РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВОльга Терпугова
Tony Brinkley ГОМОРРА
17-09-2010 : редактор - Павел Настин
Современный американский поэт. Автор многих эссе, посвященных философии языка и поэтике модернизма. Также известен своей переводческой и редакторской деятельностью. Работает в Университете Мэйна, читает лекции по теории литературной критики. Значительные исследования посвящены истории фашизма и большевизма.
ГОМОРРА
Среди руин на доске
повисли пять глаз,
уставились на меня. Просто
пять человеческих глаз…
Я говорю: «Идите спать,
я скоро вернусь.» Но когда вернулась,
их там не было.
[Wanda Chantler, Hamburg, July 24, 1943]
Durch welche Öffnung entweicht der Traum?
[Durs Grünbein, Nach Den Satiren (1999)]
1.
Балансируя
дует порывистый ветер –
тщетное золото
прочно покоится на пыли –
Здесь, в небесах
на краю поля
есть лужайка, где камни растут
оставляя огненные следы.
Прибытие троих гостей.
Сперва – неуверенно
затем – настойчиво
легкий голод, вызванный хлебом
тобой предлагаемым, и немногословный
обузданный вкус – всё еще довольствуются
неутоленностью своей и чудом –
страстно желая воды, но той воды
что с жаждой примирилась,
той воды, что примирилась с наслаждением,
замещаемым вкусовыми ощущениями от
увлажняющего опустошения –
гости отдыхают – нерешительные,
полные предвкушения
еды, приготовляемой хозяином –
еды – она отсрочит нужду и нищету. Я
недоумеваю. Мы медлим. Я думаю о соли.
Я удивляюсь. Позднее золото обращается в пыль.
Гоморра сжигает храмы.
2.
Ткань в полоску, облезающая кожа, мостовая вьется под ногами, пылающие следы. Слушаем грядущее. Ждем утешения, в нём - полнота гнева.
Три гостя. Жаждут утоления. Язык не произносит слова и не окутывает их, как мог бы колокольный звон, но – язык лижет слова в их источник: «Я не сотру тебя.» Как трудно отдыхать с таким хладнокровием – ум переменчив, лазурь освобождена, изнанка лица откликается, соль увлажняется, окрашивается охлаждающей влагой в бесчувственности, подобной милости.
Отдергиваю тяжелые занавески в сумрачной комнате, мои руки и колени – влажны,
словно плачут. Мать укутала меня в мокрые простыни, поцеловала и сказала «Беги».
Простыни раздувались вокруг моего тела парусами…
… подобием энергии, для которой
есть одна направляющая волна – возгорание, воздух, птицы,
воспламеняющаяся влага, умытая пылающими языками и
гнездящаяся в сияющих ветвях – но глаза сборщиков колосьев
охлаждают, порождая рассвет, в предвкушении охлаждают
бушующее зло – каждый отмечен цифрой – и не подпускают
свое бедствие сюда.
Мои руки чуть заметно
дрожат, она говорит «Беги.»
Но как мне бежать, если я могу плыть под парусами?
До сих пор помню – склоны холмов
цветут сохнущим бельем, простыни – мои паруса,
спокойствие путников поднесено Господу как сострадание –
охлаждающие – почти дождевые облака
темнеющее напоминание – жаждущие
пловцы с чем-то борются в воздухе.
3.
Брошенные дети – случайные ангелы –
творят себе крылья из трепещущей ткани,
из мембран пористой тоски, подбирают
опавшие потоки жара и жжения.
Соседи Содома, дети Гоморры,
кувыркающиеся угли
и неотвязные мысли, вкус
сидра - и тягучее, смолистое падение ласточек.
Летним вечером мнимые
фруктовые сады Гоморры – благоухание –
и падение ласточек –
есть одновременная опустошенность
диких садов и обугленных кедровых рощ.
Гоморра в моей памяти сгорела на рассвете – но позже,
огибая Эльбу, Альстер в самом его сердце – на этот раз
сгорала в темноте огнями Рождества или красками хоругвей,
затем – в сияющих, фосфорных, слепящих созвездиях
под звуки ангельских труб. Позже – утром – угольная тьма
перемешивалась с трепещущим пеплом, плащами-дождевиками,
предназначенными не для тел, но для лиц – мертвых и живых, для тел, одетых
или обнаженных –
темнота сжигала асфальт черной грязью и смолой, черной, как чернила кальмара.
Гоморра помнит глаза, лишенные век – она хочет заснуть,
но, оглядываясь назад, видит, как эти глаза – моргают.
Их ветви отсечены от стволов,
они боятся, они бегут и балансируют
на краю, боятся высоты, воды,
того, как тает лёд, серым становясь –
небо становится серым – сова ждет, пока
серый кот умывается, лижет себя язычком цвета зари –
серый мех искрится – дорожное движение едва
затихает в шепоте в тот момент, когда ангелы между собой решают,
где они прежде времени потерпят
несправедливость, разрушение домов,
медленный рост внутри исчезающих
структур горения, годами забирающего свет,
теперь забирающего свет - из огня. Медленно растворяется
Гоморра до наступления утра, затем –
моя мать и лоскуты – я в них завернут, я плыву.
4.
Протест, тревога
на грани неустойчивости,
кора с острым вкусом, безвкусная
утром, резко пронзает чувства. Что ты
вообразил, протест? Отодвинутое солнечным светом,
потемнение отступает
через окно, где брезжит темнота. Протираешь мои глаза,
чтобы заново открыть слово, Гоморра, любовь моя.
Роняя огонь, я двигаюсь
сквозь воду.
Я плыву подобно дымовым спиралям –
и доберусь, обещаю, сюда
– где ты продолжаешь жить
хотя этого и нет – но
недремлющая, спиралевидная,
как дым, идущий
среди заснувших ликов
Гоморры.
Серая белка подобна
уязвимому сердцу.
Холод среди под-
солнухов. Покинутые
дети восходят на
цветущие холмы,
парящий ветер поднимает
лоскутные частицы
как трепещущие знамена – и
долина, где ангелы
работают железными метлами
- разрыхляя почву-
всё зазывает детей вниз
как ласточек в горящие дома
на воздухе внезапной чистоты.
5.
Стратегии ангелов – это знакомые лица
Хотя их имена не остаются со мной – болтая
бесцельно: «Это запретят, то
простят, а это - дозволят». Но
мне не хватает тебя! Ласточки сели рядком на провода –
облака сгущаются – обложки закрытой стеклянной книги.
«Это позволят». Созревшие лица
- мимолетная погода – перья, подобно облакам, прячут
переливчатый пурпур.
Обращаемся лицом на восток – сплетни не слетают с наших губ,
не барабанят своими каплями, как не успевший застыть металл. Тихие слухи. Река прибывает,
чтобы взять тебя на прогулку,
сплетничая шепотом, находя свою воду на моих пальцах.
Через страницу холмов, даже в моем сне, лёжа между моими глазами,
тишина терпко касается меня, обнаруживая и скрывая детали моей жизни.
Никто или некто. Мой или чужой. Дерево Мамре. Прикосновение
пальцами к моей жажде - даже во сне - падальщики Мамре, влажные
буквы, стирающиеся имена - освобождают Гоморру из моих губ.
Сегодня поговорим о жестокости:
подумайте о мозге Ленина, как он атрофировался за годы
общественной жестокости, как он закостеневал,
как превращались в известь - артерии,
мозг Ленина - изголодался,
выл от голода, бесился, исторгая изречения,
проклиная экскрементных противников, выметая человеческий мусор
из городов – ярость крепла, голод набрасывался на поля, опустошая поля
и забирая последние зерна, накапливая соли, вызывающие истощение мозга.
Когда он умер, артерии были из камня, мозг ссохся. Мозг сохранили, вы можете
увидеть его в НИИ разрезанным на кусочки рядом с другими мозгами, вы можете получить
урок сравнительной анатомии:
Чем более мозг превращался в известь, тем сильнее в Ленине крепла ярость.
Чем больше он злился, тем больше мозг его закостеневал, пока он не проклял твою красоту – проклятья были
непорочными зачатиями – они иссушали нежность любой близости.
Оно повисает на их одежде. Оно накапливается. Каждый смотрящий недоверчиво,
каждый, кто не может без длительного смятения быть счастливым и одновременно быть здесь,
кто не может нести бремя своего зрения
кто сидит на скамеечке и плачет, как ребенок, поскольку никто не устоял –
как они смогли? Действия совершаются беспрепятственно – каждый, кто не может быть
победителем или спасти то, что все еще можно спасти, кто отказывается слушать всё, чьи дневные впечатления запятнаны (деревья, действительно, снова нас покидают, никто не хотел притворяться трусом),
вечером, склонив голову, пристыженный и опороченный – искушай это
хладнокровие – этот тихий, невысказанный, изумительный проигрыш мировому врагу.
6.
В темноте нахожу тебя, ты
завершаешь письмена, умягчаешь мембраны,
размываешь черты. Чувствуя твои
пальцы, ткань смыкается.
Покой обманчив, страшен в
безмолвии. Кружась в невидимом,
вычесывая обрезки, ты похожа
на цирюльника, стригущего стволы.
Равви сажает маленькое растение в Божьих путаницах и катастрофах.
Искусство маленького растения — или пищи — сдерживать
разрывы в жизненном пространстве. Ангелы прерывают трапезу,
долина почти дышит. Авраам следует за мудрецами,
за прошлым, за будущим. Солнце едва взошло и выбирается из
колодца, заливает пламенем трещины, обращает артерии в камень, но
нежданная милость, даже среди ангелов, желает отсрочить, желает родства,
- это ведет к милости, невзирая на смертоносную строгость ангелов.
Равви с содранной железными гребнями кожей
прославляет тайные имена жизни, жажду и голод
нужные этим именам, влагу, здесь в исходе,
добрых друзей, плоть, взвешиваемую на летнем рынке,
пока Господь хранит молчание,
пока железные гребни хрупки, зрение слабо,
стена невидима для пылающих глаз. «Молчи».
«Слушай». «Ибо я решил». Перемолотый
железными зубьями, но выбирая покой,
он понимает, что любит Гоморру больше, чем Бога.
Днем огромные облака пламенеющего дыма. Палящие ночи.
Мой друг, я слышу твой голос, но не могу найти его.
Путь желания, переплетенный с зовом — все проницающий выбор,
язык, изогнутый дугой. Во что сыграем? Куски вечности
внесены моими ангелами, вставлены между интервалами ненасытного времени.
Если бы милость их длилась дольше,
чем этот дар, стали бы они защищать этот пепел?
7.
У ангелов моих есть дар молчанья, что все вопросы относит
всё к тем же крайностям. Мне ненавистны их строгость и уверенность,
их безмятежность, - они не чувствуют мучений, насылаемых ими на других –
синего погребального звона, зеленого несчастья, желтого уничтожения.
Спящие лица, горсти, полные
воды, оттенки глицинии,
Иконостас – в точности
океан – маленькое растение
твои раскрытые глаза пылают.
В ямах с дождевой водой
лохмотья, сгустки,
не человечьи, но
невозмутимые улыбки, неверно
понятые кем-то.
Кто стоит за этим?
Не теряй отчаянья!
В темноте, бесцельно насторожен – кто
ты на самом деле? - рыская в сырости, как
ободряющее солнце, дитя, землей болезненно
отданное - воде. Иногда не Гоморра,
но все происходящее -
случается внезапно – так ребра дома,
ребра дома внезапно выгорают.
Узнаем заново человека,
прячущего свои лица.
Из Мамре, пугающие
пыльные дороги – это грязный путь,
задохнувшийся в водоеме, у
иссохших насыпей
пропавшего моста, где плавится выжженная
земля и, остывая,
покрывается прохладной глазурью.
С холмов над Гоморрой иссушающие ветры
унесли обрывки белья – мои хоругви.
8.
Засушливый холод, остатки воды. Примитивные органы
болят, понуждая нас к красоте.
Улыбка всему миру перемалывает человеческую соль.
Я знаю, от бессилья разума поможет твоя милость.
Их разбудили ангелы: устав от окрестностей, горы
двинулись, сметая окоем, дол, тихое озеро,
холмы, для которых были истоком, опорой,
склонялись ради хрупкости нашей: милость,
принятая нами по праву. Затем - ангельским, увековечивающим, нескрываемым движением
было охвачено небо.
Гоморра стала именем, ищущим в глубине
подземный мусор.
Она была первой, ее посыльные
занесли весенние семена в Содом. Содом
был вторым, его легче вспомнить, с его именем связана
четкая череда событий. Гоморра осталась безмолвной,
безъязыкой, осталась суммой связующих звеньев,
премудростью преисподней, ночной лампой.
В зловонном небе,
Где человек режет скотину,
Трое окружают потир.
9.
Чувство недоумения, болтовня
на разных языках, розы из жара,
спешащие настичь — древесные побеги —
настичь торговцев в маленьких повозках.
Мягкость означает, что они живы,
как ни странно, мягкость – это рефлекс, он меньше, чем ничто,
отрицательная величина, под осаждениями
мертвенности, похоже, даже этот рефлекс готов
загореться, он - неуловим, ведь еще не горит…
Считать по три — три ангела,
три сборщика колосьев, три странника,
медлящие на пути к нашей погибели.
Только двое прибудут к нам, ждущим в конце пути.
И будут два города, в один из них придут,
другой разделит нашу участь, будет утоплен без всяких слов, -
он – голубь, обращающий Эльбу в соль.
Когда ты рос в остатках
пламени, знал ли ты, что
ты был Гоморрой, что липы
были Гоморрой, что Северное море
было Мертвым морем? Перемножай реки.
Рационализируй огонь. Вода есть вода.
Воздух — воздух. Поднимись с пепелища.
Вытки воду. Гоморра – волна,
что вот-вот имя своему подношению даст.
В Гоморре мать
ограждает тебя от ангелов,
Ножки ее кровати -
зубы крокодила. Я учу
тебя игре: вдохни, и уйдешь -
выдохни, я приду.
Ты творишь волшебство,
что прячется в темноте, и
прячешься в простынях,
что ограждают тебя от огня.
В Гоморре мать
ограждает тебя от ангелов.
Гоморра, как зерно хрусталя, приумножает
грани, тени намеков, выуженных из
своих укрытий. Рыболовные тенета - ожидание
дождя сквозь залитое солнцем окно — истирание
нитей, обращение наших лиц к воде.
Подобные окнам, три ангела ловят рыбу сквозь лица,
испаряя цвет, прячась в его свету. Утопленная
Гоморра предлагает свое благословение,
приветствуя странников, что никогда не придут.
10.
Так горит комната – ты здесь – если бы
это было возможно. Сиди в этом пламени
тихо, ты - его отраженье, его счастье, моя дерзость.
Сегодня я произнес твоё имя. Я назвал чувство.
Задрожим от потерь. Что нахожу на исходе— это Гоморра,
свобода моя — в собирании плодов. Я узнал тебя как мог.
Влажность Гоморры, не ангельский ладан,
но привкус соли перед смертью моря -
прорвавшийся сквозь пламя -
как они любили друг друга.
Хотел бы я, чтобы твоя любовь была подобна голубой стрекозе – ведь так и есть.
Не взвешивая
на весах раздумий
я этот путь
тоже
нахожу, ибо
я спокоен
ведь в итоге
он – реет.
КОММЕНТАРИЙ АВТОРА
Отправной точкой для цикла стихотворений Гоморра стала икона Андрея Рублева «Троица Ветхозаветная», на которой изображены три ангела, посетившие Авраама в Мамре. Слово "Гоморра" означает "скрытый" или "подводный"; история Гоморры практически неизвестна. О Содоме мы знаем немного, о Гоморре мы не знаем ничего. Была ли Гоморра предметом сделки Авраама с Богом? В любом случае, Бог не выполнил своих обязательств. После того как два ангела из трех прибыли в Содом и подверглись нападению толпы, ангелы уничтожили как Содом, так и Гоморру. Только Лот и его дочери были спасены. Позже словом Гоморра стали называться другие катастрофы – в ходе Второй Мировой Войны бомбардировка Гамбурга (1943 г.) проводилась под кодовым названием «Операция Гоморра», но в Книге Бытия Гоморра – всего лишь запоздалое раздумье, несвоевременная мысль. Как свести воедино вечность в Мамре и разрушение в Гоморре? Я написал цикл этих стихотворений из-за своей неспособности объединить эти два эпизода единой логической связью. Парадоксальным образом эта неспособность даровала мне свободу: для меня слово «Гоморра» и обозначает эту свободу, заставляющую меня не знать о должном течении моих мыслей.
ПЕРЕВОДЧИКИ
Алексей Порвин
и Ольга Терпугова
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney