РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Виталий Яровой

ПРЕДЧУВСТВИЯ ЛЁТЧИКА

10-07-2009 : редактор - Сергей Круглов







Памяти Антуана де Сент-Экзюпери

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СБОР СВЕДЕНИЙ О БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕМ ЛЕТЧИКЕ

1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ, ОБРАЩЕННОЕ К СОБИРАТЕЛЮ СВЕДЕНИЙ

Собиратель, ты зашел в этот раз так далеко, в такую глушь
Что немеет ухо в ночной тиши от треска цикад
Здесь судьба то двоится, то пропадает, то мельтешит у глаз
Словно ангел смерти, которого видел пропавший летчик в воздушном бою.
В одиночестве посреди бесконечного поля ржи
Он лежал на спине в полусне ни живой, ни мертвый.
Отсвистевшее воздухом время, казалось, подхватит его,
Отпоют его корни усохшей травы, но недаром
В полутьме деревянной избы уступающий бог керосиновый тот
Говорил: Не погибнуть тебе на войне, ты еще увидишь
Никому ненужные крылья, сложенные в штабеля,
Будешь носить обезьяний галстук, партикулярное тесное платье
Двести восемь курносых собак, глядящих с овальных экранов
Не оставят тебя в покое, будут следить за тобой

2. НЕЖИЗНЬ

С наступлением сумерек незримо сгущаются сны.
Потаенная часть серафического естества
Постигает себя в силуэте вверх ногами висящей совы,
Но и в структурных срезах внутреннего существа,
Чтоб, забыв о длящемся прошлом, уйти и от истрепанных тел,
И от потерянных душ, погрязших в тщете.
Общий язык - где он? Казалось, всего-то и дел,
Да вот только общенья между верхним и нижним нет вообще:
Из-за того ли, что безнадежно испортился мыслительный аппарат,
Избегавший старательно местоимения я,
Из-за того ль, что душа предпочитала сшитый из кожи халат
Перспективе пространств. Его заменила семья
Слепых шестеренок, чей механический дух
Предполагает невыход из блужданий внутри себя.
Двойного сознанья двоящийся требует слух,
Да и наружное зренье, да и сама судьба
Хоть тяготится разъединения, ибо бежит
Неизбежно сужающегося со всех сторон тупика,
Однако прежний порядок и смысл хранит,
Шаг за шагом и путь вспоминая, и его выявляя, пока
Изнутри не проступит прежде невидимая взаимосвязь,
До поры сознательно загнанная вовнутрь себя,
А теперь неизбежно, закономерно и почти не таясь,
Естество свое потеряв и память о нем не любя
В герметичном пространстве порождает стерилизованный мир,
В элементах которого ощущается явный изъян,
Как в сознаньи считавших, что бывает бесплатный сыр,
Приобретающих облик носящих очки обезьян,
Слушающих шорох снов: перетекание пустоты
Из пустого в порожнее, повторенье бессмысленных слов
На обочине мира, где речь стоит у последней черты,
И звучит как отзвук дуды, на которой играл крысолов,
И дрожит под сенью холодных и дольних звезд,
И не греют ее ни сухая трава, ни острый камыш,
Лишь доносятся глухо из невидимых нор и гнезд
Голоса - да в пространстве илистом бегает мышь.
Обречено уходит вода, обнажается дно,
Полудохлая рыба обмылком выскальзывает из рук,
Откуда-то сверху слышен сухой потрескивающий звук:
Это рвется небо. А ведь совсем недавно цельным было оно,
Каждый шаг продолжал предыдущий, и не отвергало сознание
Ни стадии осмысления, ни последовательности понимания.

3. СОБИРАТЕЛЬ НАЧИНАЕТ ПОНИМАТЬ, ЧЕМУ ПОСВЯТИЛ СВОЮ ЖИЗНЬ ЛЕТЧИК

Уравновесить безумие смыслом - вот что ему хотелось.
Ничего своего здесь, конечно же, нет. Есть зовущее Божие
Вне всего и во всем.
Приблизительно так
Шаровая молния, легко потрескивая, ищет цель,
Расшивая воздух по швам и попутно
Виртуальным алмазом кроя пространство
На грани живого и мертвого –
То деля на отрезки, то соединяя в клубок
Пучки зарядов. Затаясь, ожидает нужного часа,
Чтобы зажечь то, чему суждено вспыхнуть:
Ствол, ветви и листья бездумно шумящего дерева, растущего на холме.
Горение – его суть.
Потрескиванье – его звук.
Невидимый его дух – вне пределов видимого живого.

4. ПРИ ОЧЕРЕДНОМ ВИРАЖЕ ЛЕТЧИКА ПОСЕЩАЕТ ПРЕДВИДЕНИЕ О БУДУЩЕМ СУЩЕСТВОВАНИИ СОБИРАТЕЛЯ

Заходя на вираж, летчик подумал: полет есть скольженье
в слоях невесомых, лежащих друг к другу впритык:
В ушах отдается сухость едва уловимого звука. Внизу
зренье видит торчащие палки деревьев, в воде листву –
и то и другое отходящее за грань бытия.
На берегу реки, на краю
стоит человек, глядит в небо, прислушивается
к зову кочевья гудящей внутри пустоты,
размышляет, глядя на кладбищенский крест
о сохранении внутренней сущности при перемене судеб и мест
посредством полета. Он – протяженнейший акт, и конечно
там, где кончается он, начинается вечность.

5. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЗАПРЕДЕЛЬНОСТИ МИНИМАЛИСТСКИХ ЗВУЧАНИЙ

До поры до времени - тишина неподвижных промерзших пространств
Звенящая как в пустоте на пределе натянутый провод
Звучанье хранящий в самом себе. Скорость звука здесь перечеркнута, но
В интервалах нот, в повторяющихся полутонах вертикальных дыр
Подобье его возникает: воздуха выдох, как отдельно стоящее дерево
Призрачное, на юру, технологией вздохов, почти не дающих отзвуков
Обладающее - ведра пустота в ожиданьи дождя, которого нет
Разве капля-две, но не более: полый звук, в горле удавленный
Сам один, как уродец-король, заблудившийся в несуществующей чаще
Бесконечно урезанный минимум – эхо, в котором незримо качается Маятник времени и беззвучно вибрирует летящая к цели стрела

6. СМЕРТЬ ОТЦА

Гноился отец, лежал весь в струпьях, как Иов,
Проходил земные мытарства,
Долго томился: вначале дома, затем в больнице.
Под конец ему отрезали ногу.
Нес ее летчик домой, завернутую в тряпицу -
Такой продолговатенький, аккуратно упакованный сверток.
Принеся, положил в сарае.
В те дни стояли морозы, однако нога
Обмерзнуть почти не успела.
Отцу хотелось, чтобы нога была при нем, когда его похоронят.
Как он хотел, так оно и случилось.

7. ПРОЯСНЕНИЕ МЕСТА ДЕЙСТВИЯ

Неясный осенний пейзаж растворяется в сумерках.
Его не пугает отсутствие света: он помнит себя до того,
Как он появился,
Не понимая, не зная, какова протяженность меж прошлым,
Настоящим и будущим; оказалось – лишь тонкий мазок,
Да под ним чуть приметные блики того
Что вписалось в пейзаж и того, что вписаться в него не могло
Прикоснулось к мгновенью – и тут же про это мгновенье забыло
Летчик понял: со вписавшимся вместе не вписавшийся тоже идет по дороге
На которой кончается время и ведет неизбежно туда
Где оно уже кончилось - в наложенье различных пейзажей
Друг на друга, в сплетение красок и линий и смутных фигур
Так густеет пейзаж, чтобы стать одиноким и цельным,
Ограниченным и бесконечным – в себе – и собою самим.

8. ЛЮДИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

Люди безвременья по миру наискось идут, в раскоряку,
Размышляя, как и сколько придется тянуть депрессивную долгую жизнь.
Взгляд, ненароком брошенный вверх, отмечает кружение снега; при том
Обжитое тело не может понять неизбежности холода, так как не знает: Существованье – это горечь и боль - до тех пор,
Пока не покроется снегом душа и не осолится солью.
Нечто вроде реки впереди. Позади
Нечто голого поля. Как встарь
В ветхой лодке плывет по реке усталый почтарь
С письмом из-за Стикса: Летчику от Собирателя – или наоборот.
(Естественно, ни тот, ни другой никогда его не получит).

9. ЛЕТЧИК ПРОЛЕТАЕТ НАД ВЫМЕРШЕЙ ДЕРЕВНЕЙ

Вновь подул запредельный ветер, согнувший деревья рощи, разделивший ее пополам
Будто море. На одной стороне остались поляны в цветах
Освещенные ярким солнцем. На другой утопает луна
В вязкой тине затянутого густою ряской пруда.
Жизнь ушла по зеленому лугу, не примяв травы,
Смолк и звон кузнецов, в скрытых кузнях ковавших прямую речь,
Даль пространств отзывается эхом, заплутавшим в полях,
Зарастающие травою тропинки очертили пустоту жилищ.
Никто не живет в забытой деревне, никто
Не визжат калитки, не смеются дети, не мычат коровы, не лают псы.
Вдоль околицы бродит медведь с ободранной липовой ногой.
Скрип ее отзывается не есенинским всхлипом – немой бесстрастной строкой.

10. МЫСЛИ ЛЕТЧИКА, ПОСЕЩАЮЩИЕ ЕГО ВО ВРЕМЯ ОТДЫХА

В затишье, отдыхая от полетов
неплохо философские вопросы
обдумывать, при том вдыхать в себя
ненастоявшийся сырой весенний воздух,
миазмами пропахший отходящей
зимы, разложенной на составные части;
зажав в зубах ошметок папироски,
обдумывать, как сходит мир с ума,
и слушать, как бурлящая река
крушит бока недвижной длинной лодке,
скрипящей деревом рассохшемся во мраке,
да ощущать затылком холодок
пустых пространств, да табурет давить
тяжелым задом, да еще писать
без смысла и без цели, да при этом
отлично понимать, что адресаты
сидят по щелям, точно тараканы
с ушами, заткнутыми ватой, пьют, едят,
храпят, переживают снов кошмары,
и не желают знать, что дальше будет

11. ЛЕТЯЩИЙ НАД ЕВРОПОЙ ЛЕТЧИК ОТЧЕТЛИВЫМ ОБРАЗОМ ПРЕДЧУВСТВУЕТ ПРИБЛИЖЕНИЕ ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЕН

То ли начал капать невидимый серный дождь,
Скользя по кабине, то ли снизу произрастает густая трава.
То ли скрипит костяная лодка, плывя по реке из песка,
То ли ищет мозг, чтоб пронзить его раскаленная треснувшая игла
Неправдоподобно ярко светящаяся. Кажется, это начало конца, -
Думает летчик, - или завершенье начала, затерявшегося в первобытной голубоватой мгле.
Я лечу над миром, где металлический овен издает механический крик, Равняя всех под одну гребенку - прокрустово ложе,
На котором лежащему перед меча замахом снятся антихристовы времена.
Но на заднике все еще вертится флюгер Европы с перекошенной рожей, и там
Южный ветер неизбежно приносит смятенье умам и смущает
И без того легко поддающееся посторонним влияниям сердце.

12. ЛЕТЧИКУ ГРЕЗИТСЯ ПРИБЛИЖАЮЩЕЕСЯ НАШЕСТВИЕ ОБЕЗЬЯН И ЖИЗНЬ ОДИНОКОГО ДУХА

Вслед за ветром идут обезьяны. Их толпа сметает того,
Кто некогда был свободен и в душе сочетал четыре стихии:
Землю, воздух, воду, огонь
(Да, огонь, днем с огнем которого нынче не сыщешь, но который, Остальные три скоро вынужден будет смести, уничтожить),
Сопрягал, рассматривал, пробовал, разымал, делил на части,
Чтоб теперь, потеряв себя, сидеть на обочине духа,
Отчужденного, продающего, покупающего у самого себя, самому же себе говорящему:
Кайся в участи тех, кого позабыл, в том, что тобою давным-давно предано, в чем
Уже не находишь ни радости и печали, -
Так говорит он вслух - про себя же молится так:
Дай мне оставить тебя, проклятая, вышедшая в отставку земля,
Брошенный Бог, дай посидеть рядом с тобою на краюшке неба,
Дай ощутить вкус позабытого сладкого хлеба, которого
Здесь уже не пекут.

13. ЛЕТЧИК РАЗМЫШЛЯЕТ О СТАРОМ ДРУГЕ, ДАВНО ИМ НЕ ВИДЕННОМ И НЕ ЧИТАННОМ

Умолк Соколов Саша – дотошный русский прозаик
(он же поэт), в промежутке исчезнув между собакой и волком
Ничего никому о нем неизвестно, нигде не слышно
Почти двадцать пять годков прошло, как он сгинул
Не слышно о нем ни в сырых борах, ни в глубоких глухих оврагах
Тщетное эхо само за собою бежит по безбрежным просторам
Где в совершеннейшей тьме и молчаньи мертвым сном Заитальщина спит
Свет отключен, съедены кошки с собаками
Выпита водка, скурен табак, в утробах зарезаны дети
Тщетно писались событья на собственной глади прилежной итильской водою
Волны одна за другою разбились о камень забвенья
В иле, на дне Итиля лежат без крестов вурдалаки
Некогда бывшие люди, а по пустынным просторам
Бодро шагают, щуря косые глаза, восточные люди
Да бормочет, должно быть, плетясь вслед за ними с сумой Соколов:
Спи страна. Ничего. Буду ждать я, пока ты проснешься

14. ЛЕТЧИК ОЩУЩАЕТ СТАРЕНИЕ

Влияние прозы: внешний ландшафт
сквозь тусклые линзы предвечерних окон
едва проступает, застывшую обнажает твердь
гаснущего неба. Растворяющихся облаков
давно не видать, и в сумерках тают
косые струи дождя. Бессмысленных их рифм
не перечесть, а, следовательно, честь
пора бы уж знать, чтобы дать умереть
звуконачалью, блуждающему в полях
слоями свернувшихся далей
Подсевшее зренье не различает примет, а лиц
и тем более, но и пения певчих птиц
в облетевших рощах уже не слыхать
механический голос пытается воспевать
то, чего нет: беспонятийный, кормящийся загнивающей тканью основ
сюрреализм не картинок, не снов
но слов, оголенных от смысла
речь звучит совсем не так, как просит контекст,
но и не так как ей хочется и произвольный усыхающий текст
самоустраняется, двоится, уничтожает себя изнутри
Уже не живой ажар, еще не мертвый гари

15. ПРОЛЕТАЯ НАД СТАРИННЫМ АНГЛИЙСКИМ ПАРКОМ, ЛЕТЧИК РАЗМЫШЛЯЕТ О ПОСМЕРТНОЙ УЧАСТИ ПОЭТОВ

Что ты бредишь, потускневший крошащийся мрамор,
Дремля среди неизбежно ветшающих рощ,
Год за годом все гуще роняющих листья
В опрокинутые зеркала?
Вот опять в который раз кончается осень, и наверху
Быстро-быстро луна убегает от настигающих туч.
Только кто ж виден там, в просвете меж ними? Не Эзра ли Паунд?
Да, конечно же, он. Но за ним
Томас Стернз Элиот
На хрипатой свирели отыгравши Четыре Квартета
Всходит к зимнему небу, и рядом с собой
Видит воинств небесных пресветлые лики. А Паунд не видит:
Видит он только желто-зеленый, в прожилках и трещинах, крошку роняющий мрамор,
Да китайских божков.

16. ЛЕТЧИК ВСПОМИНАЕТ, КАК СИДЯ НА ДАЧЕ, ОН ОЖИДАЛ ПРИБЛИЖЕНЬЯ ЗИМЫ

Непостоянство занудного ветра. Туда и сюда
Вертится флюгер на крыше дома напротив:
Одновременно на север, на юг, на восток и на запад.
Вроде бы осень в природе, а, впрочем, давно бы
Время зиме наступить. Сцепленье случайных явлений
Предвосхищает ее приближенье, пока
К нам подступает она. Заметает
Заледенелые сучья, ветви деревьев в саду, и сами деревья.
Меж ними в проемах
Приоткрывается потусторонняя даль, и запредельность
Прежде незримая, явной становится вдруг, а за нею
Белая, белая жизнь, то бишь смерть - и настолько близка,
Что уже различимы подробности
Во мраке холодного вечера. Нам остается лишь ждать.
Не ужасаться, не мнить о себе, постигая
Хитросплетенье случайных деталей, но ждать.
Ждать в тишине и молчанье, пока в вышине
В стройном порядке не встанут высокие звезды.

17. ЛЕТЧИК ПИШЕТ КРАТКИЙ НАУЧНЫЙ ОТЧЕТ О ПОСТИЖЕНИИ СУЩНОСТИ ЛЬДА

Совершенство бесстрастно. Может быть, с этого стоит начать
Кристаллография снега и льда неподвластна уму и недоступна сознанью
Здесь между жизнью и смертью дрейфует почти что бесплотное тело
Под влиянием магии необозримых пространств и протяжного зова
Изнутри. Путешествие вглубь порождает сомненье в движеньи
Словно вязкая пластика снега под собственным весом
Обретает теченье в сердцевине перестраивающегося бытия
Там, в глубине, вне пластов обретается цельное время
В лунок спирали, схожие с виду с кругами древесных стволов
Лезут сосульки-столбы, словно Лотовы жены из погребальных колодцев
Иероглифы стен отражают понятия, невыразимые в слове
Бестелесная белая нить еле брезжит, затем превращается в воздух
Постигает предел без предела, который все свойства
Свел к нулю, зачеркнул, и беззвучье, бессцветье, безмыслье
Ввел вовнутрь мертвецу, преграждая дорогу хаосу, манящему в бездну
Вод подледных, за звенящие в воздухе стены удалил впечатления мира
Пыль и ветер, вздымавший ее, прослоенные крупчатой солью
Спят в обнимку в колодцах и слышат вполслуха, вполуха
В изначальном безмолвье глухую пульсацию льда

18. ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ

Эта жизнь провисла не так, как провисала прежняя, та
Сознанье пронзила пунктирная векторная стрела,
но и эта стрела пролетела не так, как летела та, другая – еще до того
как эта стала собой. Запредельные голоса
предвозвещали перемену участи. Между век
пролегала нейтральная полоса, и сошедший на нет незаполненный человек
не ощущал, как двери ветер срывает с петель и креп. Вот почему весы
теперь не колеблются, замерев
в мертвой точке, и вразумляющих голосов
уже не слыхать, кроме одного-единственного - того
который и раньше звучал внутри, но теперь угасает с тем,
что было покрыто ризой из сала и кож. Положен ему предел
Внутри себя, но смысл и сущность остались на рубеже
Того, что было и есть – а его самого не будет уже

19. ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ И ВРЕМЕННО ДЛЯЩЕЕСЯ БЕССМЕРТИЕ

Некогда летчик думал о чем-то, чего-то писал, мысленно речь сочинял - по-французски, должно быть.
Собиратель к нему приступил, чтоб о чем-то спросить по-немецки
А и хоть по-турецки спросил бы - что толку: летчик молчит
Навзничь откинувшись. Он то ли мертв, то ли спит
Вода его огибает, утробно урча
В руке у него оплывает свеча
В голове продолжает вращаться мир
В бесконечной стадии паралича

20. ЛЕТЧИК ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ ПРЕДЛАГАЕМОЙ ЕМУ ЧЕРЕЗ ЭФИР ПОСАДКИ

Умерший летчик парит над землею. Внизу одинокими пропадающими огоньками смутно обозначается посадочная полоса,
Перекликающиеся, перебивающие друг друга запредельные эфирные голоса
То и дело дают ему противоречивые указания.
Летчик сосредоточил внимание
На внутреннем мире; затем прекратил прием:
Сумасшедший дом, наполненный шагами, шорохами и шепотами и без того при нем.
Вместо реальной посадки летчику предпочтительней грезить и видеть сны:
Рамки внешнего мира для него пусты и тесны.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ТРАКТАТ ЛЕТЧИКА, ПОСВЯЩЕННЫЙ НЕ СТОЛЬКО ПОЛЕТАМ ВО СНЕ, СКОЛЬКО САМИМ СНАМ

1.
В проточной воде полета-сна
Отстоявшаяся мысль образует осадок
Первородного слова остаток
Самому себе снящийся. В промежутке
Скрипит туда-сюда качающаяся дверь.
Сон - это зверь, пожирающий жизнь
Жизнь - это нож, рассекающий время на части
Непрестанно снующий.
2.
Внутри сна плавают рыбы
Одна плывет туда, а другая сюда
Каждая ищет другую, и каждая самую себя
В месте их столкновения возникает их настоящее я
Гадает пилот: сон - это плоскость или глубина
Без меры и дна
То есть свидание времени с вечностью
Или глухая стена
О которую можно до бесконечности
Биться пустой головой
3.
Эта стена познанья словно некий линейный объект, и ум
Взаимодействует с ним, бегая вдоль, словно подвыпивший кум
Если объект круглый - полет его обтекает,
Но изредка и проникает
До самой его сердцевины -
Приблизительно так, как туман проникает в низины.
4.
Сердцевина полета есть колыбель, в чьей глубине
Кто-то лежит, убаюканный, в ней затаясь и качаясь.
Все это просто – настолько, что перетечь ей по силам
Извне вовнутрь – и обратно
Так возникает свобода от мира и единение с сущим
Полет ведь совсем прост
Только шит на вырост
Каждому персонально
Вот и вся его тайна
5.
Чтобы проникнуть в него, нужно нарушить границу
Между отдельным и целым. Там, в пустоте
Нас ожидает невидимый лес без деревьев
Дремлющий в статике
Листья без шороха, ветви без шума, без скрипа стволы
Звуки без звуков, пейзаж без пейзажа. Его тишину
Стоит послушать
6.
Это не жизнь и не смерть - это нечто другое: попытка
Узкой дорожкой прогулки между безумьем и высшим
Смыслом - чтоб там, в пустоте, обратиться к концам и началам
Думая о недоступности сжавшейся точки, куда
Нету дороги - причем ни туда, ни обратно,
Даже и больше, пожалуй - ибо там нет
Мало того, что дороги - даже движенья
Нет ни начала его, ни конца – но одно ожиданье
Проистеканья туда и обратно, которое есть середина
Что для себя и конец, и начало, она же сама сердцевина
Но и к тому же еще и окрестность теченья
Центра конца и начала
7.
Сон есть полет, лишенный отрезков движенья
Действие в нем выражаются, а не понятья
Где проступают, возможно, движенья души, только разум
Остановить, рассмотреть и постичь в раздробленьи не может
Эти движенья - только лишь в цельности. Это ли есть проявленье
Мiра, стоящего за ограниченным миром
Наших стремлений, понятий, да и самих нас, пожалуй
Значит ли то, что парение наше условно
Призрачно? Может быть, нас и самих
Нету покамест? Вполне может быть: есть частицы пока, из которых
Через какое-то время появимся мы, только надо
Ждать терпеливо, чтобы дождаться в грядущем
Преображенья. Но может удастся, однако
Прежде почувствовать бывшего цельным Адама,
В ком полнота уж была до частицы.
8.
Там есть движенье внутри, смещенье осей и понятий
Есть вертикали, переходящие в плоскости сфер
Уровни есть, параллельные им, и они их
Пересекают, делят на части, дробят
Сводят в единое целое - то, что в себе заключает
Путь в глубину, в высоту, и в концы, и в начала
Прочих пространств
Летчик абстрактных понятий не понимает,
Только конкретные - но и такие, однако,
Что и сама их конкретность уже за пределом
Всяких понятий и свойств
9.
Это конкретность, то бишь полнота, о которой
Разум не может судить - только сердце. А сердце ведь чуждо
Всяких абстракций. И если вместить оно может
Всю полноту невместимую - значит, возможно
Втиснуть в какую-то форму лежащее вне, и к безкраю
Край отыскать, чтобы выразить в формах понятий
Непонятийное - или ж, другими словами сложить
Несовместимое вместе и ограничить на время
То, что границ не имеет. Только тогда,
Если реальность проста - то она станет каплей, в которой,
Все заключается. Если же несколько их, то и сны - только тени
Смутных понятий, а сами понятия - тени понятий других,
В каждом летящем, и каждый летящий - двойник
Спящего зеркала, где раствориться не может
Он, как не может слиться в единое с ним

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
СТИХИ, ОСТАВШИЕСЯ ПОСЛЕ ЛЕТЧИКА

1. НОЧЬ

Не надевай, выходя, женское платье, в ночь.
Прямо за дверью блестит порог, облитый луной.
Черный лохматый пес тихо крадется к нему.
Плачут как дети коты.

В кронах огромных дерев
Ветер свистит. У корней
Травы густые шумят.
Сладкая, жуткая родина жизни. За ней -
поле пустое. Дальше - чернеющий лес.

Воют, собравшись в круги,
звери, поднявшие лица к луне.

2. ГЕЛЬДЕРЛИН

С онемевшею кифарой
Бродит он среди руин
Бедный, бедный Гельдерлин

Голос вечности усталой
Слышит сквозь тяжелый сон
Из-под мраморной подмышки
Видит тень античной мышки
Средь редеющих колонн

И тоскует и томится
Словно кокон среди трав
Не хотящий ни родиться
Ни воскреснуть смерть поправ

3. БЛУДНЫЙ СЫН

Сын не слушает, что говорит отец,
Если что и слышит - то вполуха.
Он потом припомнит, под конец,
В час, когда застынет, как свинец
Время, умирающее глухо.

Тяжко, пусто, скучно.
Ночь лиха.
Далеко до пенья петуха.


4. ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДИССЕЯ

Как студень воздух густ. Беда по кругу водит,
Едва скрипит тягучих дней обоз.
Он в дом вошел, и дома не находит,
Он и заплакал бы, да больше нету слез.

В пустых стенах, где бражничали воры,
Прядет окостеневшая жена,
Жизнь словно парус выбелило море,
Меч заржавел, и Троя сожжена.

Итак, смиряясь с равнодушием позора
Молчит, зевает, пальцем чистит нос,
Да слушает ночами, как в дозоре
Бряцает цепью старый верный пес.

5. ОКТЯБРЬ

Осень озябшее лето хоронит,
Бродит, шарманку прижав к бороде.
Слышно, как жизнь пожелтевшая стонет,
Видно, как листья плывут по воде.
Лето еще проступает кругами,
Птицы еще подают голоса
В мутном тумане, где кверху хвостами
Рыбы висят да гниют небеса.

6. ПЕРВОЕ ЭПИСТОЛЯРНОЕ ПОСЛАНИЕ В ПОДРАЖАНИЕ ГОРАЦИЮ

O quid agis! Fortitet occupa
Portum.

Когда дует холодный ветер от сжатых полей
И двурогий месяц становится круглой луной
И седеют дни, и в ночи шуршит поредевший тростник
Как стерня индевеет душа и ноет остывшее сердце
Тогда
Ни зеленый плющ, ни эолова лира не избавят тебя
От косматого времени. Что же ты медлишь, ловец
Еще ходит рыба в подводной траве и скользит недремлющий челн
По реке, и краснеет на глади, готовый к смерти закат

7. ЛОВЕЦ, ОН ЖЕ ХУДОЖНИК

Ловец сидит в развалившемся доме, цвета наблюдает
Исчезающие. Пустеющий мир его вдохновляет
И круглая дырка в нем
Удел его – небо, и это он понимает
Или сумасшедший дом.

8. НИЦШЕ

Вслушайся, Ницше, в песнь,
Которую поет ночь.
Знаешь ли ты, идиот,
Кто придумал ее?
Кто хрустальную арфу
Извлек из подземных недр,
Кто на горной вершине
Водит твоим пером?

Гномы кряхтят в реке,
Тролли свистят в лесу.
Мозг изнывает в тоске,
Звезд изнутри не видать.
Рядом усталый бюргер
Трескает колбасу.
Он-то не знает бездн.
Да и зачем их знать.

9. БОБОК

Звезды опали, ослепли орлы.
Снятся провидцам нелепые сны.
Тщетно гадая - нечет иль чет
Время усталое уж не течет.
Рты подо льдом разевают, немы,
Рыбы. И, кстати, провидцы не мы:
Нет с нами Бога. Мы сбились с пути.
Ночь нас настигла. Куда нам идти?
Лечь бы, всхрапнуть, завалившись на бок,
Слушать сквозь сон монотонный бобок.

10. ЕВРОПА

Что-то молчит тростниковая флейта,
рыба не бьется - томится в сосуде.
Холод. Вокруг облетевшего древа
ходят бесполые голые люди.
Клювом проткнув опустевшее небо
дремлет в ветвях католический ворон.
Скоро, наверно, пространство исчезнет
и прекратится времени гомон.

11. ПРИ ЧТЕНЬИ УЭЛЛСА

Герметичный воздух, стерилизованный мир,
Изучающий взгляд окуляра вовнутрь. В глубине
Постепенно стирается память, скудеет среда
Обитанья людей. Наступает пора обезьян.
Где Великий Лунарий? Как тыква гниет голова.
Обезьяны купаются в желеобразной реке.
Весть последнюю разум, должно быть, уже не успеет подать,
Перед тем, как навек погрузится в бездонную тьму.

12. РОССИЯ

В звучных ль созвучьях путь воспоют
в жестких ли звуках, скрежещущих глухо
Меряют сани застывшую степь
режут полозья визжащие снеги
Глухо и пусто. Лучина трещит
в дальней избушке, да бредит тревожно
память - как будто бессмертник цветет
в мутном пространстве под красной луною

13. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ

Время сужает круги. Воздух уходит наверх.
Нам остается смерть от удушья. Еще остается побег -
В прошлое - там, где осталось
Детское счастье в крошечном доме.

Белки скачут по крыше, за низким забором
Лисы гуляют. Зеленой стеной
Веселый лес шумит где-то рядом.

Наверху - синее небо
Со звонко поющим ангелом.

14. ВТОРОЕ ЭПИСТОЛЯРНОЕ ПОСЛАНИЕ В ПОДРАЖАНИЕ ГОРАЦИЮ

Omnes eodem coqiur.

Друг, ты пишешь, что слишком уж жизнь безотчетно уходит
Правда. И я примечал это сам, и неоднократно
Что ж тут поделаешь, если себя мы управить не в силах
Хоть и должны. Но молиться мы можем и Бога просить друг за друга
Чтоб угасали мы медленно, верно, и с толком, и столь неприметно
Как усыхают, по слухам, мамврийского дуба
Корни и ветви; и хотя бы под самый конец, на исходе Господнего Лета
Хоть издалека расслышать смогли бы гулко звучащие трубы
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney