РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Иван Марковский

ЛАРИСА

18-07-2005 : редактор - Гали-Дана Зингер

поэма

посвящается, как ни странно, моему папе

I.

«Подарите мне Ларису
у Ларисы мягкая кожа
у Ларисы короткие черные волосы
Лариса любит котят.
Я хочу быть ребенком
Ларисиным котенком.
Когда Лариса была ребенком,
она жила довольно далеко отсюда
а мама говорила мне:
„Ох, подрастает где-то твоя невеста!“
Лариса подросла и приехала.
Здесь мы и встретились.
И подружились с первого взгляда.
Но любви между нами нет, нет и нет.
Я люблю Ларису, а Лариса любит котят, а не детей,
Которые могли бы родиться у нас с ней.»

Этим коротким стишком начинается длинная поэма
Я сидел, писал на листке какие-то подсчеты, цифры,
А получилось вдруг внизу, ниже подсчетов
Маленькое стихотворение про Ларису.
Вечером прочел, проанализировал. Эге, надо полагать, влюбился,
раз вместо важных вещей пишу какую-то околесицу про Ларису —
нормальный, взрослый, знаю чего хочу, работаю,
только немного страдаю, что до себя пока не дорос, —
а скучно. Берешь в руки вещь — понимаешь, как сделано.
Любая, например, книга, — как в стеклянном корпусе механизм:
Вот — метафора, вот шутка, коллизия, другие винтики-колесики
Ох, надоели мне эти прозрачные фокусы!
А с девушкой Ларисой общаюсь вот три недели уже —
и не пойму, как устроено. Зато как работает!
Уж и сам себе в диковинку стал —
а то ходил весь скучный, как Евгений Онегин;
думаю — вот, попишу в свободное время, оформлю в поэму,
что это такая за Лариса, и как там у нас чего получится.
Может, станет понятно всё? Тогда брошу.
А пока что-то одни нервы.
Ну ладно. Что будет — напишу дальше.
Просто буду писать, что есть, без всяких литературных сложностей:
пусть это будет произведение более человековедческое, чем художественное.

…А на следующий день — кризис
Я опять что-то доказывал Ларисе
Вокруг да около того, что нам нужно вместе жить
и давать друг другу веселье и нежность, —
(но не открытым текстом, а так, косвенно)
А Лариса смеялась и говорила:
-Я ничего не понимаю
-Не могу же я делать то, чего я не могу делать, —
говорила Лариса в смысле, что меня не любит
Я вдруг понял это со всей очевидностью
стало мне вдруг как-то невероятно грустно
и я сказал, а Лариса сказала -
«я же не нарочно, я же не виновата» -
со свойственной ей интонацией
отмежевания от ответственности,
отшатываясь от чувств, чтобы не пачкаться,
и это было некрасиво, и это неправда,
а правда, надеюсь, в том, что ты просто мне не веришь,
и прячешься от меня, играешь,
это — унизительная для меня проверка
на крепость нервов, на мою безусловную верность —
обидно тебе, что я пальто подаю невпопад, и не ловкий, и не общительный
а я влюблен, мне не важно, что ты говоришь, делаешь
мне достаточно того, что ты значишь и как ты выглядишь
как ты двигаешься, улыбаешься,
и твои правильные правильные глазки
почти незаметный акцент
ты сказала как-то: «вукруг»
ты знаешь, ты очень смешно говоришь
милая
А потом ты сидишь у себя на чердаке на диване
поджав ноги, накинув на плечи такую разноцветную штуку, ты сама связала
а я сижу рядом на краешке, у меня кружится голова
оттого что вот она, Лариса, близко,
я глажу тебя по волосам, по лицу,
целую легонько
говорю все время, какая ты замечательная
а ты говоришь, я что-то не то говорю,
что я вру. Я не вру!
…Лариса перебивает меня, говорит с котенком Катей,
хотя, каким-то образом — со мной.
Такая игра. Лариса очень любит котят Митю и Катю,
нежничает с ними, целует.
Она даже поцеловала мою фотографию в военном билете,
а меня — ни разу.
Потому что с котятами просто, они безответные,
фотография — тем более, а я — живой.
Но живого поцеловать — другое дело,
это уже значит — совершить поступок.
А Лариса не хочет. Я же совсем сумасшедший мальчик!
я просто полюбил и тянусь к тебе, Лариса
и сердце моё совсем не на месте
и скачет внутри, и давление
когда я заглядываю в окошко твоей работы,
где ты (или тебя нет, а если есть — светится настольная лампа)
трудолюбиво раскрашиваешь мультфильмы за крайне скромные деньги.
Тысяча — кадр. А работы много.
Ты говоришь со мной, а одним глазком рисуешь мальчика Борю и Капитана
я даже запомнил названия персонажей
И полюбил их. Они черно-белые, но у Бори зеленая банка
Магнитофон тихонько играет Телониуса Монка
мы почти танцуем, хотя сидим на местах
У каждого движения — маленькая волнующая оглядка:
внимание, Лариса смотрит.
Задумчиво покусывает верхушку тоненькой кисточки
а я сижу в уголке, не снимая пальто, стесняюсь;
что-то говорю; слишком тихо, сбивчиво, Лариса не слышит.
— Не бубни! — неожиданно звонко говорит Лариса.
При этом подается вся вперед, на меня, улыбается,
сплетает из рук смешной хитрый узел.
Я часто слышу это самое «не бубни». Всё равно бубню.
А однажды пришел -
у Ларисы были ярко накрашены губы,
так здорово, немного вульгарно, ей идет
Мы стояли в коридоре, Лариса села на стол и болтала ногами
совсем как маленькая непослушная девчонка. Где же бантики?
А на окне стояли чахлые здешние цветы
У Ларисы тоже здесь свой цветок — картошка
Лариса посадила в горшок настоящую картошку
она проросла, Лариса её поливает, ухаживает,
«Надо же мне о ком-то заботиться» — это ее слова
Вот такая она, Лариса,
девушка, у которой родинка посредине запястья,
в месте, где все нормальные люди носят часы.
Родинка означает, что Лариса родилась не просто,
а чтобы свести меня с ума
навсегда, навсегда, окончательно.
И свести меня с ума у нее выходит —
ну недаром же родинка горит в необычном месте.

Читателю, возможно, уже наскучила такая гуща событий?
Что ж, попробую описать все с самого начала:
Я зашел как-то к своему приятелю Чернышеву
стрельнуть 20 тысяч
(он студент ВГИК. Занятия были в Киноцентре)
Как вдруг — Лариса.
Девушка в плеере на одно ухо
стоит стройная у стены одна
смотрит правильными правильными глазками
черненькая
Во мне что-то сработало.
Я спросил Чернышева — это что за девушка?
— Это Лариса, — сказал Чернышев.
— Передавай от меня привет, — сказал я.
Чернышев пожал плечами и сказал «хорошо»
А осень. Я ехал в метро и вспоминал Ларису.
Вот она стоит, смотрит.
Я подумал еще: вот девушка, с которой может всё получиться.
Не тут-то было.
Вечером звоню Чернышеву
Ну как, — передал привет? — спрашиваю — Ага,
а Лариса сказала, ты похож на француза.
Я? Очень мило. На совсем неказистого француза.
Однако, обратила на меня внимание. Приятно.
— Передай Ларисе, что я хочу её пофотографировать,
покажи ей мои фотографии, я принесу.
Через несколько дней: Ура! Лариса согласна.
Потом захожу во ВГИК, Чернышев нас официально представил.
Правда, от стеснения из разговора получилась болтовня.
Но Лариса всё равно — первобытное существо, замечательная, всё подтвердилось.
Спросила: — А как ты хочешь фотографировать?
А я не знал.
Говорю, ну, просто, пойдем гулять.
Она сказала, о, пойдем пешком от Киноцентра до Китай-города.
Потребуется еще целая поэма, чтобы описать, как она это сказала.
Я ушел. Осень продолжалась, продолжалась
И, надо сказать, до зимы я так и не появился.
Не могу сказать, почему. Нехорошо, наверное.
Я, наверное, был чем-то занят, размышлял, думал.
В этой системе координат — поэме «Лариса»
Это время существует, как точка, его нет
Кстати, в Евангелии тоже не говорится,
что делал Иисус с 14 до 32 лет.
Вот и я появился потом, зимой.
И, заметьте — один, без всяких апостолов
бродил я среди столов в буфете на первом этаже ВГИК,
Приходил, смотрел на Ларису издали, кивал, не решался к ней подойти.
Делал вид, что у меня срочные дела с Чернышевым.
И, однако, набрал в слабые легкие спертого буфетского воздуха
и подошел к Ларисе, и произнес проповедь,
мысленно краснея, и (мысленно же) в смущении заламывая аскетичные пальцы.
А Лариса ничего, выслушала, смеялась.
Когда я уходил, оглядывалась, улыбнулась.
Этой её улыбки хватило мне на три дня беспробудного счастья.
Вот, Лариса, как все хорошо начиналось,
А ты говоришь: «мне ничего не нужно»
И прячешься, кутаешься в полиэтилен вежливости.
А мне нужно.
Это беспроигрышная позиция, Лариса, —
стоять всегда в стороне и жевать шоколадку,
брать от жизни только хорошее,
и говорить в случае чего: «как хочешь!»
и навсегда выучить формулу: «я ничего не чувствую»
не делать поступков
свято соблюдать свою пластмассовую стерильность,
так можно жить долго и счастливо, но стоит ли? —
А инфантильность этих строк, Лариса, символизирует то, что я открыт:
захоти — и дотянешься до самого сердца.
Вот я. От всей души предлагаю. Бери.
А ты предлагаешь мне банан, Лариса
Я говорю: «Спасибо, не хочу», — Лариса закатывает глаза.
Говорит: «Напиши себе такую бумажку:» я ничего не хочу«.
Обиделась.
Лучше улыбнись, Лариса.
Твоя улыбка мне дороже любого банана!

Лариса живет на чердаке на Чистых Прудах:
мансарда, чья-то бывшая мастерская,
вполне себе однокомнатная квартирка, только нет ванной,
типографский станок с огромным железным колесом — штурвалом:
это мастерская гравёра.
Здесь кто-то делал оттиски, гравюры.
На чердаке особенный, свойственный Ларисе запах.
Вид из окошка — облезлый проходной дворик, крыши,
место очень живописное, и жить можно, только, увы, душно,
плохо проветривается, Лариса страдает.
Я принес вентилятор, повесили на форточку, а толку…
Войти на чердак можно только с черного хода
по захламленной заброшенной лестнице, которая, кроме нас, никому не нужна:
черный ход закрыт. У Ларисы есть ключ от всего подъезда.
А когда прихожу в гости, нужно громко кричать: «Лариса!»
Лариса выглядывает, машет, сбрасывает ключ в пакетике из-под чипсов, чтобы не затерялся в сугробе.
Здесь, на чердаке, мы смотрим телевизор, пьём чай, иногда — спиртные напитки.
Лариса любит делать это при свечах, у неё это получается как-то вправду уютно, на удивление не пошло.

…А я всё настаиваю, я засыпаю Ларису риторическими вопросами:
а если бы на моём месте был принц (мифол.),
не было бы разговоров — «не пришло время», «я ничего не чувствую».
И что я, т. е. я, автор — «врунишка-лгунишка» со своими порывистыми сентиментальностями
и так далее.
Но если так — всё.
Значит, не подошел.
Не прошел по Ларисиному трафарету.
И нужно мне, как литературному герою, да и просто по-человечески взять и умереть,
а не писать это ночью, грустно.
А я пишу. Выходит, надеюсь?
Потому что когда ты смотришь на меня, Лариса,
своими правильными правильными глазками,
мне кажется, что всё несколько иначе.
Что ты меня любишь.
А слова можно наговорить любые.
Дай-то бог, чтобы всё так и оказалось.
Хотя, что я могу поделать, если это — как зажигалка: горит или не горит.
И если не горит — не горит, ты меня не любишь, Лариса.
Поехал домой.
После таких расставаний всплывает в электричке старинная детская мысль,
что я один такой, и становится так печально…
и еще, что человек вообще совсем один, как ни крути,
И о том, что всё хорошо, что кончается
Кому нужны огонечки? — никому.
Эй, дешевые огонёчки! — никому они не нужны.
Вот и люди совсем не нужны друг другу
Здравствуй, эпоха всеобщей раскоммуникации.

Жил был один неуклюжий человек, толстый, средних лет из города Вологды
В своем лице он определенно находит что-то лягушечье
И, и это сыграет в дальнейшем определенную роль, немного хромает.
Проснулся в три часа ночи
Вышел на кухню выпить стакан молока
И нашел в соседней комнате серую тетрадь с женскими стихами
Герой прочел стихи, уснул, увидел во сне их автора и влюбился.
Во что бы то ни стало решил её отыскать
Бывшая соседка, сизолицая К. — женщина немолодая и неприятная, клептоманка
Открыла свой воровской журнал и нашла тридцатилетней давности запись:
«В поезде Москва — Махачкала у женщины с серыми глазами
мною похищены маленький ребенок и обширная библиотека»
Тетрадь, значит, и есть — обширная библиотека
(А ребенок, видимо, — пупсик, — думает наш герой. Нужно, наконец,
как-то его назвать; например, В.) В. едет в Махачкалу.
Следы женщины с серыми глазами петляют
По горным дорогам Кавказа и аллеям пансионатских парков
(В целом — что-то среднее между романами
«Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Двенадцать Стульев»)
Наконец, В. попадает в отдаленный санаторий Х. и узнает,
что автор стихов — отдыхающая Патриция Д. — уж лет 30 как пребывает на исторической родине в США.
В. возвращается в Вологду, как в воду опущенный: Америка далеко.
Делится горем с Д., другом, техническим гением
Выясняется: Д. — приемный ребенок К., тот самый маленький мальчик,
украденный в поезде Москва — Махачкала, а совсем не пупсик.
После распития по этому поводу напитков
Д. с помощью некоего прибора ретранслирует В. в Америку.
В Америке после недели скитаний
В. натыкается на уютный мавзолей посреди зеленой лужайки
«Урсула Патриция Дуглас спит здесь и ждет своего рыцаря» — написано на дверях.
Старушка-вахтерша на полусохранившемся русском утверждает, что
Патриция Дуглас лет 30 назад заморозила себя в стеклянном гробу
Оставив завещание — инструкцию
С подробным описанием этого самого рыцаря,
при появлении которого её следует разморозить.
Начинают сверять приметы:
толстый, хромой, из Вологды — всё совпадает
В. уже не верит своему счастью
Но с последним пунктом получается неувязка:
Должен быть шрам поперек колена и родинка посредине запястья
Шрам — на месте. (Оттого и хромает!) А родинки — нету.
В. сел на землю и зарыдал:
«Ах, почему у меня есть шрам, а родинки — нету? Почему — не наоборот?
Шрам бы я сам сделал, а родинку — как? Всё зря…»
В. ушел оттуда, ссутулившись, ещё сильнее хромая.
Только взглянул на прекрасную Патрицию Дуглас, навсегда молодую,
Которая ждала своего рыцаря в стеклянном гробу.

…Всё это написано только ради этого восклицания про родинку, честное слово
Почему у меня есть шрам, а родинки нету? — повторяю я.
Мне же так нужно дозвонится, достучаться, разбудить спящую Ларису
Мне так безотлагательно, принципиально нужна Лариса, так,
И не хватает лишь такой незначительной родинки, чтобы её разбудить!

…А мы пошли всё-таки фотографироваться в конце концов.
Вышло совсем классическое начало романа:
я с фотоаппаратом зашел за Ларисой во ВГИК,
и мы пошли куда-то, и провели вместе около трёх часов в кромешном тумане.
Почти ничего не помню. Только какое-то сверкание, смех, Чистые Пруды.
Рядом — незнакомое, головокружительное существо Ларисы.
Я две пленки отснял. Как ни странно, кое-что получилось.
Потом, в метро. ( Или это в другой день?) Я стоял, Лариса сидела.
Я не выдержал, погладил по голове её —
Лариса так смешно отвернулась, смутилась.
Что ты в этот момент подумала? Лариса, только попробуй сказать, что этого не было!
Я ликовал, чувствовал: да! да! не ошибся!
Тот, тот человек прямо передо мной!
И этот день, хоть я его, правда, помню так плохо,
вошел в нашу историю навсегда. А мы теперь, получается, в неё влипли.

II.

Эти бессвязные отрывки я записывал, ещё когда всё было более или менее нормально.
даже не думал, что из этого получится,
просто сидел, улыбался себе под нос, и писал свою летопись про Ларису.
А теперь, 6 марта 1997 года, сижу и не понимаю,
как же я без этих плечиков проживу
как же я без этих плечиков проживу
как же я без этих плечиков проживу
что-то чувство юмора мне отказало
после того как мне отказала Лариса.
значит, это серьёзно.
а Лариса всё равно ничего такого не чувствует,
моя стерильная добрая девочка
ставит у себя на чердаке чайник, забывает включить
слушает передачу по радио
одной рукой отламывает шоколадку
другой гладит подросшего котенка Катю
а глазами смотрит в окно на оттаявшую зелёную крышу
вспоминает про чайник, не забывает про шоколадку,
забывает про крышу
прогоняет котенка Катю
и по радио неинтересная ведущая
Лариса выключает и одевается
пора в институт или на работу
характерно прищелкивает пальцами
уже у зеркала
щурится, смахивает со щеки выпавшую ресничку
оставляет Катю за старшую
закрывает дверь большим, неженским ключом
ушла.
Я же тем временем смотрю немного назад, до знакомства, и вижу,
как Лариса сидит у себя на чердаке и зовет любовь
едет в метро и тихонько зовет любовь
и появляется вместо этого юноша без перспектив, с плохими зубами,
т. е. я,
надевает пиджак, говорит темпераментные глупые вещи,
лезет со своей подростковой неутоленной нежностью,
в разговорах с друзьями к месту и не к месту употребляет твоё ритмичное имя: Лариса
Лариса Лариса Лариса Лариса Лариса
Ох, как я люблю твою странную душу
милые твои ручки с тревожно коротковатой линией жизни
и как ты черную юбочку носишь на подтяжках — так симпатично.
Черт меня возьми! Я всё не решаюсь написать, как это произошло.
Воспоминание по праву принадлежит к категории неприятных,
но я виноват. Guilty.
Не юли. Нужно описать эту ужасную ссору.

…Я три дня занимался физическим трудом, заработал денег,
всё предвкушал, что поеду в гости к Ларисе и она будет рада.
Наконец, закончил работу. Поехал.
Купил даже, и это был апогей моего кретинизма, бутылку портвейна.
И то ли это физический труд так сильно меня отупляет,
то ли бес попутал
(впрочем, я действительно устал на работе) —
захотелось мне изобразить стереотипного настоящего мужчину.
Ну вот, думаю, приду типа с работы, скажу «привет»,
буду пленительно грубым, как писал писатель Ерофеев
(посмотрел бы я на его пленительную грубость применительно к Ларисе.
Впрочем, Ерофеев — гений, может быть у него бы и получилось)
Вот в таком плачевном состоянии я пришел к Ларисе тогда.
Но и Лариса в моё отсутствие кое-чего надумала.
Встретила меня холодно, хотел обнять — отстранила.
— А у меня для тебя сюрприз, — сказала Лариса,
-Ты теперь будешь спать на полу, на матрасике.
Тут, как говорится, и пошла вода в хату.
Лариса, ну разве плохо нам было,
когда я засиживался и оставался у тебя на ночь
и спали мы на твоей кровати — хоть бы раз приставал — так нет!
Разве плохо осторожно друг друга обнимать, рассматривать
пошептаться, если среди ночи проснулись
Но главное — случайное употребление Ларисой слова «матрасик»
Это слово меня по ряду причин, видите ли, оскорбляет. А вот и результат:
я наговорил Ларисе исключительных мерзостей,
даже нецензурно ругался; а когда Лариса зло рассмеялась на мою псевдоправедную патетику —
даже, и, по-моему, пребольно, схватил её за руку.
При всём при этом чувствовал я себя ужасно.
В роли «мужчины» всегда чувствую себя неорганично.
Но уж завёлся. Во всём виноват «матрасик».
…Лариса была жестоко разочарована.
«Вот его истинное лицо! А то всё была ненастоящая маска» — подумала Лариса.
Нет! Лариса, поверь, наоборот, то — лицо, а это — так, издевательство над своей природой!
Как я обидел её! Урод, зверь.
Ну, в результате тихонько плакал, всё равно спал на матрасике.
Потом дня через два прихожу, кричу снизу: «Лариса!»
Лариса подходит к окну и смотрит, не отвечает, и открывать не идёт.
И я смотрю. Какой грустный у нее силуэт. Молчим. Прошло минут десять.
Было похоже на финальную сцену фильма «Три цвета. Белый»
Лариса спустилась, открывает дверь.
— Ну что, будем подниматься, или сразу уйдешь? — окатила меня с порога холодом.
Поднялись. Ну, Лариса мне всё и высказала по первое число.
Я уходил потом, даже посмеиваясь:
не каждый день о себе такое услышишь.
Да-а-а… Тут я и стал писать:
«как же я без этих плечиков проживу
как же я без этих плечиков проживу» —
… и вообще, Лариса сказала, что всё это было мимолётное наваждение,
и во всём виновата комета, которую этой зимой видно по вечерам
на небе над уродливым помпезным зданием фирмы «Лукойл»,
но теперь всё прошло и кончилось,
и я больше Ларису не интересую, улетела комета. Эх, Лариса!
Веришь ты первой попавшейся комете, а мне не веришь.
Мои чувства, Лариса, не зависят от астрономических явлений,
а зависят от биологических, вроде тебя, Лариса.
Впрочем, какие чувства у такого скота и грубияна?
Обидно мне, больно, видите ли. Так мне и надо!
Мало мне, заслужил-то вообще быть убитым за эгоизм и свинство.
Будь я проклят, не буду никогда больше изображать «мужчину»,
это средоточие наглости, тупости, толстокожести.
Что-то в этом «мужском» есть неизмеримо пошлое.
А теперь дураку только ностальгировать и осталось,
перебираю мысленно картины, связанные с Ларисой
…Из окна чердака Ларисы видны картины природы
вот стая собак устраивает ночью непонятную возню
вот идет печальная бабушка сдавать пустые бутылки
иногда внизу стою я и кажусь, наверное, маленьким
с 5 1/2 этажа: машу приветственно шапочкой,
которую ты мне подарила, Лариса, помнишь
(зелёная дурацкая шапочка с пуговицей на макушке)?
Спасибо, Дариса, этой зимой моя голова не мёрзла.
Я всегда приходил, стоял под твоим окном, Лариса,
не кричал, не звал тебя, — ты почему-то сама выглядывала,
шла вниз открывать, потом долго вспоминала:
чего это вдруг решила подойти к окну, выглянуть?
«И есть ведь между нами что-то не понарошку совсем,
если такой беспроволочный телеграф действует,» —
думал я. А Лариса стеснялась этого. Или прихожу —
а свет в окошке чердака не горит.
Иду к Ларисе на работу, это совсем близко. Ну а если и там нет, возвращаюсь.
Пишу Ларисе записку, оставляю в дверях.
А однажды написал даже целый стишок (не помню).
Да и сколько еще всего хорошего у нас с Ларисой было:
Однажды я подарил Ларисе аккордеон.
Принес его и стою под дверью, а Ларисы нет.
а он тяжелый, зараза, ну, думаю, назад не понесу, буду ждать.
Ночь, снег еще не сошел, грязь
Смотрю, — идёт. — Вот, — говорю, Лариса, это аккордеон, тебе, играй.
— Ты что, — говорит Лариса, — совсем озверел? — открывает в темноте дверь.
— Типа того — говорю — тащу к ней на чердак этот несчастный аккордеон
Пока я его нёс, футляр всё время расстёгивался, сломаны замки.
Потом, при переезде, пришлось связать его цветастым пояском от неизвестного платья или халата:
так, по-моему, выглядят хрестоматийные погорельцы.

… Да, нет больше чердака на Чистых Прудах, Лариса переселилась.
А я все еще живу на дурацкой даче в Мамонтовке, Ярославское направление
и прожил там уже маленькую отдельную жизнь
с собаками Кубиком и Рубиком,
кошкой Асей,
с соседями:
«Я под телевизор засыпаю, как под магнит», — говорит тетя Валя,
А дядя Володя, похожий на вышеупомянутого Рубика,
обещает зарубить меня топором, когда я буду спать.
Простые, милые люди. Ненавижу их от души.
Лариса же осуществила блистательный переезд с чердака к Марине
Ларисина сестра Марина — композитор и замечательный человек
Тоже, кстати, заслуживает поэмы, да я шепчу уже одну, про Ларису
Жаль только Ларисе поэмы ни к чему:
Лариса хочет не красоты, а стабильности
Что она бережет? Чем гордится? — не понимаю.
Кто наделил её этой способностью нажать какую-то кнопку — и мне плохо.
А у меня, дурака, нет от Ларисы кнопки. Плохо.
Но когда мы ссоримся, Лариса опять становится сломанной.
Потом миримся — и опять смягчаются её контуры.
Что бы ты ни говорила, Лариса
Но общение со мной на тебя влияет, не проходит даром.

…Прохожая в красном пальто, на каблучках, проходит в тёмную арку.
Суббота или воскресенье, улицы в центре пустые, людей мало
Лариса сейчас еще спит, утро.
Хожу по бульварам, езжу на троллейбусах, а на метро нет денег.
Сижу вот у памятника Энгельсу на Кропоткинской.
10.15. Вот пришел какой-то молодой бизнесмен, рыжий, сел рядом
посмотрел на меня, полез в сумку, теперь заполняет какие-то документы
тоже своего рода графомания.
Ладно, хватит умничать.
Расскажу вот про переезд, давно обещал
когда мы с Ларисой перевозили вещи к её сестре Марине,
когда Ларису выселили с чердака на Чистых прудах.

Прихожу, как договаривались, в 12
Лариса домывает пол. Так хорошо убрала, умница.
Все вещи собраны, только на столе ещё беспорядок.
— Давай скорее, — говорит Лариса, — еще чаю попьём, пока хозяйка не пришла, —
заваривает, наливает в чашки, но тут приходит хозяйка:
— Что ж это вы, — говорит, — договаривались на 12, а вы еще не готовы?
Ишь, какая вредная! А, собственно, всё готово, только со стола не убрано
Лариса психует, вытирает половину вещей — со стола на пол
Я выливаю чай, мою чашки.
Мы быстро ссыпаем всё в пакет, как попало:
сахарницы, фотоаппарат, бумажки, плейер
Отдельное место занимает кошечки Маши туалет: большая жестянка от киноплёнки.
чертов аккордеон связали чем-то, чтобы не открывался
Не понимаю: как мы это за один раз унесём?
А вот жизнь заставила — взяли, и понесли. «Лариса, прости меня!» —
кричит вслед хозяйка. Что-то там между ними произошло, точно не знаю.
Но красивого жеста не вышло: «Лариса, а ключи?» —
истерично кричит хозяйка из окна, когда мы уже выходим во двор
«На гвоздике», — отвечает Лариса.
Конец зимы — оттаяло — приморозило — ужасно скользко
Прошли метров 20 по двору: о, черт, всё попадало
У чего-то оторвалась ручка, что-то рассыпалось
Разложили вещи на снегу — всё такое пестрое!
Как же нести? Начали перекладывать. Стало даже немного весело.
А до этого дня отношения были натянутые, после той ссоры.
Помню — удалось, наконец, оптимизировать количество мест
Пошли, навьюченные, к Чистым прудам, — прохожие оглядывались
И интуристы интересовались, терзали экскурсовода, показывали пальцами
Вот так мы стали московской достопримечательностью
Поставьте, пожалуйста, нам с Ларисой памятник на Чистых прудах
Не вместо Грибоедова, а сантиметров 20, из бронзы, как Лариса любит
Как мы идем с кучей вещей к метро,
молодые, смешные и парадоксально счастливые
и обязательно чтобы кошечка Маша сидела на плече у Ларисы
( хотя её с нами не было, её перевезли днём раньше)
Но с Машей веселее, и, как ни странно, правдивее
Все эти мешки, сумки, аккордеон, и негабаритный машин туалет в отдельном пакете
Я, кажется, был в своём пальто, переделанном из морского бушлата,
И Лариса — в пальто, и на руке у неё, как всегда, был намотан носовой платочек (у Ларисы насморк)
Вот такой маленький памятничек, скульптурная группа в парке:
молодой человек с небезупречной в помине репутацией
И Лариса Лариса Лариса Лариса Лариса
настоящая московская девушка из бог знает откуда в Москве.

Но вот мы приехали к Марине и всё-таки выпили чаю, согрелись
стали совсем весёлые, как дети, кажется, окончательно помирились
как бы так написать это всё живыми разноцветными буквами,
чтобы светились, танцевали, суетились, прыгали.
В обычной черной строчке на обычной бумаге
есть что-то просто графически невесёлое, по определению.
…Я, кстати, все еще сижу у памятника Энгельсу
Пойду сейчас гулять по Гоголевскому бульвару:
он, может быть, тоже осчастливит меня каким-нибудь воспоминанием о Москве
Сколько здесь всего произошло со мной и с другими
И вообще, хорошо ходить пешком, а на метро, повторяю, все равно нет денег
Вообще удивительно: вот я не в Москве родился и вырос, а
Москва — единственный город, где я чувствую себя хорошо, дома.
Да, Энгельс? Пойду-ка я в гости к Максиму Скворцову
Пешком. Далеко, но, по крайней мере, согреюсь.
Москва особенно еще хороша тем, что здесь, наконец, я нашел Ларису
И вообще, ведь писал же Пушкин:
«Звук „Москва“ содержит в себе большое количество всего,
близкого русскому сердцу.
Он — такое точное зеркало этого всего!»

P. S. Лариса пожила некоторое время у Марины,
А теперь окончательно решила переезжать в общежитие.
Собиралась, готовилась. Я ходил совсем больной, грустный:
судя по всему, я отсутствую в далеко идущих Ларисиных планах.
А хотелось снять жильё и поселиться там с Ларисой, деньги и варианты были.
И я сказал. Нет, ну конечно, ничего не вышло.
Лариса сказала, что не хочет со мной, зато некто где-то там у нее есть. (Новость!)
«Там» — не в смысле далеко, а в смысле — ничего у них не выходит.
Я говорю: ну это всё равно, всё равно я у тебя есть,
я хочу тебе помочь, не хочу уйти от тебя, вдруг тебе будет плохо.
Посидели так на кровати у Ларисы в комнате, поговорили
Как-то у нас получилось добро, честно.
Несмотря на отрицательный результат переговоров
Стало мне как-то очень светло на душе:
в последнее время отношения наши забрели в потемки
А теперь — раз — зажглось аварийное освещение.
Что ж. Ситуация ясна. Я сидел на кухне.
Лариса появилась в дверях, села на корточки, обхватила себя руками,
и смотрит.
Я присел рядом, напротив.
Долго так сидели, смотрели, как маленькие,
но глубоко и по-хорошему грустно.
Я обнял сидящую Ларису, гладил её лицо, Ларисе нравилось.
— Ты провокатор, — ласково приговаривал я. — Нееет, —
Лариса отрицательно поводила у меня перед носом указательным пальцем.
Занавес.
В результате Лариса переехала в ужасающе тесную комнату в общежитии
а я снял крайне неудачную комнату в Беляево
у вечно ругающейся молодой семьи с орущим годовалым ребёнком.
И теперь в небесной канцелярии клерки заключают пари:
кто сведет меня с ума раньше? —
Лариса-не-провокатор, или этот патологически голосистый маленький Афанасий.
Единственное, что прибавляет шансов поставившим на Ларису,
это ушные затычки фирмы D'Addario, которые любезно предоставила мне неунывающая соседка Лена.
На этом кончается вторая часть моей комической поэмы.

части III&IV

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney