вернее – цистерна.
Раз в три месяца туда заливают воду.
На дне, наверно, заводится всякая скверна
копошится, живет, не являя лица народу.
Потусторонний люд посторонним себя не кажет,
даже если лишнего выпьет – лишнего слова не скажет.
Деревца вырастают метра на три – от силы,
шелестят листвою: мы не просили,
чтобы нас в эту черствую землю сажали.
Дети тоже не просят, чтоб их рожали.
По переулку баба Дуня и баба Сара
домой по две кошелки несут с базара.
-Дуня, скажите, почем вы рыбу берете?
Трамвай гремит и взвизгивает на повороте.
***
В подворотне голая лампочка светит - не греет,
так, висит на проводе, скрученном в жгут.
Старушка идет домой, идет, на ходу стареет,
скоро ей помирать, а эти – стоят и ждут.
У одного и впрямь лежит заточка в кармане,
и спичечный коробок, битком набитый шалой.
И живут они, и всех посылают к маме,
а то и к бабке, когда человек пожилой.
Лампочка светит - не греет. Вот, на асфальте рыжем
черная тень узорных чугунных ворот.
Этот, с гитарой года четыре не стрижен,
а этот, бритый стоит, папироску втыкает в рот.
Все ждали, когда их забреют или повяжут,
или вставят перо, и нефиг бежать за врачом.
Таких хоть режь – они и слова не скажут,
сползают спиной к стене, не думая ни о чем.
***
вдоль нового рынка идет николай нидворай
несет мешок в мешке стеклотара звенит
живи не тужи бутылочки собирай
жарит летнее солнышко забравшись в самый зенит
девушка спросит пивка отойдет от лотка
высосет николай нидворай смотрит исподтишка
бутылку поставила к дереву и оставила два глотка
дай ей бог здоровьечка и послушного женишка
железные створки вход в глубокий подвал
ящик на ящике голая лампочка под потолком
на сдаче сидит мужик финикийский ваал
телок телком и рожа хрен с молоком
авось отслюнит николаю пятерик за труды
гад кашалотовы зубы китовы усы
а там над подвалом благодать мясные ряды
бычьи головы гири окровавленные весы
***
Маленький магазин.
Рыбий взгляд продавщиц.
Стопка проволочных корзин.
Тьма ненужных вещиц.
Кассовый аппарат
кажет чек-язычок.
Фиолетовых цифр парад.
Щелчок и опять молчок.
Пластиковый кулек,
пластмассовый потолок.
Мертвый неоновый свет.
Просторно, а места нет.
Ни в лавке, ни в горсаду,
не вспомнишь, где этот сад,
ни в раю, ни в аду,
ни под солнцем, ни над.
Ни вовне, ни внутри,
ни памяти ни о ком.
Сплюнь окурок и разотри,
как танцуют твист, каблуком.
Придурок торчит на углу.
Окурок на мостовой.
Проведи ножом по стеклу:
кто говорит с тобой?
***
солнце пробивается из-за штор
в узкой вазе три павлиньих радужных пера
гаммы и трезвучия до-диез-мажор
с чесноком томатом баклажанная икра
фортепиано кончится выпустят во двор
рука не так поставлена так себе игра
горячий хлеб из булочной фикус на окне
бирюльки майкапара лай хромого тузика
разучиваем шумана третий месяц не
осилить возвращающегося с работы мужика
закипает чайник на медленном огне
тихо посвистывает тоже себе музыка
накручивают ящичек синий патефон
как трехтонки грузовой заводят мотор
собинов нежданова образуют фон
ария не кончилась до сих пор
черный с золочеными крыльями грифон
мраморный колодец одесский двор
гаммы и трезвучия до-диез-мажор
***
Раз в год выбираться к морю, чтоб убедиться -оно
еще существует, хотя и забыло давно
о тебе и о городе на берегу.
Раз в год выбираться к морю, как в детстве ходят в кино,
как в игре понарошку сдаются врагу.
Сдаюсь, ничего не могу.
Пляж совершенно пуст, не считая тебя самогю, чаек и голубей
первые ищут в песке вторые у кромки. Дней
через десять похолодает. Пока
можно ходить без пальто. С каждым часом небо все голубей.
Ветерок подует, и стягивает рука
лацканы пиджака.
В парке торговля свернута. Вертится лишь карусель одна
с единственным малышом. Вот и мама. Она
в зеленом плаще, на плече ремешок
черной лаковой сумочки, знавшей лучшие времена.
Все для ребенка. Карусель, лучший кусок,
апельсиновый сок.
Мама одна. По Аллее Славы ветер метет листву по прямой
от обелиска к больнице. Нужно справляться самой.
Остановить вращение, пока не продрог
ребенок, не оберешься хлопот, как прошлой осенью и зимой.
Скорей домой, по осенней Одессе, которую Бог
берег, да не уберег.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney