РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВДмитрий Гаричев
05-08-2017 : редактор - Женя Риц
паводок отодвигается
А.
1.
лес закрыт на маневры, горит его ткань плечевая
это из-за плеча говорит
сирота лучевая; и ты, трансильванский иприт
все здесь жили, и ночью вставали к окну
пили воду одну, лёгочными детьми дорожили
сосны трогали, ели с земли
на цистерны взошли их, и даже не всех положили
то есть, тоже внемли
сколько хватит песка, и пока что река не срослась
видишь, правда такая спаслась, как в пруду одноклассник
так слепяще близка; видишь, машут из танковых рощ
русский хвощ и бессмертник напрасник
немощь гневная их искупает военную мощь
не кончается праздник
2.
за офицерское поле, где королёв
тоже испытывал что и не объяснить,
всех подлежащих постигнет один улов,
медоносное знамя, великая сныть.
одуванчиковые кости летят как от
взрыва в метро, от счастья в глазах рябит;
стебелёк выгибается кровяной, открывает мельчайший рот,
называет тебя войной,
за рукав берёт, как един человек убит:
подожди со мной.
***
за матерей, отдавших голоса,
простим-простим тогда непобеждённым,
но даже зубы не вернувшим им.
в одном ковше, несущем нас живыми
над кольями зимы, как в дендевском аду,
непроходимом снизу, и в картонных
торговых рукавах, полувоздетых
над головой реки, и в подставных
аттракционах, стянутых на площадь
из закарпатья, с музыкой такой
пропащей к нам, и в кафельных тенётах
с разбавленной водой, уже тогда
мы проиграли их, сперва по локоть,
а там ещё по грудь, и дальше вплоть.
на дне их сумок, якобы в челне,
в одну муку бескостную слежались
все приношенья, до конца прижались
почтмарки и наклейки на чечне.
воротники дымятся под дождём,
но яд просрочен, музыка не светит
в такую ночь, и нас никто не встретит
куда мы их однажды приведём.
Т.
к пасхе смиряются тоже кто как свисал
с поприща сквозь страховочные ремни,
отгорают наверно, лежат в конце этажа
яко в пещере седмь
паводок отодвигается от больниц,
проступают эмали, светлеют рвы,
новые дети всходят по одному
на санитарный вал
несколько дней предместья озарены
как в пятьдесят втором, шестьдесят втором
при справедливых секретарях, когда
можно еще было жить
спящие просыпаются раньше всех
в ризах цветных, отстиранных навсегда,
с пением в окнах, и некому пожалеть
наш разоренный ад
***
вот идет украден флик никчёмный, в трещину сочась между мирами:
это тоже хлеб неизречённый, и не за такое умирали
кто смотрел все дни содома в девять или десять лет с отцовских плёнок,
чем другим заняться в двадцать девять вечером, когда уснул ребёнок
тем же движим, в офисном стакане вместо ненадёжного giovanni
и туберкулезного гобоя ставит батл сд и джонибоя
есть два стула, но и есть глухая комната с запаянным окном,
где шоссе пустое под огнём с фонарей лежит пересыхая
якобы последняя страна, до одной оси усекновенна,
длится одному ему верна и понятна как у всех наверно
houellebecq
ночь происходит не принадлежа
направо от москвы спадает жатва
на поездах с остатком тиража
когда задрёмывает провожатый
и отвечает как из гаража
другие дети на вднх
лакают кровь, не знают, как распяться
но осыпаются, когда проспятся
уже как из песка издалека
мы всё прошли, и всё нам помогло
как бы благословение легло
на карты клубные без погашенья
всем видно нас, и к нам на afterglow
не нужно никакого приглашенья
разденься на платформе и оставь
иди в свой дом, сестра ничьей свободы
ключицами фарфоровыми вплавь
пока что марсианские билборды
просвечивают мартовский мазут
подсказывают, как тебя зовут
***
церковь-укр'аинку, сломленную в судах,
выставили с казармы, остался один погон
из фольги шевелимой, и обнищан своих
сводит в красивый погреб отец адриан.
мы не любили их, кажется, никогда:
на листовках писали, что благословляют спид,
и христос на стене возносился как хвостокол, -
но на виду держали их, на виду.
что-то теперь творится в сосудах их,
провод прямой приторочен ли с СБУ,
страшно поют под нами о чем таком, -
неразрешимо, господи, прекрати.
вынь их на место, пожалуй, приблизь до нас
жилки их женщин, пятна их стариков,
клапаны кровяные, запястный пот;
пальцы вложить дай честно, дай нам сказать.
А.
спустимся на землю как святые,
несмыванной славой повитые:
крепь другая, оторопь другая
выше нас растут изнемогая.
этих рытвин ясельных молочных
несколько в проточинах неточных,
несколько советских медвежат
нам равно теперь принадлежат.
нам везут что для спасенья надо
с корсуни и сергиев-посада
в наши полымя и грабежи,
с чьих вместилищ, долго начиная,
навязает сырость речевая,
пробует простые падежи.
снега, снега полные ресницы,
не скрывающие ничего.
неосвобожденные больницы
так же томны, спросишь с них чего.
в продподвалах, вызрев и блеща так,
хлеб светает с вымытых лещадок,
как с преображенья, и вино:
это тоже не объяснено.
тот же круг, и музыка осталась
где была, но внятнее не сталось
склейщику, повстанцу, близнецу
всех отпавших, так что augen zu
вслед за мною, чтобы не пугалась;
двинемся на них лицом к лицу.
***
в виде небольшого человека
ночь стоит на лестнице пожарней.
набухает проклятая дискотека
в девяносто пятом за бомжарней.
клубный дождик из технического натра
окропляет загнанные лбы.
поздний мальчик, видимо, с театра,
на мысках взрастает для мольбы:
если правда, что газета пела,
как казнящ танцпол,
как несут сломавшееся тело
вниз на воздух, где контейнер полн,
или же увозят под прикрытьем
ставшее и нищим, и бесполым,
а другие заняты соитьем,
но таким же гибельным и подлым, -
не оставь на лестнице кислотной
флаерка, гноящаяся юность,
на расклёв для эос чистоплотной:
ночь в тебе убережётся пусть.
чтоб и через годы, не лажая,
даже если место снесено,
продолжалась музыка чужая,
шло необъяснимое кино.
я тебе не любящий подпасок,
мне чудно с твоих никчёмных плясок
и глупей твоих не слышал притч;
столько в тебе извести и пыли,
но пока багажник не открыли,
будь счастливей наших спящих, bitch.
***
дом, где мы спали, и голубь к утру изошёл
пеной больничной, уже не попался мне.
дожили бы до третьего срока, мог бы лучше тебя кормить,
не водить пешком через два моста.
столько наоткрывали, и столько же отлегло.
проще купить фалафель, чем пиццу или хот-дог.
юность другая явилась лечить страну,
стикеры прилагая к язвам ее.
вот они плещут, не связаны по рукам,
мальчик в косоворотке, девочка с плавничком.
стыдно не за себя, а за тех, кто тебя любил;
будто им было что еще выбирать
***
я числился изменник и пролапс
а ты свободная пехота
и мой отец записан был ernst kaps
а твой что помнить неохота
твой был насрать болгарин или серб
присыпан пудрой мотыльковой
а мой носил на месте фризский герб
под спецодеждой бестолковой
и я запомнил гончие снега
рек оловянные верховья
пороховое небо над кирхою
а на тебя беззубая лузга
налипла от затылка за спиной
и перья с птицефабрики пристали
как призраки на вечный проездной
в двадцатке до электростали
мы здесь одни а их не развернуть
лицом как не вернуть трамвая
но гаснет свет и всех уже по грудь
объемлет полость хоровая
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк