РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВНаталья Разувакина
Дикороссия
21-07-2022 : редактор - Сергей Круглов
НА ОБНУЛЕННОМ ЭТАЖЕ
***
Эта музыка набело выжжена
И до неба уходит легко
По асфальту шершавыми лыжами
В первородных снегов молоко.
В эту зиму бесснежную странную
Понимается полушутя,
Как Мариями, Ольгами, Аннами
Поднимается, словно дитя,
Это время глухое без времени,
И родимая эта тоска
Жёлтым лучиком струнного трения
До небесного ока зрачка
Достигает случайным движением,
Как на север идут поезда.
Русской Сольвейг простое скольжение
И насмешливо, и навсегда.
То лыжня, то вокзалы залатаны
Той музыкой, что выжжена всласть.
То снежинкой, то плачем, то ладаном –
Отмолить – и за ворот упасть.
* * *
За рубашкой в комод не лезь, походи в футболке.
Если день в тепле, то жизнь ничего не значит.
Проглоти слюну, возьми сигареты с полки,
Помяни страну, и что там ещё на сдачу
Нам звенит – из комнаты в космос выход ясен,
Совершай ошибки, не шибко оно и вредно.
Ты сошёл с ума, как каторжник в первом классе
Корабля «Кошмар», где холодно несусветно.
Суета свобод, тираны теперь без отчеств.
За окном народ – а мы посидим под лампой.
Между прочим, все... Но мы-то – не между прочим.
Мы в дыму, в росе, и всегда – на четыре лапы.
***
И опять накрыло: у нас никого, кроме нас.
Кроме... ну, писала уже про Бога.
Я врастаю в тебя прицелами промеж глаз,
Налегке – наизнанку, и нечего брать в дорогу,
Кроме тёплых носков с орнаментом олених.
«Оленух» – поправит словарь, он и варит кашу
Для филологов с чёрной ложкой, но нам на них...
Или даже нах, Ниф-ниф и Нуф-Нуф туда же.
Пересказом жизни живут табуны писак,
В переплёт влезая каждый своим пегасом.
Нам же – лишь бы снегом ответили небеса,
Только им – дышать, иначе – угарным газом.
Сахарная вата
Раковую клетку
Сахаром не кормить.
Гимнастика и режим.
Волшебных кореньев стая.
Освоенная запретка
С животными и детьми.
В анамнезе – просто жизнь,
Жестокая и густая.
Оставила – умерла.
Морозом как наждаком –
По коже осенних стен
Мудрёной многоэтажки.
Кого-то я здесь ждала.
Любила как насовсем.
И кто-то глотает ком.
Сука, – скрипит, – Наташка.
Со смертью оно ведь так,
Чревато – глаза в глаза.
Все говорили – бди.
И, Господи, – виновата.
Я тут завела кота.
Прекрасна его шиза.
Мы с ним по утрам едим
Сахарную вату.
***
давай открывай скорее
ну где там твои ключи
здесь северная корея
ощерилась и молчит
здесь белый ботинок крыма
мороженный в горле ком
здесь все повсеместно мимо
кончают с любым врагом
и очередь пулемётна
в затылок топчись топчи
давай поскорее пётр
ну где там твои ключи
Лилии Ганиной ямы
Белой пеной падучая
Завладела страной.
Ностальгия замучила
По России иной.
Мы уйдём, не оглянемся,
Трасса только одна.
Тонкой шеей потянется
За спиной тишина.
Это лилии белые,
Лепестковый вопрос –
Для чего колыбельные,
Если вой не зарос?
Как с листа понатыканы
Золотые кресты.
Прорастают, как ты ко мне –
Из былой немоты.
Из оврага по-вражьему -
Вороным-вороньё.
Это тени бумажные,
Это время твоё.
Просыпаешься засветло
На предметном стекле –
И воронки глазастые
Белых лилий вослед.
***
мне снились льдистые верлибры
осенней лужицы слюда
они твоими быть могли бы
но снам не верить никогда
они бессовестны и святы
и веточкой наперекось
перепроверили когда-то
всё время что мы были врозь
штрихи и трещинки и рёбра
и отражения небес
наверно так себе верлибры
скорее радость о тебе
меня по краешку карниза
корабликом проволокли
а сына назову денисом
чтоб день-деньской да клином клин
***
в ладошке тлеет огонёк
такой нетривиальный
не бойся близко подлети
крыла не обожжёшь
в берестяной обвальный снег
без бабки повивальной
к началам вечного пути
нечаянно прильнёшь
и в первом сне
как в первый снег
неистовый горячий
невинной глиной неглиже
глядите ну и что ж
на обнулённом этаже
нам дадены на сдачу
удачи тлен и ты в петле
да фиг тебя возьмёшь
ты дым ты белый пароход
тот самый после бала
болото бархатной любви
тут пафос улови
и се ля ви и всех в расход
все лупы и лекала
под слоем снега на крови
и в шраме на брови
не называй и не взывай
сквозь капли на ресницах
в моей ладони он горит
вселенской синевой
смотри как движется трава
трамвай бежит по спицам
спиралью мир гидроперит
и снег над головой
***
У нас, похоже, сахар кончился –
Как всё кончается всегда.
Физиология – наводчица:
Кому когда зачем куда.
И в промокающих сапожках я
Несусь в заснеженный «Магнит»,
А рыба-кит метёт дорожку мне
И всё усами шевелит.
Мне снятся эти ветки липкие,
Сугробы мятные на вкус.
И перезимья многоликие,
И как сносило мне башку.
А нынче – сахару мне, сахару,
И вот зима катит в глаза,
И сладко спит, и тихо ахает,
И невозможно рассказать.
***
спят летучие мыши
липучие мысли
листья оцепенелые
вниз головою
голышом это мы ли
не смели не смыли
осень тряпкой прошлась
половою
половинкой луны
да половником ловким
отловила в ладонь
летних лодочек зёрна
мысли мыши
головушка боеголовка
порох прах парастас
и паршивое порно
небывалому быть
оголтелую нежить
ближе к телу
по краю оврага проносишь
но нагими изгибами
вешняя нежность
отзывается в нас
называется осень
***
и ночью бывает вечер
нечаянное сплетенье
лучей предзакатных мятых
горячих как жестяной
поломанный позвоночник
в облупленной грустной краске
тропическими дождями
расшатанный водосток
а ты оленёнок глупый
в сандаликах замираешь
и смотришь на дальний запад
улавливая лучи
горячие – детство детство
сплошное обетованье
пьянящей высокой жизни
как голени тополей
как серединки ромашек
как бабушкина клеёнка
когда её солнце гладит
сквозь кухонное окно
любовью неразберихой
и ночью бывает вечер
сегодняшней чёрной ночью
поломкой внутри сети
оффлайном дворняжьим лаем
поломанный позвоночник
из горней гремя вселенной
отправил поток ромашек
горячее молоко
***
Веришь ли в пятницу –
ах, в золотистую пятницу?
Вот она катится
в пригоршню или в пригоршню.
В наших беседах ночных –
а никто и не хватится! –
всё растворяется,
всё, что страшнее и горше
голых голодных валькирий.
Тони – не оглянутся.
Думал – любили.
Ломал и себя под любови.
Северным небом служить,
переменчивым пьяницей...
И золотые шары, и укоры воловьи –
всё замело, завалило весёлым валежником...
Экая ночь – лапы мягкие, призвуки волчьи.
Пятница падает перьями
нежными, нежными.
Утренний мальчик ведёрко возьмёт и совочек.
***
У тебя пушок на переносице,
Если очень близко посмотреть.
А в окошке прошлое проносится
Солью бертолетовой на треть.
Тремоло полночного сокровища,
Трын-тюрьма, будильникова спесь...
Те ещё мы звери, время то ещё –
Лесом бы, да лес истоптан весь.
Вызолотит крыши перелётные,
Одуванчик – он ведь тоже пух.
Выйдем в морозь, неприлично летние –
Снег с дождём ли, летаргия, лестница –
И пройдём, как радость и испуг.
***
кажется окончилось
время колокольчиков
клонится кончается
стон колоколов
всё ещё клокочется
всё чего-то хочется
да на подоконнике
жизнь поверх голов
смотрит в пену серую
подобрав коленочки
на запястной косточке
нитка серебра
то затянет верую
то взовьётся пеночкой
перельётся лествичник
в пьяного шнура
шорохи подвальные
юностью запроданы
анашой да ладаном
под завязку бак
сашами да ванями
уходила родина
за страну да ладно бы
всё за просто так
кольями законники
палочки да галочки
конницей покойницей
ощупью во мгле
проволочной девочкой
жизнь на подоконнике
только колокольчики
пальцем на стекле
***
То золой, то зарёй златокудрой,
То ромашкой трепещешь во сне –
Всё какие-то глокие куздры
Каменееют ноздрями ко мне.
Я мормышка в их мороке мора,
Маргиналка, мерцалка, Морфей,
Мережковкий у самого моря
И Мересьев в созвездии фей.
Феерично моё пробужденье:
Коренастые цапли берёз
По коленный сустав поколеннный
Поголовно слезают с колёс
И руками корявыми стынут
Над февральской дорогой ночной,
А на простынной синей пустыне –
Волкодав ли, волчок заводной,
Заводские к обедне гуденья...
Ты на правый бочок повернись –
Веретёнце, вертеп, день рожденья –
И снежинки ромашками вниз.
***
как хорошо без башни жить
она всегда сторожевая
совок освоенная свая
поглубже место укажи
привязкой меткой столбняком
знакомым зонтиком в прихожей
я этот воздух помню кожей
колтунным жалким кошаком
не говори что не знаком
во сне в преджизнии в экстазе
эмалевый оббитый тазик
японской жвачки липкий ком
оставь дыши в иную дудку
сквозняк меж палевых домов
спалил тебя в одну минутку
и сторож пьян и был таков
***
Я живу у Плещеева озера,
Где церквушки под синим плащом.
Выходила я замуж за лузера
И, наверное, выйду ещё.
Околотками, старыми лодками,
Да по щиколотку в мураве,
Медсестричными ватками кроткими,
Облаками по влажной канве
Неба так неудачно распятого –
Плащаницей на все времена –
Наследила кровавыми пятнами
И затихла, сестра и жена.
Вот и жить у Плещеева озера,
Озираясь в кругу воронья...
Никого-то по правде не бросила
Желторотая вера моя.
***
мужчина покупающий коньяк
отвагой предпоследнею отважен
многоэтажно полон всякой лажей –
и ламорак и радио маяк
и кьеркегор и горный карабах
и с марсельезой выход из-за печки
печальный спич как две коротких спички
короной нимб и кариес в зубах
ему милы иные берега
и три звезды даруют с этикетки
дорожный клич восторга ветра в клетке
грудной совсем – прикормы творога
творожный снег у колкого крыльца
не то мустанг некованного риска
заждался как морзянка монте-кристо
я эту муть не помню до конца
мужчина покупающий коньяк
совсем не тот что ястреба сбивает
сбывается и напрочь убивает
мужчина покупающий коньяк
чтобы пролить его в мирскую хлябь
банально отражающую канта
и музыканта боль и провианта
запасы истощая до рубля
до ах ты бля
до ох ты боже мой
идёт домой бездомным уклонистом
и только жаль носатого дантиста
мигрень достала нынешней зимой
***
если денег попросить
то дадут тебе и денег
наступает понедельник
сверху небо моросит
снизу давит тошнота
выпьем няня где же кружка
как репей пристала стружка
страха божьего у рта
не молчи ты слышишь пой
иероглифом лягушкой
гулом пушкой под подушкой
в рот в висок в последний бой
можно денег попросить
только нам не надо денег
будет вечный понедельник
вечный жид да вечный стыд
***
М. М.
С утра – уходящее солнце, и небо как небыль.
И нам бы не быть, но котёнок сидит на окне,
Глядит, как наследники лета Бориса и Глеба
Гребут до помойки в привычном мирском полусне.
А снега всё нет. Ноябрём зависает ворона.
Воруем ли жизнь – продлевая в кромешной любви?
Откроешь фейсбук – и фейсбук зазвучит похоронно...
Маринка, лети.
А оттуда: Наташка, живи!..
ИЗ ЖИЗНИ КОРАБЛЕЙ
***
Идут снега вперёд, как звери шли
Железными шеренгами из ада.
Нам выключили небо, веришь ли,
Решив за нас, что нам его не надо.
Ах, ручки-ножки, смайлик-человек,
Ломай лепёшку, рожица кривая.
Коррозия снегов – уже не снег,
А недолёт последнего трамвая.
Что рельсы, что скупые провода –
Разметка документов преисподней...
В одном исподнем прадед завсегда
Рисует крест и крестит города,
Подписываясь ангелом Господним.
***
В Москве стрельба, фонарики да пьянки.
Под новый год на экспортный лубок
Идут дожди, и высится Лубянка
Латунным лбом, как царь тебе и бог.
И крошка Цахес чахнет в водостоке,
Качаются еловые шары,
И выстрелы, и стоны, и восторги,
И топоры, и звери из норы –
До сей поры молчавшие как будто
В предновогодних масках марсиан...
А нам с тобой остались только буквы:
Всё нонпарель, да в параллельный стан.
Осталось нам любить по Иоанну,
По рыжему завету осеней,
По рангу ли, по ранам ли, пора нам –
По-над Москвой, хотя и чёрт бы с ней –
Снегурочкой, подстреленной на взлёте,
Оленем у последнего глотка –
На глобусе, как на автопилоте –
С доверием Ивана-дурака.
***
Переделай меня, Переделкино, или доделай,
доясни до весны, до собаки у сонных ворот,
воротник подними и вороною самою белой
белоснежье своё обрати в невесомый творог
тридесятого царства цепей церемоний бумажных,
теремов из еловых укрытий от верной тюрьмы
из распитий, объятий, разъятий, забытий отважных,
от эдемских пиров до всемирной страны шаурмы.
Эту Евину грусть заверни под хрустальную корку
театральных снегов, в предвоенное небо верни
рассыпную пургу цифрового архангела Зорге –
и нательным своим Пастернаком меня осени.
***
Москва, Москва, весёлая и злая,
Суди меня наотмашь – я твоя.
У дудочки бродяги Будулая
Наискосок обломлены края.
Я – куколка из ветки омертвелой,
Пустая – пусть, но музыка – насквозь.
Гуашью, сажей, изморозью, мелом
Покрой снаружи – густо – на авось.
Твоих небес шершавая изнанка –
Износу нет неоновой весне...
Венозной кровью порченные танки
Цыганочкой проехались по мне.
Не слышен колокольчик Валаама,
Эоловы оборваны власы –
И оловом Москва, родная мама,
Очертит круг у взлётной полосы.
А родина, кибиткой исчезая,
Одаривает росным серебром.
Но – Господи, помилуй Будулая!
Да не обронит дудочку в метро.
***
...Эти очи яснее к ночи.
Эти пальцы – живой тростник.
Звёздным порохом оторочен,
к смуглой пропасти мир приник,
прикипела его тужурка
к коже, выданной на износ,
но шагреневой рыжей шкуркой
догорает его кино,
и пылает по-человечьи –
вести, шёпоты, кувырки –
вечер вечности, воск овечий...
У меня на столе – две свечки.
Лисьи хвостики – огоньки.
***
Огонёк к огоньку, свечка – к свечечке
Во стекле на земле рвётся-мечется.
Ты умрёшь, я умру – делать нечего.
Постоим ввечеру, брат мой меченый.
Отметало с тобой, отшвыряло нас –
То металлом, то мглой заметало нас.
Пули – сплошь огоньки по-над бездною –
Нам с тобой маяки в ночь железную.
Вот и гаснут во тьму свечи-свечечки.
Что нам взять, не пойму, с этой вечности.
А твои огоньки – светом бережным –
Жилки – жизнь – в две строки по-над бережком.
А мои – вразнобой – звёзды дикие.
Так и жить мне с тобой – Эвридикою.
***
соль апостолов на камне лосином
солнце солоно кристаллами с неба
мой мужчина это нежность и сила
внутривенного движения снега
не ладонями не ладанным дымом
долгим трепетом тележного зноя
снег укутает застигнувшим домом
всё земное до оскомины зная
лоси вылижут последние камни
и уйдут рогами небо качая
только бабочкой слетит с языка мне
слово родинкой меня помечая
у плеча где будет лямка-котомка
на потом на милость Божьего сына
океана колокольного кромка
эта снежность эта нежность и сила
***
Какая синь! Какие небеса!
Какая тишина под трансформатор!
Покрой его молитвой или матом –
Всё не покрыть собачьи голоса
Тоскливые межрёберной тоской
На длительной цепи обетованья
Полёта высоко-превысоко,
Людской руки для мокрого лобзанья.
Всё на столбе – стоглазый вертухай,
Железный шмель, бог радиодеталей,
В проталинах – вселенская труха,
А в воздухе – стахановские стали,
Железный гул, стальной ошейный жим,
Подкожный для подкошенных судьбою –
Но пёс цепной валяется-лежит,
Подсолнухом презрев земной режим –
Он щень, он шмель, он василёк во ржи,
Соловушка, и весело дрожит
В глазах собачьих небо голубое.
***
Ты уходишь в ночь за сигаретами -
Я читаю вечные псалмы.
Укрываю чистыми заветами
Отзвуки грядущей Колымы.
Хуже ломки самой никотиновой
Холодок вдоль хорды ходуном.
Ниточкой от лужицы с крестинами
До последней луковицы в дом.
Вспомнят нас латунно-поперечными,
Здесь такие водятся дожди.
Долготою дней стекает свечечка.
Приходи скорее, приходи.
***
И кротость твоя, и крылатость,
И старообрядческий крест
Притянут чугунные латы,
Потянут на первый арест.
Язык завяжи в узелочек,
Зело тебе нужно оно.
Но пар над землёй позолочен
И музыкой всходит зерно,
Но глазки младенчески мутны –
Котёнка в ладони держи!
... Вот так умирать поминутно –
Слезой благодарности жить.
***
Сто раз стотысячной подружке
я расскажу, что всё мура,
всё в этом мире – только стружки
и кожура.
Ракетой ввысь, какой там дизель –
сама себе водоворот.
Родись – трудись – переродись и –
гляди – урод.
Уродов урожай нехилый,
а ты люби и – растворись
сироткой, камушком, текилой –
но только ввысь.
Струись обратным притяженьем,
мерцай стеколышком в пыли,
кромсая правила движенья,
презрев рубли,
рубанки, топоры и плети,
рубашки, верхний трикотаж,
отцов в новейшем переплёте
и Уралмаш,
чего там – весь Урал уральский
с земною самою землёй.
Рифмуешь если мало-мальски –
рифмуй с петлёй.
Зима слепая от рожденья –
урод уродом, говорю –
по буквам учит слово «деньги»,
по словарю.
А нам – презент, моя старушка,
летит с иудиных осин:
тебе – кокосовая стружка,
мне – апельсин!
***
дохлых кошек боялась всегда сколько помню
вздрагивала внезапно увидев
деревянные лапы бессильные ветки
или от табуретки ножки
или плоский шерстяной коврик
в грязи и с пятнами тёмной крови
и возвращалась другой дорогой
не видеть не знать но знала конечно
теперь день плохой и завтра чуть лучше
теперь изживать забывать
наслаивать новое солнце
а утром сегодня по солнцу по солнцу
летела и пелось само это солнце
и виноградные плети
что оказались живыми как странно
зелёные бусины почек
мы же знали сухое и мёртвое свисает с заборов
и пела да что там молилась
здесь же не врать не стесняться
не то место
молилась про нас как всегда и про всех понемножку
хотя вру же только про нас
и тут на обочине горькая строчка
лежит как у Блока и смотрит живою
и лапки скрестила
и шубка червонное серебро
ветерок
и я вместе с ветром омыла словами
лети же лети кисуля летяга
и дальше скользила по солнцу о солнце
и виноград он же тоже про нас
обратной дорогой из магазина
халва сигареты две башки лука
нет правда каждая с голову новорождённого
человека конечно кошачья куда мельче
вот она отвернулась и вроде не смотрит
улетела выходит лети же лети
а вдруг это я серебристая шкурка
и луна ты же видел с примесью крови
кармин говоришь уточняя
а я втихаря девяностый псалом
опасаясь споткнуться забыть хоть слово
не надо дней долготы
только бы вместе
лежать на обочине
лететь мимо солнца
свисать виноградом
живым
живым
***
Учусь цинизму, а оно никак.
Играет детство там, где захотело.
Рассказы про расстрелянных собак
Его прострелом ранят то и дело,
Но отревусь – и снова тополя,
Отец с работы – силуэтом счастья,
И тени птиц, и знойная земля –
Моя до горизонта, до зачатья,
Стрела полыни – лучиком любви,
И черемша – пучок по рубль двадцать...
А мне сейчас: живи, живи, живи!
В мою лагуну лучше не вдаваться.
Калейдоскопом влёт календари
На Пятой авеню и Красной Пресне.
Жить интересно, что ни говори,
Но умирать, наверно, интересней.
***
Я не знаю, что это такое,
Почему я Господу шепчу:
Выведи мне Костю из запоя –
Ничего я больше не хочу.
Больше – обязательно больнее.
Нет покоя в море кораблю,
Если рядом звёздочка синеет.
Я его до ужаса люблю.
***
Ах, женщины, умеющие жить!
Вы так прекрасны оптом и поштучно!
Почто я вам, куда со мной дружить –
То в кружке звон, то звонница над кручей…
Кругом такие тают времена,
Такое пламя лакомится вами!
Кому-то – смерть, а смеешь – мать родна.
Я вас люблю широкими шагами
вдоль улицы – шинель, Шанель, шагрень,
шуршанье мыши, искорки лисицы…
Раздень меня, раздай меня, воздень –
и ничего плохого не приснится.
Картонную науку доживать,
жуя картинки бархатного дзена, –
под щёчку, под подушку, под кровать,
а лучше – в зад, благие Авиценны.
Я вас люблю травой наискосок –
секир-башка и башня пьяной кошки.
Экклезиаст, эклер, мадам Тюссо…
Теснее только собственная кожа.
Ах, женщины, умеющие жить!
Я расскажу вам пристальную сказку:
детёныши, звенящие во ржи –
и кровь звездой у мальчика сквозь маску.
На Призывном
«Так приходи же – или пропади!»
Так пропади!.. Но – выжила. Но – выжил.
Висят во тьме июльские дожди.
Под утро соловей безумный слышен
На Призывном – безудержный Моцарт,
Последний плот любови беспилотной.
Умри – замри – воскресни до конца,
До без конца, до судороги рвотной
От пепелищ заплечной западни,
Друг в друге отражаясь, воскресая:
То глаз твоих полярные огни,
То ветреная девочка босая.
Вослед летит угольями страна
В сюжет порочный, чистый и счастливый,
И плачет жизнь – железная жена –
По соловью последнего призыва.
***
Такая была чистота, Верхотурье такое!..
Высокое «У» протянулось полосочкой ввысь,
И древней верёвкой как бережным солнцем покоя
Два берега пальцы сомкнули, мостом зареклись.
Верёвочный мост вороватое время минует,
Лучом разомкнётся, а может – затянет петлю.
Плешивый котёнок ошую и сны одесную
О детской колонии – ангелы в ночь по рублю...
Смотри же – берёзы плывут очертаньем собора,
Твоё Верхотурье свивается в ночь соловья.
Канат корабельный, поэзия сора и мора,
И Русь на изломе – саднящая вера твоя.
***
От запоя до запоя
не откроется такое,
что дотронешься рукою –
обожжёт.
И ныряешь с головою
камнем, углем, волчьим воем,
и выходишь к аналою,
жжён да жёлт.
Это что за остановка –
Балагое иль Поповка,
баю-бай, боеголовка,
буква Ю.
Это бережная бездна,
это пена поднебесной,
это беркутовы песни
на краю.
Славянские ключи
Славянские Ключи накрылись медным тазом.
Мы не доедем, нет – но, грусть моя, молчи,
Как в огненном окне умолкла Франсуаза,
Как чаек череда с повадкой саранчи
На брошенной земле, в зашторенном Париже...
Разбавить грустью жизнь, раз жизни – на глоток.
Касания нежней – и небеса всё ниже,
И выстелена даль, и выстрелы в висок.
И только на мосту железные ступени
Как зубы под ногой простужено стучат.
А рядом из кустов выглядывает Ленин
И чёрные рога рогатиной торчат.
Славянские ключи ты мне приснил наличкой
На связке проливной, блаженный Гераклит.
А на мосту рыбак, и синяя плотвичка,
И отражённый мир ветвями шевелит.
***
Ты прости, что капли на бумаге.
Ты их сам рассыпал по стеклу.
Иногда ни слова, ни отваги,
Ни гроша, ни феи на балу.
Кап да кап – и лужа по колено.
Гладь Генисаретская – гляди.
То синхронно, то попеременно
Видим, что алеет впереди.
Это вышка, это душегубка.
Скок-поскок – ворона на трубе.
А и Б – Омега – наша шлюпка.
Просто очень хочется к Тебе.
***
Что с жизнию моей?
Желания легки –
лазурью истекать,
молитвой Филарета.
Что в конской колее,
что в плавнях у реки
купает плавники
дитя большого света –
заоблачный колосс,
крылатый маргинал,
наличник вырезал
для бабушки-рыбачки
да обронил резец,
наличку растерял
и лычки оборвал –
то лыбится, то плачет.
И молишься о нём
поверх колоколов,
а он меж пальцев свет
Господень пропускает,
поковыряв в носу –
а колокольчик смят
под пяткою пищит –
наверно, что-то знает
из жизни кораблей,
и где лежит резец,
и почему во рту
восторг протуберанца...
Все грозы стороной,
а мне бы вон на ту
шершавую строку
«Летучего голландца».
***
она была сухая веточка
а он безродный подорожник
а у неё тетрадка в клеточку
а у него пускай треножник
фотограф кто там все мы гении
но всё равно не вышел рожей
вы ждёте верно продолжения
в конце любви и драмы тоже
какие ж мы селёдки тусклые
в сетях банальностей липучих
тоской любви играют мускулы
тортилла проглотила ключик
не называй меня по имени
оно с утра немного глючит
лючия санта туча с выменем
и лучик солнечный и лучик
***
Птица раскрыта, как наспех конверт и картечь.
Чайка над озером – отзвук больного Хичкока.
Мы идиоты, мой мальчик. Немедленно б сжечь –
И продолжать, одинаково и одиноко.
Берег. Берёза. Тверёзого Бог бережёт.
Лампа, лапмада, ломоть... Неужели забыли?
Чайка, чудачка, взлетай – не собьёт, не сожжёт!
Белая весточка – как мы друг друга любили.
СТРАНА ЛИМОНИЯ
***
Здесь берега перелётно-песчаные,
Всё, что нечаянно – самое главное.
Чайкой речною, как ленточкой плавною,
Росчерком, прочерком через молчание –
Выйдем на самую кромку причальную
Притчей, сюжетом, что всё не кончается...
Первоначальная радость отчаянья
Пёрышком чистым у пирса качается.
***
Звёздочка моя
ясная,
мы с тобой давно
поняли:
лучше просиять
песнею,
чем брести повдоль
понями.
Франция ли, Я-
пония –
полное слезой
озеро.
Если путь лежит
по небу –
значит, Велико -
россия.
Звёздочка моя
сильная
в купол шапито
вкручена.
Луковки церквей
синие
указуют путь
лучший нам.
Снежными уйти
реками,
на зиму, назад,
на зеро...
Пони обнимать
некому,
а у них в глазах –
озеро.
***
Костя, Костенька, что ж ты творишь?..
Мы с тобой не увидим Париж,
Если книгу писать ежечасно,
Ежедневно решая с нуля,
И опять ни гроша, ни рубля,
И всё это рифмуя со счастьем!
Мы вообще никуда никогда!
Лабуда ты моя, лабуда,
Лебеда и крапива до кучи,
До живого ночного дождя,
До пролога чуть-чуть погодя
Обречённого в тлен неминучий.
Ив Роше ты моё, Ив Роше!
Мне в бутик заглянуть хороше,
Шеей, шёлковой кожей юниться...
Только ты, мой хороший, уже
Драгоценную Фею Драже
Рассыпаешь по первой странице
В сотый раз и в стотысячный раз!
Возликует Вселенная – класс! –
Клавесином и аккордеоном...
И в парижской весенней тоске
Нам Распутин воздаст по башке –
Уходящим в небесное лоно.
Пижма
Ну, ты пиши – а я пошла гулять!
Ну, до помойки. Там ещё цветочки,
Туда-назад, гроза вот-вот опять –
А ты лети в словесной оболочке.
Ромашки? – Нет! Смертельно хороши
Пилюли пижмы, пули золотые...
А дождь уже пуляет от души,
Вколачивая истины простые
В загривок загорелый... Ну, скорей!
Канава! Мама! Тут ещё крапива!
...Как будто бы я вышла из морей
Болотной тварью дерзкой и красивой –
И вот лечу домой, крапива жжёт
Стенанием прощённого Иуды...
Букет в руках до неприличья жёлт –
Молчи, мой Ржевский внутренний, покуда!
Сюжет иной, и лето, и жара,
И мимоходом стряхиваю слизня.
Такая жизнь, что пижма в самый раз –
А может, просто счастье вместо жизни.
А ты пиши, и дождь тебе стеной,
Такое солнце всходит из развалин!
У нас ведь переулок – Призывной,
И нас пока ещё не отзывали.
***
Стрижонок не успел,
и ливень начался.
Он был в полёте смел,
он вился и струился.
Неправильным крестом
он метил небеса –
за что и пригвождён,
за что и поплатился.
Что платина, что сталь,
что копья, что кайло...
Он напоследок взмыл
со дна воздушной ямы!
А ливень перестал.
Дорогу развезло,
и россыпью по ней –
томительные ямбы,
ледышки, летний град.
Худые башмаки
азарту поддают,
как в детской рукопашной.
Стрижиная пора,
смертельная игра.
И капает с зонта,
как с Эйфелевой башни.
***
И сразу три кошки, мальчишка, стиралка, кастрюля...
Мари Лафоре? – да какое, безудержный свинг!
Фейсбучные девушки – Дашенька, Леночка, Юля,
Ах, третья для рифмы – а всё же на страже любви,
Немыслимой нежности – в мыслях ли, в мыле, в поту ли,
В потугах жонглировать смайликом, скобкой, тире...
Оладушки жарю – приехал с котёнком сынуля.
И животворящие пули в Мари Лафоре
Пчелиною жаждой – она же во мне переливом,
Прозрачные крылышки медленной моли речной,
Ей незачем рот – разве песенкой сделать счастливым
Успеть на свету – и тебя, и его, всё равно.
Ты ловишь мерцание буковок, звёздочек в луже.
Чуть слышная бабочка-моль у тебя за плечом.
Твоя берегиня едва не испортила ужин,
Мари Лафоре – ни о чём, ни о чём, ни о чём...
***
Тем летом сын мой любил Диану –
Ту, после Риты, ещё до Вари.
И ритм морзянкой о днище ванны –
Сосед забудет его едва ли –
Последним блюзом – всю боль Вселенной...
Зашторить ливнем – как занавеской,
Невесту-ветер – да об колено,
Да резать душу дешёвой леской.
А я пятнала её вконтакте
Мукой и солью – на пол-экрана,
И дождь выплакивал из-за такта:
О соле-мука, Диа-Диана...
***
Вырастить сына – и в монастырь...
Вырастить сына.
Розовым дымом тают мосты
в небе простынном.
Не сожжены – пройдены, про-
валены в просинь.
Бремя жены, будто перо,
кануло в осень.
...Сын, уходя, крестит меня
взором оттуда.
Это же ночь в ритме дождя,
это же чудо.
Это гуашь небом зальёт
чайную чашку.
Это Мусташ – сказочный кот –
в облачной чаще
чаще, чем я, смотрит любя
глазом янтарным.
Это ж куда ж я от тебя –
элементарно...
***
...И молодая не узнает
Каков у парня был конец.
Из песни
Каждой Золушке – по принцу,
Каждой ведьме – по костру.
В каждой зоне тот же принцип:
Ты умрёшь – и я умру.
Мы его перешагнули
По простому образцу.
Каждой дырочке – по пуле,
А танкисту – по концу.
Каждой птице – по полёту,
А лебёдушке – стрела.
А бойцу – по пулемёту,
Чтобы пуля не брала.
Предпоследней полон жаждой,
Солнце водишь на убой...
Что-то ты совсем не каждый.
Ну, иди. Господь с тобой.
***
У меня есть шаль монашья,
как у всех в монастыре.
Хороша была Наташа,
краше прочих во дворе.
Брызги синие раскосы,
взоры быстрые в упор.
Эти косы, эти косы
помнит мама до сих пор.
Ускользающей лисичкой
в миллионную молву
гаснет время, словно спичка,
оставляя синеву.
Гаснет всё, включая память,
выключая наизусть.
Монастырскими платками
на крыло восходит Русь.
Щёлкну зонтиком французским,
холод – ближе, мех – рыжей...
А под ним – не надо рифмы,
все же поняли уже.
***
Мир безбожный собрался в дорогу.
Едет к нам в Переславль-Залесский.
Отсыревшие камни и фрески –
Осторожно, руками не трогать.
Торопливо внимающий гиду,
Вынимающий камеру чётко –
Прикупи монастырские чётки,
Офигительно стильные с виду.
И, влезая в автобусный тюбик,
Оботрись медицинским раствором.
Со креста провожающим взором
Встретит Бог тебя завтра в ютубе.
***
бессменное сокровище луны
опять висит оранжевым прищуром
затме... за тьму не выпей не займи
смотри – она глядит сквозь амбразуру
какую-то брошюрку пролистать –
и прилетит к тебе чужая муза
и будет мать опять мать-перемать
ломать мосты лепить подмостки ТЮЗа
а девочка не курит и не пьёт
и нежно любит Гришу Петухова
и спички жжёт и песенку поёт
страну – луну – вернёт за будьздорова
хоть иногда полковнику даёт
***
Поэзия – дело простое.
Лежи себе, буквы пиши.
И можно хоть сидя, хоть стоя,
Хоть устно, забыв про жи-ши.
Чего там долдонили в школе?
А буков всего тридцать три.
И слёзку пусти вместо соли,
И медитативно вари.
Какая смешная затея!
Какие тюрьма и сума!
Безруков под маской потеет.
Безрукий идёт в синема.
Страна Лимония
Не бери чужое – твори своё.
На помойке – бабушкино быльё,
книга «Формула аппетита».
Там лимоны в сахаре кипятят,
там лихие запахи ввысь летят –
нонпарелью, а то – петитом.
Суета у булочной, как всегда.
Провода, проулочки, лебеда,
занавески в дешёвый лютик...
Вязнет в каше ложка, горит чело,
и тверда обложка, и повезло –
в филармонии нынче лютня.
Номера страничек – судьбин, измен –
под сплошной обложкой барачных стен,
обложные кипят варенья.
Утекли в кисельные берега,
упекли-отсеяли ворога
воронком – на переселенье,
на коренья, хвою – и то ура…
Я смотрю – в обложке звездой дыра,
вот и формула – спи, невеста.
Здесь страна Лимония росомах,
да вороний рай на семи холмах.
Да Имбирия повсеместно.
***
Мужик-то под кайфом не стонет,
и взор его в Божьей росе.
Мальвина грустит на балконе
во всей лупоглазой красе.
Уедет она через месяц –
москвичка, творожный бисквит.
Ты только не смейся, не смейся,
не се, и не ля, и не ви.
Невидимо дует в ладони,
невинно сосёт седуксен…
И лето головушку клонит,
и всё это в зелени тонет,
и скоро потонет совсем.
***
Чехов, наверно, попросту ехал ровно.
Вышел досрочно в розовый Таганрог.
Ялта ладонь подставила – кашляй кровью,
Если – недоБетховен, один сурок.
Если постель крахмальна, душа примята,
Если свирель отлажена – свежий лак.
Цвет запоздалый, сумрачно тянет мятой.
Выхаркай, Палыч, недолюбовь в кулак.
Выйди из рёбер клетки грудных иллюзий,
Вымерзни в ночь студентиком у костра...
Снежной тропой босые уходят люди,
В звонкую высь России уходят люди.
Эй, просыпайся, Чехов, тебе пора.
***
в ходу и дактиль и хорей
как птеродактиль по-над миром
а в цирке мучают зверей
и к нам опять летит нибиру
бояться право не грешно
хотя грешно чего уж право
и не кончается кино
кому война кому забава
лети весёлая строка
обмылком яблочного края
чтоб смерть приметить свысока
и не заметить умирая
ГУСИ-ЛЕБЕДИ
***
Традиция бросать с моста
кольцо, и ложечку, и чётки.
Жизнь пролетела как с куста –
медяшки, листики, чечётка,
весенний свинг, осенний твист
весёлым свинством под тамтамы.
Движенье строго сверху вниз.
Не гильотина – пилорама
мне полагается за все
неотвечалки и кричалки,
и изчезанья насовсем,
и просто-с-моста обручалки.
Неусыпаемой молве –
моё навек благословенье.
Движенье – строго снизу вверх!
А остальное всё до фени.
Движенье бликов по воде –
балет ликующего лета,
и даль, и далее нигде.
И ни слезинки с парапета.
***
Может девушка запросто
улететь из Хабаровска,
и Хабаровск из девушки
улетит навсегда –
самолётные лопасти
и Пегасы под парусом,
перекатные дервиши,
обогни-поезда...
Обогни, не заметь в ночи,
кто в затылок прицелился,
щедро звёздную медь мечи,
под тамтамы летя,
и однажды естественно
в минус вечность по Цельсию
ненавязчиво-девственных
детских книжек дитя,
по картинкам Сутеева
сны творившее сызмала,
вдруг поймёшь, что затеяно
роковое кино –
нас Петруша на тракторе,
как его ни облизывай,
с пролетарской отрадою
прокатил всё равно.
Вьётся Песнь Херувимская
вопросительно, робко так –
вьётся Песнь Херувимская
(или слышится мне?)...
Ничего не оставлено,
но осталось за скобками.
Деревянные ставенки –
и Хабаровск в огне.
Шамора
Там стояли дома синеоки,
отражая собой небеса.
Родилась я на Дальнем Востоке
до полуночи за полчаса.
Виноградная справа Маньчжурия,
слева – самый большой океан.
Леспромхозы да сосны дежурные,
полустанки да галочий стан.
Там еврейская куколка Инка,
одноклассница злая моя,
то Ремарка, а то Метерлинка,
то Золя загибает края
и поёт золотую Лючию –
Робертино Лоретти, кури!
Нас по-разному не приручили.
Не смотри на меня, не смотри,
Инка, мелкокудрявчатый гений!..
Бухта Шамора, камень скалы,
мы с тобою на узкой ступени –
обнажённые дуры-герлы.
И кудрявится шторм перед нами,
лижет голени гордых подруг.
Так снегами, страницами, снами
разомкнувшись – смыкается круг.
Где твой Ближний Восток, где наш Дальний...
Я шагнула, а ты удержись.
Да хранит тебя Джанни Родари.
Это всё называется – жизнь.
Ничья звезда
1.
Там люлька-улица баюкает
Троллейбус изжелта-слепой.
Там голый тополь спит под звуками,
Произносимыми толпой.
Там две цыганки сглазят девочку
И наколдуют снегопад.
Там рукавица звякнет мелочью,
Там бьют и любят невпопад.
Что рассмеяться, что повеситься –
Все не останется следа.
Над январем, весенним месяцем,
Ничья качается звезда.
2.
Звезда на ниточке качалась,
На хирургическом жгуте,
И все начала означала,
Обозначала в простоте,
Все тополиные привычки
Палить по нашим на ура,
Все компромиссные кавычки,
И кивера, и кавера –
По венам каверзного века
Беззвучным лучиком скользя...
Нельзя без стука и без звука -
А ей и сладко, что нельзя
Мочить наотмашь по началам,
Они же – голые концы
Средь обезумевшего бала,
И баловство, и бубенцы,
И бубны, и протуберанцы,
И стая галок на крыле...
В порошу эту пробираться
Охота ли – звезда в земле,
В снегу, и веточки как спицы
Над ней, на сорванной резьбе
Помятой Божьей колесницы,
И печка топится в избе.
Созвездие Большой лисицы
Монетки мечет в колыбель.
17 июля
Пасть Харитоновским парком – то тайцы, то танцы,
Где спортплощадкой, где тихой еловой тропой,
Падью проклятых подвалов – останься, останься!
Пела же раньше – останься и заново пой!
Заново, затемно, только затем и родиться,
Чтобы глядеть в отвороты лиловых небес,
Белкою виться и белочкой наземь пролиться,
Рьяной слезой комсомолки – навстречу тебе,
Взрывом остуженный бешеный пот караульных,
Улиц оглохших Голгофа, проглоченный вой...
Каждым июлем Россия уходит под пули –
И вымерзают созвездия над головой.
Прощание славянки
В измерениях местных, в соседних дворах и мирах,
Ниоткуда не пришлые, помним из детства по Пришвину
Листопадничков, паданки, свой ослепительный страх –
То ли кровью во рту, то ли первыми кислыми вишнями –
Отдающий жестокие кипы цветных «Огоньков»
В переделку истории, в музыку мягко-рулонную.
Ничего бы не ведать и вишню мешать с молоком,
Только деда мой, деда – ушёл вековыми колоннами,
Полосой вдоль спины, верстовыми столбами берёз,
Не плакучих, на Дальнем Востоке – сплошные кудрявые…
Только бедную веру советский влачит паровоз –
Вот и крестишь его перекрёстными жгучими травами.
И ни левых, ни правых – лишь тихий внутри звездопад
С почерневших погон истлевающей правды просроченной.
Октябрёвым зайчонком в живую листву наугад
Упадаешь во сне – не прощаясь, прощая воочию
Это гиблое время, славянка, – и трубы звенят
Солонее слезы и протяжней надгробного прочерка.
***
Ягод стеклянна явь, ёлочки, снегири.
Катышками снежок – на шароварах – с горки...
Детство моё, воспрянь, за шкварник меня бери.
Осень – такая дрянь, небо её прогоркло.
Ждать бы зимы, как встарь, ёлочку выбирать.
Снегом лечить печаль, как шоколадом – классик.
Треснул стеклянный шар, холодно у костра.
Совестно вести ждать – нам бы ещё хоть часик,
нам бы одним глазком – санки да снегири...
Руку давай в карман – с марта ещё монетка.
Стало теплей – ну вот, вот и благодари.
Землю – за весь обман, небо – за то, что нету.
***
В Берендеево ехать за мёдом – замётано, в среду же!
Вымерзая в дороге, опробуя сказку на звук:
Берендеево – берег берёзовый, кто его, где его...
Сарафанное радио звонче рекламных порук –
Вот и ехать – копеечку осень подкинет на сладкое,
На желтковое право ужаленной быть, но живой.
Ножевою ли, рваной – растаять пустою облаткою,
Берендееву медь обращая медовой листвой.
***
Ах, какой же ветер, что за ветер!
Ни за что ты, ветер, не в ответе.
Глупости творят большие дети –
вот и ветер.
Дома нет, я гибкая травинка,
Я большого сердца половинка,
пёрышко слепого Метерлинка –
и слезинка
первая, проглоченная быстро,
нотка перелётного регистра,
осени прозрачное монисто –
низко-низко.
Небо как сырое одеяло
над землёй сегодня пролетало,
мне крылом вороньим помахало –
и пропало.
***
...и мальчик отражается в окне
велосипедный мальчик на коне
колёса не в ладошке не внутри
ты посмотри
вот ехать бы в окошечко глядеть
и отражаться далее везде
отравы трав мотать на кулаки
ну дураки
не в сносках не в снесённых куполах
ни сном ни духом в нынешних москвах
и не сносить наверно головы
увы увы
но мальчик был и безо всяких ли
полёт педаль стремёнышки в пыли
и отсветы небесных колесниц
поверх страниц
***
Над Россией, ты думаешь, снег?
Это гуси летят, лебедицы.
Перезрелое солнце садится,
И туда же идёт человек.
Над Россией, ты думаешь, мгла?
Запрокинь-ка головушку выше,
Не росточком, так из дому вышел –
Так иди же, была ни была.
Не была, не стелила метель,
У стола не молчала полночи,
Наугад окликая – сыночек! –
Не крестила подряд в темноте
Эта белая Родина, небыль,
Гуси-лебеди, медленный лёт.
За библейским обрушенным небом
Солнце парусом красным плывёт.
***
Ни к чему тебе чёрные вина,
Виноватости ватные сны,
Если клин выбивается клином
Журавлиной горластой страны.
Выпевается – «е» в середине,
Индевеет в еловые мхи...
На застеленной простынью льдине
Во вселенской дрейфуем ангине –
И как дети приходят стихи.
Питерское – Косте
Если что тебя крутит и гложет,
Притупился осколок пера –
Нам Григорий Ефимыч поможет,
Я же с ним говорила с утра.
Подрыватель общественных вкусов,
Вот бы ползал, так нет же – летать!..
Но Григорий Ефимович в курсе,
Я же с ним говорила опять.
Ты же светел, как питерский ветер,
Отшлифован бедой добела.
Нас Григорий Ефимович встретил,
Странник – странников, я поняла.
Эскалатором к страшным истокам
Под ногами ступени плывут.
Гавань тихая, проледи окон,
Неуютный последний приют.
Я тебя не оставлю по слову,
По колючему слову его.
Опадают былые оковы,
Облака нам по крови – покровом
И небесное наше родство.
***
Эти щучьи улыбки, прищуры прокрустовых правд,
Проходимцы-попы, верстовые столпы блогосферы.
Всем сестрам – под апостольник – серьги. Безудержный крафт.
И по краю потира – привычный призыв к пионерам.
Не крестами – так крестиком, лютика слёзкой в траве,
Перешёпотом пальчиков кедра живёт семисвечник.
Осеняет Отец обещаньем в последней главе
Всех сестёр, по серёжке ольховой, берёзовой, вечной
Напросвет навсегда безоглядно даря на мотив
Рассыпной путеводной пыльцы, уносимой ветрами
Над водою, над чашей начальной озёрной. Прости,
Как прощают – прощаясь, ныряя в закатное знамя.
Это дым над водой. Это отблески вязнут в дыму,
В карусели затмений веселье гнетёт лобовое.
Но в дыму – тот же дом, ладно-ладанно видно Ему
Этот наберег, нас, и ладонь над твоей головою.
***
В такие дни читать Распутиных –
Григория да Валентина.
Распутица, путина, путь иных –
Всё неба синяя холстина.
Стенания смешны до грошика,
Сорочий перечень безумий.
Врывается в окно непрошеный
Кровавый сумеречный зуммер.
А у меня таятся ягоды
В морозной камере сердечной,
Чтоб этот мир перепроявленный
Толчками вышибить со встречной.
И в шёлке ли, в холстине, в инее –
Жалея попусту живое –
Сказать: ну всё, перекрести меня,
Я бред, я синь над головою.
Кому тавро, кому творожники,
А нам верёвочные чётки...
Нам облака что подорожники,
Что чистый лист в конце зачётки.
Зверек
Вот, допустим, он уходит,
покидает королевство,
сам того не ожидая –
но ведь сказка о любви.
Он всю жизнь искал принцессу,
раз пятнадцать ошибался,
очень сильно примирялся –
это ж сказка о любви.
Все подробности ухода
целомудренно опустим,
но Шекспир в саду эдемском
тайно курит самосад.
Королева очень рада,
говорит: – Ну наконец-то!
Говорит: – Какое чудо
эта девочка твоя!
Мне плевать, что скажут люди,
потому что всё достало, –
говорит, – я так мечтала,
чтобы ты уже свалил.
Я пыталась и смирялась,
только всё не получалось,
пришибить тебя хотелось –
ты какой-то не такой!
Я люблю тебя, конечно,
потому что христианка,
для тебя желаю счастья –
получай скорей развод!
Если хочешь, вечерами
приходи на чашку чая,
ты же родственник навеки...
Кстати, дочке позвони.
Я тебя отлично знаю,
в новый день благословляю,
прекрати уже виниться –
это ж сказка о любви!
Наконец расправлю крылья.
Ты олень, а я – орлица,
нас в телегу впрячь не можно,
я же чуяла давно...
Стоп, Наташка-фантазёрка,
всё б тебе как в пятом классе –
о любви, любви и только,
что за трепетная лань!
Парафиновую свечку
восковой свечой венчальной,
«Хозтовары» храмом Божьим
прямо чешется назвать!
И придумать королеву –
благородную орлицу,
чтобы свет в конце тоннеля –
камни в спину не летят,
все друг друга долготерпят
в разномастных проявленьях,
верят истинному свету
и не ищут своего.
Но одну деталь забыла:
это ж надо быть вороной,
чтоб тебя другая птица
не посмела клюнуть в глаз.
И вообще от аллегорий –
в тундру, в тишь лесную, что ли,
где диковинный и нежный,
и невиданный-неслышный,
чуткий-трепетный-волшебный,
краснокнижный, распоследний,
ни на мантию монаху,
ни на шубу королеве
не вскормлённый, не убитый
спит зверёк с названьем диким –
христианская любовь!
***
Вот и ходят за каждым батькой по семь бесов.
Вот и пьют попы, уступая тому, кто ближе.
А потом шагают по небу без трусов:
Я же твой Андрюша, я мальчик из детских книжек!
Я же твой Серёжа, я сам говорлив-писуч!
Не вмени, пойми, я же Коля Твой, Ваня, Вася...
Довели до ручки дверной, да на шее ключ –
На весь день свободы метка, как в третьем классе.
На весь день, до вечера! Не приходи, отец!
Я ещё в футбол, в малину, в подвал, в траншею!
Я ещё по крышам, я по небу птиц-летец!..
А потом я сам же тебе и подставлю шею,
Видишь – сзади вытерта чёрточка от шнурка!
Золотые мальчики, дети насквозь седые.
Эх, дала бы каждому – списывать до звонка,
До последней ягодки – слёзки да запятые
Неземной контрольной – когда б не тряслась рука
У того Андрюши, Коли, Серёжи, Васи...
А за ними ногами по небу – облака.
Это мы – овечки, и вечно в начальном классе.
***
Где ты – русский священник, бродячей страны иерей?
Где ты – кожа да кости, подрясник – дыра на заплате...
Где ты – странников крест, перетоптан у старых дверей,
Не церковных – музейных, где псы сторожат на зарплате
И торопится люд мимо яблонь, часовен и роз,
Жёлтых роз – поглазеть, коль приехал, на фрески в музее
На горе, где окатывал звёздами чёрный мороз
Нас, по снежному мороку медленно зрящих, шизея
От любви, от ночных монастырских белёных щербин,
От судьбин, вперемешку с костьми замурованных тут же...
Где ты – путь колокольный?
Нацелен в кого карабин?..
По-над пропастью тропка всё уже, да пояс потуже.
Любовь не бывает завтра
Хорошо бы по часовой на три оборота
изнутри, и задраить люки, задвинуть шторы,
чтоб ни ворона, ни воробушка-идиота,
чтоб ни ворога на порог – замереть, как в штольне.
Чтоб снаружи копоть – да что нам сия наружа:
на конце иголки висит ядовитой дозой,
притворяясь, что вот январь, вот взаправду стужа,
вот взаправду мерной жизни привычной проза.
Запереть изнутри квартиру, берлогу, юрту,
завалить стекловатой, лапником, динамитом,
продинамить всех, продымить постель для уюта
мандрагорой, а лучше просто полынью-мятой...
Это слабость, да, и я – за тобою следом,
и дорога ввысь, я тебя прикрываю сзади,
по ногам стрельба – родниковое наше лето
для тебя храню, не споткнуться бы, Бога ради.
Камнепады, пади, падальные сомненья,
по долинам – смерть да педальные динозавры...
Только нам – тропой наскальной, и на спине я
на твоей читаю: любовь не бывает завтра.
Экспромт
Ну всё, кранты. Церковный суд назначен.
Прошу молитв – десятое число.
Да, декабря. Их выбор неудачен.
Меня в экспромт некстати понесло...
Слова, слова. Но будет суд закрытым.
Опять стоять и челюсти сжимать.
Живым, живым, живым, а не убитым
оттуда ждать.
Молиться, глядя в стену фарисейства
кирпичной кладки Грозного поди
времён. И что там гений и злодейство –
кирпич летит, а ты ему – пади!
Стоять и ждать, молитвенно расправы
себе одной желать, а не ему.
Но солнце, снег и небо – Боже правый!
И небо. И – по слову Твоему...
***
Звездами, как монистами, звеня,
Проходит ночь. Не спрашивай меня,
Когда и почему тебя оставлю.
Луна висит, как Бога третий глаз.
Она одна меж нами и про нас –
Клеймом и сталью.
Порочно, прочно – просто хорошо.
Межстрочно и межрёберно вошёл
Не в лоно – в темя.
Не спрашивай, когда совсем твоя,
Когда с меня слетает чешуя,
Как жизнь не с теми.
Я ничего тебе не говорю,
В твоих ладонях звёздочкой горю –
В траве и в лете.
Не спрашивай – оставлю, не оста...
Всё набело с зелёного листа,
И спи как дети.
Всё набело, на снег, на тишину,
На память и на паперть, на луну,
На рыбью стаю.
А я тебе – озёрная вода.
И никогда не денусь никуда.
И не оставлю.
***
Как прекрасно быть деревом
Возле самого Трубежа!
Только ветром измерено,
Только солнцем разбужено,
Обожают фотографы,
Приезжают-любуются...
Нам-то что – мы оторваны,
Два листочка – и будет с нас.
***
Гаси ночник – и так от снега свет.
В окне метель – и по небу, и ниже.
Живых насквозь, нас на живульку нижет
От снега свет на целый белый свет.
Заметил, заметелил, охранил
От странных непрощений и иллюзий
И завязал в неукротимый узел,
Испепелив – иссопом окропил.
Иссоп – трава, по Далю – зверобой.
Про синий зверобой приснятся дали.
В сандалиях по февралю и дале
Легко, легко повязаны с тобой.
Кто зверь кому, и кто к кому приник?
Снаружи плен, и нет нежнее плена,
И снежный пепел сеешь на колено,
Задумчив, как послушный ученик
Последнего светила во Вселенной.
Всё снег да снег. Гаси уже ночник.
ЗАМЕРЕТЬ – И ТРАВИНКОЮ СТАТЬ…
***
А проснёшься – повсеместный Саврасов,
Эти краски – перепляс перламутра.
Без палитры – хоть сопрано, хоть басом –
Не воспеть и не понять это утро.
Сопроматы вы мои, супостаты!
Коля Порсев говорил, выпив крепко:
По весне оно, в сухом-то остатке,
Завсегда всё то же – щепка на щепку.
На кораблики из мокрого детства!
На лучину из прабабкиных сказок!
На дрова пойдём – чтоб в небо глядеться,
Как Саврасов научил, вот зараза.
И чего это припомнился Коля?
Прилетел поди со стаей грачиной –
Не в дрова, там не достать алкоголя,
Но гарпун наперевес перочинный.
По апрелю веселей – с колокольни
На лету седлать фрегаты любые.
А глаза-то голубые у Коли!
Как при жизни на земле – голубые.
Март в Переславле
этот град избегнет разрушения
ничего не зная про него
эта грязь в широком разрешении
тоже божество и волшебство
эти поднебесные колдобины
перезвоны в лужицах на дне
иноземным коням неудобины
иноходцам-инокам родней
ковылинкам да проточным улицам
кобылицам вдоль монастырей
призракам то воинства то вольницы
без тысячелетий на дворе
на меня в упор шагают вороны
горький хлеб крошу им на ветру
черный снег да неба край оборванный
вот теперь я точно не умру
***
я лилит я лилит
у меня ничего не болит
я лимонная корка
я лилия возле помойки
в неименьи печи
в неуменьи лечить корабли
но кораблик
коробочка
спички
охотничья стойка
я приснившийся город
созвездие ветреных ив
пересвист птицеловов
горячие камушки с неба
я не видевший солнца
по сердцу нарезом курсив
под нательным крестом твоим кожа
нежнейшего снега
я немысли твои
я незнанья любви-нелюбви
я твои отраженья сквозь целого мира круженье
птичьим эхом в крови и отвесом капели – лови
и меж пальцев потом ощущай непонятное жженье
время че, время оно твоё
в непрозрачном окне
в самом инфекционном дитя твоё
пленница
жду я
запрокинутых глаз
я лилит и три годика мне
я неслышно кричу
улыбаюсь
и в дудочку дую
***
хорошо тебе травинка
не затопчут так живи
и ещё одна травинка
и ещё одна травинка
дети Божией любви
смотрит в неба половинку
целым небом тополёк
сына-сыночка-кровинка
на конце стрелы кровинка
легче ветра ветерок
***
Я тебя любила, а ты был маленький
И бесстрашно гладил шмелей по спиночкам.
А теперь рисую в вотсаппе смайлики:
С добрым утром, где ты, мой сына-сыночка?
Полосата жизнь, и журчит, и чавкает,
Забираясь в самую суть цветения.
Автоматы множатся тамагавками.
Как живётся-можется через тернии?
Как тебе шагается с первым лучиком,
И о чём табак Альтаиром тлеется?
С порыжелых кед отдери колючки-то.
Ты же всех – по имени, всех – жалеючи...
Повелитель трав и хранитель девочек,
Ты отлично знаешь, откуда дырочки
В непроглядной ткани смертей-издёвочек,
В небесах, пришпиленных под копирочку.
Сверлятся шмелиные колыбельные
По большому небу звездами-нотками.
Боль моя, ты больше совсем не больная.
Крылышки, полоски, гудки короткие.
***
Сын мой хочет к Твоему.
Помоги, прошу, ему!
Помоги, обереги,
обопри на на две ноги!
Из глубин морских достать –
не устать, не перестать –
я могла. Но крыши скат
скользок, как его тоска.
Достучался до небес
очарованный балбес.
... А во сне – всё та же дрожь:
Ты зачем его зовёшь?
Оторвёшь – и в белой люльке
как в корзинке унесёшь.
Немое кино
Я не знаю, зачем её детям читают,
эту сказку, где бедный барашек в СИЗО,
и удушьем томимый под шляпой зевает
престарелый удав в образок.
Может, холодно им от студёной землицы,
но скорее – песок в золотое руно
да по коже пятнистой, изволь умилиться
и поверить в немое кино.
Штриховать по линеечке, по Фаренгейту
воспылать и цитировать (Лис – моветон).
А летать-то и не на чем, в чёртову флейту
починяя мотор – положи девять тонн.
Я не знаю, зачем это детям читают,
эту магию, масла машинного след.
После этого мальчики все исчезают,
только Шрёдингер их на земле
и в созвездии вёсен нетающих чует.
Невидимки в коробках бетонных летят –
То ли в зад, то ли в армию, то ли к врачу их...
Могут всё – ничего не хотят.
Одиночная камера вечно в инете,
И песчинки к рассвету у краешков линз.
Куртуазные папы, кудрявые дети
И в коробке подарочный лис.
Не про лиса – про камеру камерным слогом,
Не пролиться слезами, хоть криком кричи.
И начертано Welcome под каждым порогом,
Но едва ли доверят ключи.
Не про лиса – пролистывай, гей же, Иуда!
А Гертруда – не гей, так упейся вином
под Битлов, Скорпионов и прочее чудо –
и под Русский альбом, всё равно.
В переводе последнем не встретите розу,
Нейтральный цветок – вот и весь разговор.
Я лисичка, поджавшая лапы с мороза.
Ну же, камера!
Ну же, мотор!
***
Вот куда торопишься, вот куда?
Видишь – светят нитками провода,
И рифмуясь с ними – одна звезда,
И ещё «никогда», да-да.
Никогда не смейся в лицо луне,
Не части с частицами «ни» и «не»,
Не выдумывай, думы вообще забудь,
Просто будь как будь.
***
Стрижи летают низко – будет дождь.
Стрижи летают. Точка. Это много.
Козлиный череп видела – и что ж?
Лежит себе на краешке дороги,
На кромке. Мимо-мимо, где цветы,
Где флоксы пролиты небесной лужей...
Стрижи на страже, дети высоты.
И ты. И я. И никого не нужно.
***
Тонут в лиственном облаке звуки.
Замереть – и травинкою стать.
Костя с кем-то дерётся в Фейсбуке.
Благодать на земле, благодать.
Куполами смыкается небо -
И стекает по крышам в тиши,
И рифмуется с хлебом – и с хлебом,
О котором молчи, не пиши.
Вдохновенный, лихой, дерзновенный...
Мне смешно и уютно глядеть,
Как в слепом автоклаве Вселенной
Человек порывается петь.
Не спасли мы утёнка-поэта -
Вот куда он вчера уплывал
Из-под крыл материнского лета,
Одинокий почуяв штурвал?..
Будет вечер – как раньше хороший,
В оперении детских небес.
Возле дома – мышиный горошек.
Не примял. Это всё о тебе.
***
Острым промельком – вечер, и то на бегу:
Наше море сегодня ревёт. –
Это слёзы. Я куклу ему, как врагу,
Запустила в последний полёт.
Запустила – в него, тёплым личиком – ах!
Скорбной мордочкой папье-маше.
И русалкины травки уже в волосах,
И под илом сокрылась уже
Полюбовно-старательно сшитая жизнь,
Золотые в подол кружева.
Не молчи, удержи меня, просто скажи,
Что жива я, жива я, жива.
На большом почужевшем за час берегу,
В отвернувшемся Городе Ив –
Обернулся: «Да я ж без тебя не могу!..»
Ох ты ж Господи. Гнать прекращаю пургу.
Вот он, Господи. Жив.
***
Жить мимо неба очень больно.
Земля мокра и холодна.
Где колокольня – там и бойня,
где колокольчик – там страна
от слова «страх» (в траву забейся!),
от слова «странник» (уходи!)...
А в горних высях – эдельвейсы,
и столько неба впереди.
***
Надо же что-то там преодолеть,
Надо же чем-то там переболеть,
Мир цифровой ощутить как большую клеть,
Выйти из клети.
Надо писать "Всё слава Богу, мам!" -
Солнышко-смайл, желательно по утрам.
Надо похерить инсту и телеграм,
Мы же не дети.
Надо на шею что-то – шелка, бамбук...
Надо нашедшим Шиву убавить звук.
Надо забрать котёнка из добрых рук
Хоть до субботы.
Надо уметь тихонько, едва урча.
Надо забыть про лечащего врача.
Видеть, где Вилли Винки, где саранча
Сумрачной роты.
Надо ещё мотнуть головой вот так.
Что там с моста и как там опять с листа,
Или из пулемёта та-та-та-та -
Вечные гонки
Бабочек в корабельных прожекторах,
Баночек молодильных "Ещё не крах",
Только одно, пожалуй, увы и ах –
Жалко котёнка.
***
Кажется, снега не будет.
Осень до самого марта.
Этой всемирной простуде
Самое место – в плацкарте.
Слякоть до зла, до апреля,
До показного "да ладно!"
Всё, что положено, спели
И разобрали обратно,
И положили по новой –
Кубики, ветки, брусочки.
Пеплом засыпали слово,
И многоточием – строчки.
Что тебе, девочка? Снега?
Что тебе, маленький? Счастья?
...Вот он повалится с неба.
Вот и приехали – здрасьте!
***
Чёрный кот на подоконнике,
Чёрный ворон за окном.
Всё бы кортики да котики,
Столько лет всё об одном.
Золотые одуванчики,
Парус, брошенный в траве.
Все мы девочки да мальчики,
Если честно на просвет.
Осень скалится да пенится.
Ворон – острые крыла.
Я уже ничья не пленница,
Я не Золушка – зола
По миру, по небу – россыпью,
Пылью, семенем, росой,
Подростковыми вопросами,
Самолётной полосой,
Росчерком в конце скитания
И ресничкой меж страниц,
И касанием летания
Снизу вверх да сверху вниз
В одуванчиковы венчики,
В перекличку на заре
Удивлённых человечиков
В ноябре.
***
Это, верно, горелая гречка.
Это, верно, плохой интернет.
Реферат о влияньи наречий
На осмысленность внешних примет,
Почерк девичий, глупая встреча –
Я в наивных листочках жила…
Это в нашем приречьи-заречьи
Выгорают миры добела,
Прилипает ко дну – основное,
Лай собачий, чумная сума...
Наречёшься немыслимым Ноем –
И ковчегом укроет зима.
***
Я умру вместе с Костей в каком-нибудь синем кострище
Дикоросом корнями навыворот, я поняла.
Он ладонью мне рот зажимает, чтоб не умерла,
Но я знаю – когда-то Господь одинаково взыщет.
Одиноких – жалеть, одиночных – вести к роднику,
К переливчатым линиям вый лебединых и лилий,
Ну а нам – что весёлые слёзы без удержу лили,
Нам ли будет прощенье за радость на этом веку?
Пересмешнице мне, и какому ему – не скажу,
Объяснение линий ладонных читайте по веткам
Дикоросов живых, в городах относительно редких.
Где открою – читаю, гляжу – «В чём застану – сужу»...
Не застань меня врозь с этой новой подвижной константой,
Я же чуть, я же не, я сегодня чуть-чуть не того.
Не оставь – я звала, я кричала его одного,
Через боль в темноте, о которой – ну разве что Данте,
Да и то... Я кричала – пришёл, я кричала – встречал,
И прошло, Ты прости, и прошло, как от Слова – от слова,
От дыхания рядом, и снова под горним покровом –
То бенгальские искры, то бед восковая свеча.
Ничего-то не думаю, хватит смертей на миру.
Ничего-то не знаю, знакомые травы вдыхая.
Дикороссия-Русь уплывает от края до края,
Синим взмахом как пламенем плачет фонарь на ветру.
***
В нашем стеклянном шарике – тишина.
Тихие ветви – замершие ручьи.
Линза небес, запрятанная страна.
Только свои. И мы здесь – ничьи-ничьи.
Кто на ладони держит стеклянный шар –
Шагом ответным знаем, как чуем снег,
Не просыпаясь, тёплым родством дыша –
И ни который час, ни который век.
Может, он с крыши катит, летит с горы,
Может – уже не может, осталось чуть.
Мелко и дробно треснувшие миры
Снегом осели, севером вне игры –
Как тебе снилось, снилось, как я хочу.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney