РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВСтанислав Курашев
"ЛЕТИЦИЯ СОНТВААЛЬТ" И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
04-05-2006 : редактор - Владислав Поляковский
СОДЕРЖАНИЕ
1.Летиция Сонтваальт.
2.Только новые ключи.
3.Старый бурятский анекдот про слонов.
4.Сахарница из синей пластмасы.
5.Гипслис.
6.Паскаль.
7.Электрон.
8.Урри.
ЛЕТИЦИЯ СОНТВААЛЬТ.
Ну хорошо, - сказала Летиция, - солнца нет уже четвёртый день, всё электричество в домах погасло, но фонари горят и только они одни и горят, но люди-то все где? homo sapiens-то где?гомункулусы?гуманоиды-то где все?
Отстань, - вяло ответил я, - до чего ты любишь прикидываться маленькой девочкой с широко раскрытыми глазами,говорить вот таким вот голосом...
Я пил четвёртый день - одну сплошную ночь, пока Летиция бродила по домам, безрезультатно звонила в разные города и страны, и изводила меня вопросами "как нам быть" да "что нам теперь делать"...
Мы сидели в баре оперного театра, наверное оттого, что на площади перед театром ярче всего горели фонари, в неярких отблесках свечей, которые Летиция притащила откуда-то несколько коробок, по шесть дюжин в каждой, тёплые и глупые морщинки в уголках её глаз, казались длинными и холодными. За высокими окнами театра стояли деревья в отчётливом свете фонарей, а дальше чернели сотни окон университета.
Когда я умру, - сказал я ласково, - ты останешься совсем одна.
Она сидела на стуле,придвинутом к окну,улёгшись правой щекой на руки, сложенные крест-накрест на подоконнике.
Помнишь, - сказал я, - единственный раз, когда мы вместе ходили сюда, я привёл тебя на "Риголетто" и долго обьяснял тебе, пока оркестранты настраивались, а парочки вокруг болтали о всяких пустяках, что это настолько великая музыка, что все, кто сейчас будут петь и будут играть - это всё лжецы, неумелые лжецы местного разлива, но даже они не способны ничего испортить,настолько эта музыка - прямая, прямая из железа и металла и она всё равно приведёт туда куда надо, не к исцелению, а к чему-то совсем противоположному.
Мораль оперы очень проста, как и мораль большинства опер - зло побеждает. Зло побеждает в первом действии, во втором и в финале зло торжествует окончательно и это - великая истина, может быть - единственная истина.
И ещё я говорил - смотри внимательно на Риголетто, Джильду поёт милая, здоровая девочка с пустой головой, грациозно кланяющаяся, выходя на аплодисменты, Герцога - обычная, равнодушная сволочь,которая только по иронии судьбы не работает в каком-нибудь рекламном агенстве, а поёт на оперной сцене, но Риголетто поёт такой... забавный старик, в котором, знаешь, я всегда чувствую какое-то потайное, тусклое, тихое страдание,которое потом обернётся- отчаянием, а ещё позже - безумием.
И когда он - униженный и оскорблённый дурак - в ответ на все просьбы Джильды, упрямо повторяет - вендетта...вендетта... о,я внезапно чувствую внезапную дрожь.
А потом, после спектакля, дома он пьёт слабозаваренный чай, почти совсем безопасный для сердца, из любимой, верной кружки, а внуки да внучки спрашивают его - ну чё, деда, как там всё сегодня-то было?
Или скорее всего нет никого, жена уже умерла или ушла к другому, и он сидит в одиночестве на кухне и медленно пьёт чай - стародавний ритуал после каждого спектакля, уставившись в одну точку, и ни думая, вероятно, совершенно ни о чём.
А по ночам, во сне, сквозь сон, он бормочет - вендетта, а потом - Джильда, а потом снова - вендетта..., а потом снова - Джильда...
И он постепенно начинает жить - там, и перестаёт существовать здесь, потому что то что здесь это не совсем жизнь. А знаешь как это называется? А это называется - разлад...
И он едет на репетицию в больном, утреннем трамвае, где никто не помнит того, что снилось ночью и никто и не пытается вспомнить и медленно думает - почему придворные смеются над моим отчаянием, а - не сочувствут ему?и почему Джильда - умирает? а Герцог - нет?
Почему?
И - знаешь - я уверен, что он в конце-концов сойдёт с ума, сердце - не выдержит, или мозг - не выдержит, и он этой своей жалкой бутафорской шпагой, не дожидаясь финала, зная наперёд всё что будет в конце, захочет разорвать круговую поруку зла, попытается убить Герцога и ничего у него конечно же не выйдет, придворные будут держать его - задыхающегося старика - за руки, испуганный Герцог убежит вглубь кулис, кто-то закричит - дайте скорее занавес! и никто ничего не поймёт, потому что даже лучшие из них ничего не способны понять и опишут в газетах это как забавный случай - вот мол до чего искусство довело человека...
И только такой же, живущий с этой длинной, постоянной болью внутри, которая никуда не девается, которой некуда деться из грудной клетки, только он один...
Ну ладно, вот сейчас в зале погасят свет,увертюра будет очень мрачной, но зато сразу после неё - веселье в замке Герцога...
Господи, прекрати, - закричала Летиция, - ну хватит, хватит всего этого бреда, ну зачем сейчас всё это вспоминать?зачем?что же нам делать теперь...
Ты не поняла тогда, - устало сказал я - это не он был болен, это я был болен, я за него был болен, не - им, а - за него...давай спать, а, Летиция? я уже совсем пьяный, давно уже пьяный, как там у нас, у нерусских, говорится - утро вечера мудренее?или как там...
Очень смешно, - сказала Летиция и стала задувать свечи и они гасли, но несколько свечей она оставила гореть.
Я гладил её волосы, прижавшись щекой к её щеке, а потом заснул.
Мои сновидения тянулись цепочками, одно сменяло другое, разные города и лица, и - странные города и странные лица, и ни в одном из снов я не был счастлив...
Когда я проснулся, Летиция Сонтваальт - женщина, которую я никогда не любил, ещё спала. Я долго лежал, не желая открывать глаз, чтобы не видеть отражённое мерцание давно сгоревших, пока я спал, свечей и чёрное солнце в чёрном небе, сквозь высокие окна бельэтажа оперного театра, заглушённое ледяным светом уличных фонарей...
29.04.02.
ТОЛЬКО НОВЫЕ КЛЮЧИ.
о мой самый последний глюк который ещё оставался со мной когда ушли все и тот несчастный который питался одними ключами новые ключи самые вкусные о такие вкусные но они такие дорогие и он вечно жаловался на всякие в основном конечно придуманные болезни желудка от старых и невкусных ключей и вообще был ужасный меланхолик писал грустные гекзаметры о той счастливой стране где ко всем замкам
подходят только новые ключи а старых там нет и в помине и я всегда ужасно смеялся когда находил эту его писанину и вообще часто издевался над ним а он только опускал голову и уходил в свой угол или прятался в шкаф и оттуда спустя
некоторое время раздавалось его хныканье и меня это всегда страшно злило я просто убить его был готов в такую минуту из за этих его детских слёз по любому поводу да впрочем ему какого то особого повода никогда и не требовалось...или та
которая каждое утро просыпалась с новой душой жизнью любовью и сколько раз она меня будила своим безумным шёпотом - о на что ж ты меня да покинул сокол мой
Ростиславе...и начинала выть подобно плакальщицам и нести совсем уж какую нибудь чушь на древнеславянском и это означало что сегодня я какой нибудь из этих придурков - древних князей а она какая нибудь принцесса Лыбедь и так она и стенала весь день - о где ж ты ястреб мой?!друг ты мой сердешный...пока совсем уж не срывала голос...или я как обычно пытался смотреть "секретные материалы" а
она сидит у моего кресла смотрит своими грустными большими чёрными глазами снизу вверх и шипит шепчет шипит - Тиберий Тиберий империя разрушена что делать что делать что делать империи больше нет...а у меня болит голова и желудок тоже
только не от ключей а от этой извечной многоразовой китайской лапши и этот бог знает когда и кем в последний раз подметённый пол и я говорю - да империи больше нет но что ты не плачешь или о что ты плачешь а потом как последний дурак вдруг обниму её и мы заплачем вместе о том что какая то там империя разрушена и я говорю ей на русском в самое ухо - я люб-лю те-бя...а она уткнувшись в плечо тоже самое мне только - по латински...и вечно выпадали ей какие нибудь ужасные судьбы и каждый вечер она умирала и чёрный дождь за окном вечер октября может быть даже мой день рожденья и её труп на полу сегодня она была Дездемоной и пожиратель ключей сидит на стуле раскачиваясь и держась обеими руками за живот и повторяя как заведённый голосом тысячелетнего старика - когда же вся эта жизнь подлая закончится когда же вся
эта жизнь...и так он может до бесконечности а я лежу на диване и нет денег и почти нет еды и как растерянный ребёнок потерявшийся в лесу медленно и тихо говорю кому то словно бы медленные и тихие слова более весомы или более правдивы - о рифма моя лира моя о музы сколько вас
там не помню - вам меня не жалко а?не жалко?да она сегодня умерла Дездемоной но завтра утром она очнётся Жанной дАрк и этот придурок скоро успокоится и потом ночью будет омерзительно хрустеть каким нибудь давно припрятанным ключом а я так устал смеяться сквозь слёзы потому что нет ничего больнее чем этот нелепый смех сквозь дурацкие слёзы а у меня всю жизнь только это и в резервации слов забытых
все оковы твои забыты да подковы мои разбиты да засовы твои закрыты и тот самый самый последний глюк который оставался со мной до конца когда меня уже покинули все и тот несчастный который...
2.10.01.
СТАРЫЙ БУРЯТСКИЙ АНЕКДОТ ПРО СЛОНОВ.
Нет, нет, я понимаю, что вы имеете в виду, но в том доме никогда не было цветов. Я не помню точно дату, но кажется было время вечерней звезды, когда человек по имени Павел пришёл в дом учителя, которого звали Иисус.
Он вошёл не постучав, просто толкнув дверь, которая никогда не запиралась. Мессия сидел в углу за небольшим столиком, на котором стояло три толстых свечи и рисовал на белом большом листе бумаги. Это было его любимым развлечением. Рисунки его всегда были очень просты. Солнце наверху, домик внизу с обязательной трубой и непременным дымом из неё, собаку на привязи или же кошку, с любовно выписанным хвостом. Как рисовальщик он опередил своё время на много веков. Так туловище, например, он рисовал треугольным, голову - квадратной, а ноги и руки у него были аккуратными паралеллепипидами. На треугольной груди он рисовал красной гуашью кружочек и этот кружочек означал - сердце.
Если нарисованный человек был дурным человеком, то кружочек в этом случае был - чёрным.
Когда Павел подошёл к столу, он посмотрел на то, что рисовал учитель. С первого взгляда он узнал только зелёный ромб солнца в верхнем левом углу.
Как это называется? - спросил Павел.
Разве ты не видишь? - удивился мессия, тщательно работая, с помощью небольшой деревянной линейки, над очередным квадратиком, - "Три деревенские женщины и злая собака".
Ах да, теперь вижу, - сказал Павел.
Круглые сердца женщин были чёрными, а у собаки сердце было красным.
"Вечно у него весь стол закапан воском", почему-то вдруг подумал Павел, и он наверное сегодня ничего ещё не ел... Когда-нибудь в такой же тихий осенний вечер он будет сидеть за этим же столом и рисовать меня, только моё сердце будет ни чёрным, ни красным, а просто пустым кружочком, и это будет означать, что я - умер, ведь он всегда рисует мертвых именно так - с пустыми, бесцветными сердцами. И это будет называться как-нибудь - "Панихида в доме мёртвого Павла с мужчинами, женщинами, собаками и одной кошкой"
Ииисус вдруг поднял голову и, тускло улыбнувшись, сказал - странно, сегодня в комнате было двое - я и тоже я, это меня испугало, и тогда я решил нарисовать эту картину.
У Павла вдруг почему-то ужасно стеснило сердце, словно бы это была не комната, а корабль, которому никогда не суждено достичь берега, и он отчётливо вспомнил как он впервые увидел мессию.
Он шёл после свидания со своей будущей женой и увидел странного человека, который сидел на крылечке дома, в котором тоже была как и в этом доме только одна комната, и аккуратно красил кошку в зелёный цвет, а Пётр, который тогда был его единственным учеником, красил стены комнаты - в красный.
О,что ты делаешь? - спросил потрясённый Павел, подойдя поближе.
Видишь ли, добрый человек, - с готовностью ответил Иисус, - сегодня я проснулся с мыслью - а трудно ли будет поймать зелёную кошку в красной комнате? и эта мысль не давала мне покоя, я не мог успокоиться и наконец разбудил Петра и мы решили это проверить.
Когда Пётр закончил со стенами, мессия осторожно просунул зелёную кошку в окно, закрыл его за ней, и они все втроём вошли в дверь и стали её ловить, причём учитель во время этого весьма искусно подражал заливистому собачьему лаю.
Поймать её, действительно, оказалось очень трудно и первым её поймал - Павел. Он повалился на пол, тяжело дыша, кошка тоже дышала очень тяжело и пачкала его одежду зелёной краской.
А интересно, - вдруг воскликнул Павел, лёжа на полу, - интересно, а трудно ли будет поймать оранжевую кошку в голубой комнате?!
И они все трое - юные и прекрасные - засмеялись как безумные, и учитель стал красить кошку в оранжевый цвет,а Павел и Пётр комнату - в голубой...
У меня нет денег, - вдруг сказал мессия, и Павел очнулся от воспоминаний, - если ты пришёл за деньгами.
Да нет, - ответил Павел, - просто я себя очень плохо чувствую.
Иисус достал из под стола почти наполовину полную пятилитровую, оплетённую бутыль с красным вином и разлил его в глиняные стаканы.
Ты же знаешь, - продолжал Павел, - полтора месяца назад умерла моя жена, и я всё никак не могу прийти в себя, в сердце только тоска и горечь, в голове холодый сумрак, и где теперь любовь?и где радость?и где счастье?и в чём теперь может быть счастье?
Откуда я знаю? - ответил учитель, - ну хочешь расскажу тебе какую нибудь притчу?
Павел очень любил слушать рассказы мессии, голос его становился полнозвучным и богатым, в мутных глазах Иисуса зажигалось сухое электричество. Притчи его почти всегда были странными и грустными и после них в воздухе явственно чувствовался знак вопроса.
Мессия допил стакан, наполнил его снова и тяжело вздохнув начал рассказывать - ну короче работает один чувак в цирке города Мурманска...
Что такое Мурманск? - спросил Павел.
Учитель небрежно ударил его по лицу внешней стороной ладони, - не перебивай меня, пока не закончу, ну типа работает он там, ну знаешь типа всякие эквилибристы, гимнасты, глотатели шпаг, дрессировщики енотов, туда-сюда, а он как бы там дерьмо за слонами убирает, ну ещё тяжёлая такая работа, они ж столько гадят, да ещё запах непереносимый, он туда в вольер типа в специальном вакуумном скафандре входит, и всё равно иногда сознание от запаха теряет и лежит там на песке вольера по многу часов - жалкая, щуплая фигурка - пока его какой-нибудь добрый сторож не вытащит, ну и типа сидит он как-то вечером в баре со своим дружком - грустным клоуном из того же цирка, тем самым, которому весёлый клоун на арене плюёт прямо в лицо и очень больно бьёт его чёрным резиновым молотком, ну и типа друган ему говорит - слышь брат, ты же мне не чужой, я тебя с детского сада знаю, душа у меня болит за тебя, ведь жена любимая от тебя ушла, с которой вы двадцать лет прожили вместе не выдержала всё-таки этого запаха, у неё уж галлюцинации начинался, и тошнило её каждый день, дочка вон к тебе боится подойти, "папа почему от тебя так ужасно пахнет?", да и денег тебе ж там практически не платят и в отпуске ты никогда не был, так знаешь - может быть, всё таки уйти тебе из шоу-бизнеса?
А он так тихо как-то, растерянно отвечает - так понимаешь, брат, я ж ведь там дерьмо за слонами убираю...
30.06.03.
САХАРНИЦА ИЗ СИНЕЙ ПЛАСТМАССЫ.
И когда мимо бежал маленький ёжик, то злобный Хомьяк говорил - мама, мама, а можно я укушу это чмо? А мама вздыхала, гладила его и говорила - ох ты горе моё, горе, какое же ты горе выросло у меня...
А мама Ёжика наставляла ребёнка - ты лучше не бегай там, где нора Хомьяков, у них такой злобный малыш, он тебя обязательно укусит, а если что, то сразу прижимай ушки и иголками ему прямо в хобот...
Но Ёжик был немного глупый или как бы это сказать-то...наивный что ли...и он говорил Хомьяку - давай может быть подружимся лучше, а? На что Хомьяк отвечал с ненавистью - подружимся...как же...как же... нет уж...нет уж...
А ещё в лесу жила Белка, у которой не было мамы и Соболь, который всех ненавидел, ну, может быть, только кроме Белки, а ещё там жил Пингвин, у которого вообще никого не было, и он не знал, кто он такой и целыми днями болтался по
лесу, надоедая зверям, которые все были заняты своими правильными делами, которые делали и их деды и будут делать их внуки, вопросом - кто я такой?
Добрая Ежиха говорила ему - я не знаю, милый, все звери как звери, один ты не поймёшь кто...
А насмешливый Заяц говорил ему в шутку - я тебе сейчас нос откушу...и громко щёлкал зубами, и Пингвин каждый раз ужасно пугался, а Заяц довольный убегал, а Пингвин смотрел ему вслед и машинально бормотал - ой, заинька, хвостик серенький, ножки тонкие кривые...и так же машинально смотрел вниз на свои ноги и думал - да нет,я конечно не Заяц, бог миловал, но я ведь всё-таки кто-то,вот только - кто?
А ещё в лесу жила Нежная Королева и она-то знала, кто такой пингвин и сказала бы ему, если б он спросил, но он не решался подойти к ней.
"Она такая крас-сивая..." думал он, а я вообще неизвестно кто...
И Нежная Королева шла утром по лесу, мельком думая - нужный рифмуется - с ненужный, а любимая - с нелюбимая, одуванчикам холодно, ах ты тусклое солнце, я помню тебя, когда ты было ещё горячим, здравствуй дуб, хочешь я поцелую твою кожу своими нежными губами, скоро будет месяц по имени - листопад, и так далее, и так далее, и больше всего на свете она любила - ёжиков...
У неё была сестра, которую звали - Снежная Королева, она жила далеко-далеко на севере, и у неё был мальчик по имени Кай, но, впрочем, я, кажется, об этом уже писал...
И когда она встречала Ёжика, то он говорил ей - ах, Нежная Королева, сделай так, чтобы Хомьяк не кусал меня... А та целовала его в мордочку, осторожно гладила его иголки, напевая песенку, придуманную тут же, на ходу.
А ещё она часто сидела на бревне, которое лежало на берегу реки, как раз у того самого места, куда течение прибивало иногда бутылки из под самого дешёвого портвейна. И тогда она подходила к воде, подтягивала веткой ивы бутылку поближе, чтобы её можно было достать рукой. Бутылка, обычно, была заткнута пробкой, и - обычно - в ней лежала записка...
Записки эти были самыми разными и ужасно её смешили, но иногда ей становилось от них - грустно.
В одной записке было написано - я вас очень и очень и очень люблю...
А в другой - на гадальных картах твоих - квиты...
А в третьей - за решёткою оконной - в море тонет полуостров...
А в четвёртой - моя доченька - Абракадабра,мой сыночек - Любовь-До-Гроба...
А в пятой - засыпаешь на слове - подагра, да будильник звенит - глаукома...
И так далее, и так далее, и ей было так странно, что кто-то где-то бросает эти бутылки, совсем не зная куда они попадут и прочтёт ли кто-нибудь то, что в них. И она подолгу сидела на бревне, разглядывая очередную записку, словно бы на ней
помимо написанного, могли проступить вдруг другие, невидимые пока что знаки и даже нюхала бумагу, но та всегда пахла одинаково - портвейном и табаком...
И она шла домой, думая - луна - рифмуется с одна, а звёзды - с поздно, надо зажечь сегодня побольше свеч, а если б тот странный человек, который пишет все эти записки, вдруг очутился б здесь и сказал бы мне шёпотом на ухо - я вас очень и очень и очень люблю, то - что бы я почувствовала?
У человека были чёр-рные волосы, немножко больные глаза и он иногда спрашивал у прохожих - не видели ли они девушку, у которой глаза цвета этой сахарницы и показывал им сахарницу из синей пластмассы, у которой волосы цвета Красного
Гиганта за милллион световых лет отсюда и показывал им потёртую, выцветшую страницу, вырванную из журнала ("Знание-сила" 8 за 1983 год), у которой голос звенит так, как звенят медные колокольчики с двойными, изогнутыми язычками и доставал из кармана колокольчики, и они тихо и грустно позвякивали, но все прохожие отвечали - нет, амиго, как жаль, как жаль, но мы никогда не встречали такая сеньора, ни сейчас, ни раньше, никогда в жизни...
И я пишу на замёрзшем стекле троллейбуса жемчужным выступом кольца - ох, люди добрые, да как бы мне придумать такую сказку, да у которой не было бы несчастливого конца...
Господи, у меня дома, на кухне стол-лько всяких предметов,на стене часы, которые всегда показывают неправильное время...
Люди планеты Земля, где вы?
А тот человек с чёр-рными волосами работал в одном баре, забыл на какой улице, под названием "На Бейкер-стрит", у него там было много профессией, и одна из них была - Голос Собаки Баскервилей.
На стене бара висело то самое письмо, написанное сестрой Стэплтона, которое этот человек сделал, наклеивая буквы, вырезанные из "Вечернего Екатеринбурга" и так как - что в "Таймс", что в "Вечернем Екатеринбурге" слова "торфяных болот" встречаются одинаково редко, то их снова, более чем через сто лет пришлось писать от руки.
И минут за десять до наступления полуночи в баре обычно начинали говорить приглушёнными голосами, и в прокуренном воздухе отчётливо проступало - зло, а он сидел в комнатке за стойкой бара, как всегда пьяный, с бутылкой портвейна в руке,
и у него тяжело и привычно болело сердце, лицо было - измученным восковым слепком, и когда часы били - полночь, то он страшно выл и кричал, и в этом крике были только - ужас, отчаяние, страх и тоска.
Ну вы знаете, болото, оседая, иногда издаёт странные звуки...
Нет,нет,нет, это был голос живого существа...
И серым утром он шёл домой, ещё пьяный, дыхание было - тяжёлым и неровным, и он по привычке что-то бормотал вслух, и когда он доходил до реки, то злоцветы, растущие на берегу, вцеплялись в его пальто и брюки своими железными шипами, а он, приглушённо матерясь, бросал в тёмную, грязную воду бутылку, заткнутую пробкой и в ней лежала - записка...
А Нежная Королева думала - почему ночью всё всегда сводится только к темноте, и некоторые птицы улетают на север, а другие - на юг, а я никуда не улетаю, и уже, наверное, не улечу...
И она говорила - ты такой наивный, Ёжик, совсем глупый, но такой хорошенький,слав-вный...и её голос звенел как звенят медные колокольчики с двойными, изогнутыми язычками...
А в последней записке, найденной Нежной Королевой в бутылке, которую принесло к берегу течение реки, было написано - до свидания, люди планеты Земля, до свидания, до свидания...
А на обратной стороне тетрадного листка в клеточку было написано вот что - прощайте, люди планеты Земля, прощайте, прощайте.
Прощайте.
И после этого больше уже бутылок не было.
А ночью, за окном, долго шёл тусклый, спокойный дождь, и в доме Нежной Королевы горело много-много восковых свеч, а утром, когда она уже спала, наступил месяц под названием - листопад.
7.02.02.
ГИПСЛИС.
Возвращаюсь я как-то с вахты ночной, в обычном таком беспамятстве, иду вроде домой, по своей родной улице Старых Пионэров, только длинным путём - вокруг света, иду и думаю -
чё же взять, то ли водку фальшивую за двенадцать рублей, то ли спирт за девять, а денег у меня, главное, в кармане - всего три рубля.
Прохожу мимо какого-то магазина, а там такой, ну знаешь, старый хрен книжки продаёт, ну там, на газетках разложил у входа. И среди обычного маразма и скотства, смотрю у него там Гипслис (это шахматист такой) лежит.
Слышь, говорю ,клоун, сколько типа Айвар стоит?
Раскрыл он свой гниющий, щербатый рот и говорит - ну для тебя, брат, за десятку отдам, он же такой был, круто в шашки играл, там даже партейки есть, где он Карпова, Толяна имел...
Я отчётливо помню, что в этот момент я с трудом вгляделся в его честное, доброе лицо и пробормотал - Карпов-Шмарпов, уже чувствуя накатывающееся безумие.
Ну в общем, долго, нудно я с ним торговался, и не взошло и солнце пять раз, как мы дошли с ним до четырёх рублей, и тут он упёрся и ни в какую.
Да блин, говорю, я тебе уже в который раз повторяю, что у меня русских денег только три рубля,ну если хочешь, говорю, разменяй мне тогда, типа сто долларов, и я тебе десятку отсыплю.
А он, знаешь, вдруг улыбнулся такой полуидиотической улыбкой
и тихо сказал - я люблю доллары...
Ну ладно, дал я ему 100 долларов, ну они всегда у меня с собой, вроде талисмана, от игры какой-то, такие маленькие, синие, оранжевые.
А он не совсем дурак оказался, слышь, говорит, а чё-то не похожи они на доллары. Да блин, говорю, урод, это лучше, чем доллары, это то, что ты ждал много лет, это - евро...
Ну в общем, пошёл я дальше - с Гипслисом, тремя рублями, и той же дилеммой насчёт водки и спирта. А потом, смотрю бежит он за мной. Постой, говорит, господин, как тебя зовут-то хоть?
Я говорю - зачем тебе? А он говорит - ну я,типа свечку за
тебя поставлю, дай бог тебе здоровья...
А я, знаешь, не хотел ему говорить, но потом всё-таки почему-то сказал - Че Гевара...
А он, знаешь, почувствовал, что мне как-то больно от этого стало, впился в меня своими крысиными глазками, рот приоткрыл.
Оставь, говорю, меня, старик. Холодно с тобой. Очень холодно...
14.11.99.
ПАСКАЛЬ.
Был у меня дружок, да даже не дружок, так просто знакомец, не успели мы с ним подружиться... У него ещё фамилия такая странная была - Паскаль,а имя вообще непотребное - Блез.
Мы с ним тогда шишкой промышляли в тайге нашей бурятской.
И вот как-то сидим вечером у костра и чё-то проняло меня вдруг побазарить - слышь, говорю, Паскаль, вот ты мужик умный, городской, вот почему вообще всё так? То,говорю,меня влечёт какая-то сила, большая чем мой поршень, а то мне хочется всё ломать и чтоб взрывы были и тёлки, и всё такое..
А он говорит - понимаешь, Джан, человек - это всего лишь слабый тростник, но тростник - мыслящий...
А я чё-то не понял, какой думаю, нахрен, тростник... Слышь, говорю, козлодой, ты о чём?
А он мне так тихо говорит (он вообще всегда тихо говорил) - да ни о чём, Джан, давай спать, завтра будет трудный день...
И я вот сейчас часто вспоминаю его слова, всё думаю - может, он что-то сказать мне хотел, что-то донести до меня...
И вот как фамилия у него была дурацкая, так и смерть такая же дебильная получилась. Его лиса бешеная укусила. Переходили мы какой-то ручеёк, и тут она выскочила из кустов и по каким-то своим соображениям его укусила, паскуда. А какие там в тайге лекарства, один спирт. Ну в общем у него уже на второй день бред начался. И жар, а ещё такая жара была, засуха, а он лежит у костра, укутал я его чем только было, а он всё стонет, всё как какая-то механическая кукла повторяет - так холодно, Джан, почему так холодно, почему так холодно...
А ещё и так у меня хреновое настроение было, как думаю, одному, с шишкой всей выходить, и так он достал меня, кончай ныть, говорю, паразит, хуже девчонки... Ушёл я от него метров за пятьдесят и лёг спать. А очнулся уже в дыму, небо не видать, и такое впечатление, что вся тайга, нахрен, горит. Кинулся к Паскалю, да куда там не пробиться. Так и не знаю, из-за чего пожар получился, в дыму ли Паскаль задохнулся или заживо сгорел...
Шишку мы недалеко хранили, в старой охотничьей избушке и хорошо, что ветер в другую сторону был, и пожар до неё не добрался. К вечеру вертолёты пожарные налетели, тушили, тушили, уроды, договорился я с пилотом одним, взял он меня с шишкой в свой "Боинг" и полетели мы в Улан-Удэ.
Правда шишка немного подмочена оказалась, ну пеной этой, которой тушили. Ну ничё, высушил я её и повёз на наш центральный рынок продавать. И вот, кстати, у меня орехи лучше чем у других брали. Всё говорили, что у них вкус какой-то ...особенный. А они не знали, что это из-за пены такой вкус...
И то ли я умом немного сьехал во время пожара, то ли что, но я почему-то вдруг подумал, что вот эти вот долбаные орехи с этим грёбаным привкусом пены - это как бы последнее, что ли, что от Паскаля осталось, как бы последние кусочки памяти о нем...
Они же ведь не орехи жрали, они Паскаля, заживо, после смерти жрали! Ненавижу!Ненавижу!Ненавижу...
Ну в общем, а на следующий год пришлось нового напарника искать, и опять с какой-то дурацкой фамилией попался - Спиноза. Но это уже совсем другая история...
14.11.99.
ЭЛЕКТРОН.
...ну и я тогда спросил у главного - как же я пойму кто из них робот, их ведь двое?
А главный мне ответил - да блин, Урри, почему ты даже на самом простом задании выглядишь всегда полным уродом? У тебя же ведь есть металлоискатель, ну такой карманный гиперболоид, ты направь его на них, и ты сам всё поймёшь...
И так оно всё и случилось, только одного он не знал - где у него кнопка...
А потом, другим, не осенним вечером, сидели мы как-то с Электроном у меня дома. И я всё хотел как-то вжиться в него что ли, разговорить, раскрутить и чего только не пробовал.
В этот раз я играл ему на блок-флейте ораторию собственного сочинения, под названием "Все люди - братья", а он сидел в уголке и тихо подпевал. А потом вдруг сказал - а знаешь, Урри, всю мою жизнь, всю мою жизнь все только и ищут где у меня эта долбаная кнопка, а со мной нужно было просто подружиться...
Ну и я тогда отложил флейту и сказал - а знаешь, Эл, когда я тебя увидел, тогда, в первый раз, я сразу понял, что мы станем друзьями... А он вдруг как-то растерянно замигал своими лампочками и с трудом сказал - я себя презираю, а тебя ненавижу, и если ты не убьёшь меня прямо вот сейчас, то я тебя зарежу ночью, из-за угла...
Ну в общем, нас там двое было - он и я. И вот он я сейчас, перед тобой сижу. А он...он уже никогда, ничего не сможет просканировать своими маленькими, хитрыми рецепторами...
14.11.99.
УРРИ.
Когда Урри уже окончательно отошёл от дел и поселился в своём небольшом особняке под Мюнхеном, который он назвал по древней традиции своего рода - "Адмирал Бенбоу", он любил рассказывать эту историю какой-нибудь очередной селянке, случайно забредшей на огонёк.
В воспоминаниях его не было особенной грусти, правда - как он любил иногда говорить - вот только Электрона ему немного не хватает...
Я в то время был его соседом, и мы быстро сошлись на почве любви к алкогольным напиткам и длинным беседам и я чуть ли не каждый вечер проводил сидя в уютном кресле в гостиной его дома подолгу разглядывая огонь в камине и слушая как Урри рассказывает эпическое сказание про Электрона какой-нибудь милой девочке.
Рассказчик он был гениальный. Его речь тянулась подобно серебряной цепочке с полудрагоценными камнями и они сверкали всеми оттенками всех цветов. Интонация для него была словно открывашка для законсервированных чувств и ещё - он никогда не повторялся, он мог быть подчёркнуто тих там, где вчера было - громко, и мог выть и кричать в том месте, где в прошлый раз он растерянно шептал.
Когда он рассказывал о том, как он умирал в одной жалкой гостинице на окраине Пхеньяна, а Электрон стоял под окном, на тускло освещённой мостовой и играл на скрипке любимую песню Урри - "Приди, мой возлюбленный, приди, о ты видишь - февраль...", то слушать его было - не-вы-но-си-мо... Я не знал, что может быть так больно, но я узнал что может быть - так.
Причём, он всегда не просто рассказывал, он и показывал как всё это было - он пел и танцевал, он выходил во двор и там ложился лицом вниз на снег, а мы - ошеломлённые - смотрели на него из окна... Иногда он убегал на верхний этаж и приносил оттуда старенький шмайссер, завёрнутый в промасленную тряпку, тот самый шмайссер, дуло которого Электрон засунул ему прямо в рот, в одной гамбургской пивной и какие очень такие непростые слова сказал Электрон ему в этот момент, и как Урри сумел правильно ему ответить, что было довольно сложно, учитывая, что во рту Урри было дуло шмайссера вместо любимой сигары и т.д. и т.д.
К концу эпоса он выкладывался полностью, на него становилось страшно смотреть, по лицу бежали струйки пота, дыхание становилось отчётливо тяжёлым, в зрачках проступала болезнь и почему-то казалось, что у него темнеет в глазах.
Но всё же как бы он не начинал эту великую повесть о добре и зле, о любви и смерти, после первого медленного движения первых слов - о, словно бы набирающий ход поезд - после всех странных и безумных изгибов сюжета в середине, в конце - так или иначе - он приходил к одной и той же, неизменной финальной фразе, - просто понимаешь, крошка, - говорил он, - как-то всё так сложилось, всё как-то с детства у меня так пошло,что я не любил проказы (и тут его голос становился визгливым голосом юродивого), но обожал приказы! а сейчас, маленькая сучка, я приказываю тебе раздеться и показать мне свои сиськи! дас ист фантастиш юнге фрау я я...
И на этом месте я, из деликатности, опускаю занавес... Любознательный читатель сам вероятно сможет представить всё что было дальше.
Хотя впрочем разве вы знаете,что такое любить...
9.11.01.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney