РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Анастасия Трифонова

В одном лице

06-08-2020 : редактор - Женя Риц





В одном лице

Гортань желтеет – одуванов звук.
Петрушка-Панч налаживает пищик
и в зрителях, толпящихся вокруг,
кривое отраженье ищет, –
болван, ребенок, первочеловек,
которому все разом любопытно.
Взмывает палка, высекая смех,
Смерть только притворяется убитой:

она под алым колпаком
стальным пронзает голоском,
охаживает по хребту:
 – А завтра я опять приду.
Ру-ту-ту-ту!

Прекрасная Катрин вовсю гудит,
проворный огонек на ширме пляшет,
и тощий Черт, приняв собачий вид,
перестает казаться страшным;
когда же за горбатый птичий вдох
он схватит пополам с грехом и песней,
зальется, захохочет скоморох
и у соседей во дворе воскреснет

под тем же алым колпаком,
на суке угольной верхом:
– Дубина – блеск,
вот будет треск,
вот будет красота!
Все будем здесь,
пою как есть –
в глаза и без труда.
Ра-та-та-та!


***

Когда отец меня из зеркала корит –
рот набок, недовольная гримаса, –
такое разгорается внутри,
что ни вода, ни время не погасят.

Все интонации – похоже говорю,
полупродукт из волевых усилий –
сплавляются в чугунную хандру
которую таскать невыносимо;

не разобрать отдельные слова,
молчание на горло не набросить.
Под возмущенный голос голова
отцовскую приобретает проседь,

все очевидней проявляются очки
и мысль – не осознать, не примириться, –
что копия, хоть в зеркало стучись,
ни в ком не отразится.


***

Как не припомнить эти лодки:
мы оседлали парапет,
передавали поллитровку
над камышиной трескотней, –
и вечер парящий, тягучий,
позвякивая в темноте,
стальные раны подуключин
тревожил болью молодой.

Старался лодочник незримый,
сдвигая мыслью караван,
и шло за судном судно мимо
застывших тел на берегу.
В мифологической неволе
забыв про время и нарзан,
мы леденцовые оболы
сосали через не могу.

Как будто все утихнет завтра:
проявится пейзаж другой
и подъязычный холод мятный
уймет дневная суета.
Прибрежных зарослей тревогу
сменил безветренный покой.
Саднило горло. Чем не повод
живыми чувствовать себя.


***

Аве, клочок земли, не устающий родить,
серый дружок, копирка с крестьянского быта.
Изгнанье на дачу, засада, крапивная сыпь –
вся подноготная здесь бороздой раскрыта.
Вся крепостная скорбь, раскулаченная нагота,
высылка под Красноярск без надежды вернуться –
кто обрабатывал это до городских салаг,
веря, что образуется когда-нибудь,
как до последнего – в заговоры, в слова.
Тенькая, поднимается стая, сползают к озеру камни,
и теряется в голове блуждающий бас шмеля,
голос, которому не ответить. Куда мне.


***

В нескончаемой суете
с перерывом на горький сон
не замечаешь, как
покрываешься плотью,
тяжелой, жесткой,
душной, чужой.

И где же моя девочка?
Где же мой мальчик?

Не спрашивай, мам,
не спрашивай.


***

Там холодно, сплошной сквозняк:
закроешь окна – дует из щелей
в полу, и цепенеешь, как
неблагодарный отпрыск, сучий сын
перед лицом отцовым.
Болтался бы среди полей
под облаком свинцовым
сам свист – один в один.

Не до любви, тревожен сон.
Чуть заскребется по карнизу стрелка,
стоишь за шторой, словно стон,
и силишься увидеть, что грядет:
там всякое возможно.
А пацаном кино смотрел,
в коленях прятал рожу,
и думал, страх пройдет.

Терпение, как ни склоняй, –
невидимый захватчик, гость варяжский, –
необходимая деталь
для бытности в подобном интерьере.
Занятно наблюдать:
там водят пальцем по бумажке,
а все одно – читать,
как дети, не умеют.


Побег

Сухие яблоки, матерчатый мешок,
какая урожайная находка.
С врожденным борешься, и кажется – ушел,
на деле топчешься в прихожей тяжело,
как на песке вангоговская лодка
в попытке подволакивать весло.

Картина: солнечно, весенняя волна
гоняет парусники по случайным лужам.
И небогатый яблочный запас
прекрасно пригодился бы попозже,
чтоб подбодрить усталый экипаж.
Как хорошо смеется тот, кто может.


Последний день на новом месте

12:05
Когда надоело рассматривать вязь шамаилей,
мы покинули магазин.
Графика чужого языка инопланетна –
стоишь перед ней,
как дитя без навыков чтения.
Одно спасение – Made in China
с обратной стороны рамы.

13:40
Зов муэдзина остался в тучах над озером –
в рифму кладам под жирной водой Кабана.
Рыбаки на набережной и не думали,
что сегодня Курбан-байрам,
живили матерок с крепким тестом
и ждали.
Мы четверть часа стояли с ними
до первой поклёвки.
Но плотва обсосала крючок и ушла.
Ушли и мы.

15:23
И новизна высыхает, как таранка;
звучание татарского уже не удивляет.
Мы едем в Икею
сквозь одинаковые спальные районы –
ни мечети по пути, ни церкви.
А магазины в ТЦ, что и везде.
Выдыхаем, толпимся у кассы:
– Положите разделитель.
Пакетик нужен? Да-да, нет-нет.

20:49
Фотокабина на вокзале
сделала четыре кадра с нашими лицами,
приняла деньги, но снимок не отдала.
Другие туристы оставляли монетки
в нишах красной стены колокольни на Баумана,
кидали в фонтаны, в Булак, Свиягу и Волгу.
Наш же вклад в будку не гарантировал возвращения,
но, наверное, позволял сохраниться.
Хотя бы образно.

 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney