РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Павел Алешин

Четыре маленькие поэмы

13-07-2020 : редактор - Женя Риц

Море

Вступление

У меня ничего нет.
Только сердце раскаленное – камень,
только сердце, раскаленное звездами,
И вся моя жизнь,
и вся моя жизнь, слышишь,
звездная ночь моя,
уместится на твоей ладони.
Но песни мои – как море,
как море, не знающее покоя,
больше,
о, насколько же они меня больше!
И падают, вольные, волнами
на берег далекий –
на берег молчаний,
молчаний твоих далеких.

Перед рассветом

Предрассветные дали спящего моря отуманены синевой:
звезды ладоней твоих погружаются в синюю бездну,
звезды ладоней твоих
погружаются в синюю бездну живым и недремлющим
нежным твоим серебром,
серебром неизвестности, серебром неизбежности, белым твоим серебром.
И рассветные дали уже, напоенные звездным твоим серебром,
и рассветные дали уже тобой пробужденного моря,
и рассветные дали уже растуманены светом –
светом твоим.

Преломление света

В шепоте, в рокоте ль волн –
Эрос:
тот, что движет светила, вечный,
тот, пребывает что в мире – Словом,
тот, изначальный,
начало начал.

Ты – верная дочь его,
ты, мое Слово:
вечно была, есть и пребудешь – во мне и со мной –
каждой волной.

Море в зените

Синее, светлое, синее, темное, синее, синее, синее...
В полный рост уже,
ясным голосом
звонкая синева.
Небо бездонно,
но синие воды, но светлые воды, но темные воды
кажутся – в это мгновенье – бездонней:
в это мгновенье – только сейчас – только всегда.

Море со звонкими волнами,
море с серебряными ладонями,
Это, твое, море
движется, синее, движется, светлое, движется, темное,
и изменяется, так что недвижимым кажется,
синее, светлое, темное,

это, твое, море,
это, твое, тобою
напоенное:
тобою – вблизи, издалека – тобою
до краев и до дна напоенное
море.

Голоса бури

Спутаны, перемешаны, опрокинуты горизонты –
звоном:
в колоколе воздуха черного
носится, бьется, как сердце в безумной груди, –
ветер.
Бьется, могучий, невиданный:
не в силах он справиться
с обретенной
своей
мощью –
с закованной в черные латы,
с запертой в абсолютной свободе.

Опрокинуты горизонты,
опрокинуты небеса – в голоса
бури.

Белое солнце

Вдруг – белое солнце, ты.
Вдруг – ясность надзвездная всюду.
И голоса умолкают:
полнятся тем-же-иным серебром –
вновь –
и стелятся белыми волнами – новым покоем.

Так ты находишь меня –
белизной.
Так нахожу я тебя –
в белизне,
в каждой волне.

Белое солнце – над голосами.

Звездная ночь над морем

Волны спокойные
ночью не спят.

И своим трепетом
волны вполголоса,
волны спокойные,
с ней говорят:

Все настоящее никогда не кончается:
пребывает,
пре-бывает...

Уходит из моря ночь –
и вновь перед рассветом
звезды ладоней твоих погружаются в синюю бездну.

Ветер

I

Этот же ветер, вплетающий солнце в листву,
этот же ветер, мешающий небо и море,
этот же ветер, целующий губы твои,
этот же ветер, несущий молчанье пустыни,
этот же ветер – который сейчас у меня,
у меня на глазах, незримый, танцует,
этот же ветер, бессмертный и смертный,
этот же ветер, но в ту же секунду – иной,
этот же ветер, любимая, мы услышим с тобой,
этот же ветер, любимая, солнцем наполнит листву,
этот же ветер, любимая, перепутает небо и море
(это мы будем небом и морем),
этот же ветер, любимая, будет нашим с тобой поцелуем,
Это же ветер, любимая, развеет слова по пустыне
(и пустыня не будет безмолвной)
Этот же ветер, любимая, будет всегда танцевать,
нашими взглядами будет потом танцевать,
нашими взглядами – будет, незримый,
нашими взглядами будет, бессмертный и смертный,
этот же ветер, любимая, бывший и сбывшийся в звездах,
это он, это он уже здесь, это он – еще будет.

II

Ветер рождается там, откуда падают звезды,
там, где небо роняет слезы
на тела изумрудные снов и полей,

там, откуда низвергается пламенем солнце
в самые звонкие раны
радости, осеняющей лики морей,

там, откуда вырывается голос каждого,
одинокий – ибо голос и есть одиночество,
воплощенная жажда рукопожатия,
поцелуя, объятия, взгляда, улыбки – ответа,
или хотя бы отзвука, просто эха.

III

Тот ветер я не забуду:
снег еще сиял на земле, почти обнаженной,
на земле, помнящей тебя еще девочкой.
И ветер тоже помнил тебя такой.

Белые звезды снега. Золото вздохов солнца.
Страстный ветер, холодный ветер, яркий ветер.

А синева была натянута, как струна.
Как струна, было натянуто мое сердце.

Ветер был такой яркий, что слепил глаза.
Мои глаза. И твои глаза.
И твою улыбку.

Холодный ветер, страстный ветер.
Обжигающий ветер.

А еще – он помнил,
как девочкой ты бегала по этой земле.
А теперь (то есть: тогда)
он запоминал,
как наши тени сливались на этой земле,
на этой земле – в одну.

Тот ветер я не забуду.

IV

Вечер как ветер.
Россыпи дуновений, россыпи нот золотых.

И – вдруг, ни с того, ни с сего –
неподвижность.

Память.

Это не листья сейчас шелестели,
это память,
ее осколки, ее пепелинки,

кружились, кружились
и – вдруг, ни с того, ни с сего –
остановились, застыли

в воздухе.

(Ветер молчит)

V

Там, где сердце, звенели грядущие ночи
их нечаянным счастьем, водой золотой,
там, где сердце, и прошлые ночи звенели
их отчаянным счастьем, морозной луной –

там грядущий наш ветер, как, новые, помнил
неземные в подлунной метели снега,
там и прошлый наш ветер предсказывал, верил,
засверкают что морем у гор берега.

Там, где сердце – как веер, порыв и дыхание,
где жасмины и жимолость, сны жакаранд,
там, где сердце – как песня любовного знамени,
где объятье – не камень, а слов бумеранг,

там, где сердце – волна, горе смывшая радостью
(оттого эпилог превратился в пролог),
там, где сердце – гора, опьяненная пламенем,
там, овеянный нежностью, путь наш пролег.

Аллилуйя лазури, губам твоим, свежесть!
(этой хрупкости бабочки, тонкости рук)
Аллилуйя рассвету и полночи аллилуйя!
Там, где сердце, – не будет ни мук, ни разлук.

VI

Сердце раньше было оловом,
стало – золотом.
Ты, мой ветер, стала словом,
поворотом –

от рассеянности к звездности,
от печали к радости.
Те, кто звались счастьем гости,
стали страстью.

Ты – мой ветер, нежность.

VII

И ветер. Ты спишь, осененная ночью,
порою – луною и вечно – любовью,
как прежде – закатом, как вскоре – рассветом,
проснувшись, моею ты будешь и – небом.

И ветер. Его беспричинная воля.
И воспоминанья грядущего моря,
и дождь, и малиновых молний осколки,
и озера всплески, и кроткие вздохи.

И ветер. И сон твой, твое пробужденье,
и тело в закате, и взгляд на рассвете,
и сердце нагое, что слышать желанно,
и где бы то ни было вечное танго.

И ветер, и сердце любовью нагое.
Твое пробужденье и слов моих море.

Сад

I

Господи, благослови этот сад –
наш маленький сад, распустивший листву
в зимнюю нежность.
Знало тогда о нем только небо –
такое же, как и сегодня, –
бездонное небо цвета ночного моря.

Благослови эту землю –
нашу землю, мечтавшую во сне о весне
и дождавшуюся весны.
Пусть песни мои для нее будут
вечным эхом того звездного моря.

Благослови это солнце –
наше солнце, пока еще спящее в недрах земли,
пока еще не знающее о собственном свете,
дважды рожденном – наяву и во сне –
в зимнюю нежность.

И рассвет его благослови.

II

Звезды наполнили сердце твое
мерцающим серебром
нежности.
И то, что лишь виделось прежде нам,
что было зимним неясным сном
проясняется светом в воздухе,
рассыпается радостью в нем.

Воплощается – новою жизнью –
пробуждающейся внутри
нежностью,
преображающей
вишневеющий трепет зари.
Это – слово мое бессмертное
и сердцебиенья твои.

Это в будущем – три дыхания
в нежности и любви.

III

Ты, как земля, обнажена,
и, как она, нежна.
И сладко дремлешь ты, жена,
грядущего полна.

И сон твой легкий на волне
весны сияет мне,
и пламенеет в тишине
он с солнцем наравне.

И свет, земной и неземной,
что веет глубиной,
таит за нежной тишиной
и свет, и сон иной.

IV

Ты пробуждаешься, любимая, от света –
того, что у тебя внутри.
Нет ничего в саду весеннее рассвета,
его улыбкою ты спящей озари.

И, озаренный нежностью, он жаждет лета,
он обещаньем лета полн,
а над тобою – нежно спящей до рассвета –
мое дыхание: глубокий шепот волн.

V

От звонкого апрельского солнца
воздух кажется синим,
и эта хрупкая, тонкая синева
касается сердца.

Сердце с сердцем – цветущий сад,
и в нашем саду –
распускается третье сердце:
солнце грядущего сада.

И, полнотою таинства пробужденья
исполнившись, ты молчишь.
И слышна в саду
только тихая нежность –

тихой песни – тишайшей моей,
но касающейся – тебя
и знающей
о неслышном твоем ответе.

VI

Здесь, среди тишины моего голоса
распускается глубина твоего дыхания,
и так понемногу –
песня за песней, волна за волною, цветок за цветком –
разрастается море
нашего – только нашего – сада.
Мы меняемся вместе с ним,
мы сплетаемся вместе ветвями мгновений,
так, что листва на двоих – одна.
Но неизменен, весна моя, –
дар пробужденного сердца.

Пусть голос мой тих, но тебе в нем ведь слышится отзвук
шепота звездного – разговора бессмертного о любви –
вечной песни, поют что смертные соловьи,
вечной песни, в которой – дыхание Бога.
И молчанье – вниманье твое – тот же отзвук.

Здесь, среди тишины твоего дыхания
распускается глубина моего голоса.

Интерлюдия

По весне земля – не сыра,
а нежна откровеньем
неба – влюбленного
в затаенность ее:
в ожиданье ее тихое,
и в смиренье ее ясное,
и в ее бескорыстные
– как рожденье –
дары.

И небо –
небо тоже жаждет прикосновений,
ибо вовек
им касаться друг друга светом,
ибо вовек
они неразделимы,
ибо полна и сама земля
света творящего
прикосновений.

VII
Неслышимое слышно в тишине,
средь шепотов и шелестов и гула
счастливого мерцающего ветра.
То голос твой, неведомый еще,
то голос твой, пока не прозвучавший –
пока предощущаемый лишь нами.
Но этот голос новый – новый, твой –
уже мы знаем, как мы знаем это
цветенье нам дарованного сада.

Пламя
I

Пусть голос мой слаб, но он переполнен светом,
пусть истончается (свет труднее нести, чем тьму).
Я несу его – для тебя, любимая,
и несу его – для тебя, мой сын.
            Помни, что кровь твоя – пламя,
            зачатое средь зимы.
            Помни, что не пристало
            солнцу бояться тьмы.
            Помни, что свет обнаженный
            – свет обнаженный твой –
            зажженный нежной любовью,
            любовью быть должен живой.
            Помни, что полон август
            пронзающей синевой.

Вурвуру

Море – вечная память незыблемого непостоянства,
помнит прошедшее и грядущее помнит, не зная
настоящего, потому что оно – повторенье
времени в волнах пространства.

Только мгновенье зыбкое – и любимая, родная, земная,
плещется в волнах нежной солнечной нереидой,
и не света преломленье, но – зренья
волны дают, не зная

сами о том – шелестящее пеной мраморной озаренье:
вот оно – настоящее, вот оно – пламя извечного солнца –
обнаженное женское тело, в котором скоро проснется
новая жизнь, новый сияющий голос.

Волны улыбкой солнечной рассекая,
выходит на берег моя Пенелопа – моя Навсикая.

Стоунхендж

Мы были там – среди древних камней-великанов,
там солнце рождается – вновь и вновь,
тысячелетьями. И тысячелетия – канув –
возвращаются к жизни, ибо жизнь есть любовь.
А любовь – это пламя той таинственной птицы,
той, сжигающей смерть дотла,
оттого и камням, ожидающим солнце, так сладостно спится,
оттого даже древность их – юна и светла.
Мы там были – и не знали о нашем грядущем солнце,
но увидели там, как должно лелеять свет.

Венеция

Есть свет – незыблемый, неуловимый:
то пламя мрамора, то глыба вод.
– Но как не заблудиться здесь, любимый?
– А этот город этого и ждет.
И свет его, дарованный, как воздух,
дарованный мгновенно, просто так, –
есть чистый свет, пульсирующий в звездах,
что вечности рассеивает мрак.
И этот вечный свет – все то же пламя,
все то же, что пульсирует и в нас.
Я знаю, ты уже тогда был с нами:
ты – новый свет, который выбрал нас.

Михайловское[i]

Мы были там – и прежде не бывало
сиянье звезд нагих – той ночи – ярче,
сильнее, жарче, тише, мягче.
Но все казалось, что зиме их мало.

Мы были там, и пробужденье весен
не раз встречали там – как ты, ребенком
когда гуляла средь берез и сосен
в их тающем живом безмолвье звонком.

Мы были там, когда там пело лето
– землею, небом, зеленью, рекою –
когда мы просыпались до рассвета,
и ждали, ждали дуновений света
и дожидались их – вдвоем, с тобою.

Мы были там – и осени дыханье,
и ясное, и страстное, вдыхали,
и листьев опадающее колыханье,
как речь – не слышную другим – мы понимали.

Мы были там – мы будем там, родная,
теперь мы будем там втроем, родная,
и звезд сиянье, и весны безмолвье,
рассвета песню, листьев колыханье –
теперь увидит и услышит наше пламя,
и все поймет, и примет все с любовью,
и нам – как о своем уже – расскажет.

Сестрорецк

Сколько дыхания – сколько свежести хвойного ветра
на берегу морском,
сколько солнца – мягкого, тихого света –
сколько света в тебе и в нем.
Помнишь, помнишь? волн поцелуи нежные
помнишь – лишь мы и все?
Тишина, тишина безбрежная,
тишина и сон.

Синеву – беззаветную, чистую
с замками облаков
белоснежных, святых, неистовых,
с шелестом темно-зеленых листьев –
все небо – вдыхать легко.

И на рассветах мерцающих,
и на закатах тающих –
пламя, пока еще спящее,
ясность дыханья нашего –
наш с тобою единый вздох.

VII

Как странно говорить сейчас с тобой:
уже ты слышишь все, еще не отвечая,
вернее, отвечая, но по-своему, и твой
ответ – биение –
скорее не ответ, а вопрошанье,
и говоришь пока ты больше с мамой, чем со мной.

И голосом ее – моим любимым, нежным, долго-жданным –
пока ты говоришь со мной.

Но скоро голос твой, твой пламенный, раздастся,
(и будет он сильнее моего, нежнее – знаю)
раздастся голос твой, как синевою август,
и я – услышав в первый раз его –
его биеньем сердца своего
узнаю.



2016–2019

[i] Деревня в Ярославской области

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney