РАБОЧИЙ СТОЛ

LESS IS MORE*

Мы имели низкие заборы

через которые

могли незамеченными для родителей сбегать из дома

Чтобы проникать во дворы

Хозяева которых давно и безвозвратно перебрались

Кто на небеса

Кто в далекие благоухающие страны

С сумками набитыми кровоточащей плотью их родины

Мы имели незатейливые прямоугольные ворота

Которым выкололи глаза пули разного калибра

И если во дворе цвело фруктовое дерево

Мы населяли его

И набивали наши животы немытой черешней,

абрикосами, сливами, персиками, грушами, тутовником

яблонь почти никогда не было

а если попадались ягоды,

то затевалась перепалка

но все равно доставалось всем и всего

И ничего не портило праздничное настроение юных охотников

Наевшись сами мы приносили добычу

нашим любимым родителям

Которые ругали нас за вороватость и риск

Иногда такие вылазки стоили жизни

Или оторванных конечностей

Таких детей увозили заграницу

и угощали всем

что только мог вообразить детский ум

В часы безделия мы глядели на край неба

и с завистью вспоминали о них...

Несмотря ни на что

Мы имели спартанскую сплоченность

И простодушие

Но потом добродетели покинули наши сады и города

И я вывожу эти слова белыми чернилами

по чёрной бумаге моего сердца

*"Less is more", an ancient Greek proverb attributed to Chilon of Sparta

***

 

Стены этого города давят
как наручники – на запястья

земля стонет под подошвами
в память о моих братьях

ты свалилась на мое небо
но мне трудно дотянуться до тебя
из окна камеры

***

 

Вместо лица
Я видел её сердце
Прекрасное человеческое сердце

И когда я целовал её лицо –
Я целовал ее сердце

***

 

Столько людей вокруг
Такие беспечные
Большинству из них нет и восемнадцати

Интересно
В каком возрасте
человека настигает мошкара грусти
и тревожности

Правильно поступали наши предки
в первобытные времена
Когда догоняли тридцати двухлетнего старика
вроде меня
и прибивали дубиной по голове
Чтобы он не портил всем настроение
своим гнусным видом

***

 

В феврале
будут сочинять

белые как снег стихи
белые как смерть
белые как кровь

первые как снег стихи
мёртвые как смерть
страшные как кровь

***

 

Ребенок
с душой старого дуба
точно повидавший
игру солнца на броне ящера
ушедшего в тень первых папоротников

ребенок
не моргнувший ни разу
за нашу встречу
имел в глазах усталость планеты
и спокойствие Черной реки моей малой родины

ребенок
сказавший "спасибо" за горсть монет
отсыпанную в его ладонь
и ушедший в приют сумеречных растений

***

 

У меня нет слёз
Есть гильзы
и порох в ладони
Я аккуратно засыпаю его в тонкое горлышко
Запечатываю
патроны готовы
Но ни одна из тысячи и
Миллионов пуль
Не поражает тебя
Откуда взялась эта неуязвимость снега в твоём смехе?

***

 

Если вскрыть мне грудь и брюхо,
вынуть из них все внутренности,
а затем залатать,
то получится столько пустого пространства,
 что в него поместится любимый человек целиком.
Это место отрицательный атрибут,
адрес,
сознание,
акцент,
идея,
лейтмотив,
абракадабра…
человек-дом,
из которого утёк человек-дым.

***

 

Ночь заканчивается
но боль несётся в солнечное небо
в лодке мыслей о тебе

***

Когда слова этих строк отделятся от памяти автора
как рука отделяется от бумаги
дыхание от воздуха
осень от взгляда
истина от радости
родина от боли
колыбель от матери
звёзды от подвига
стихи от пения птиц на рассвете
моя любовь от мыслей о тебе

останется неизбывная память Бога

***

 

Девушка индейской внешности
В джинсовой куртке
с заклепками
С глазами дикорастущей нежности
Ступнями
Ступающими робко
Откуда у тебя эти волосы
И цвет кожи
Отличный от местного
Ответь мне
таинственным своим голосом
Вынь изо рта цветок
Великих равнин Мексики
Как тебя занесло в эти земли
Старого света
В края овечьей шерсти
и кинжала
Разрушенных башен
изгнанного поэта -
Пожранными большой державой.
Что держит твой шаг
Непрерывный
в этом вареве?
Земля
воистину
шар
И соперничают на ней варвары
Я знаю твою историю
Девушка индейской внешности
Но своею тебя не расстрою я
Ступай по земле моей
с миром
как по своей
с нежностью

***

За тридцать лет нажил кое-какие знания и опыт
но что мне делать с тем –
когда я ухожу к Богу от злодеятелей этого мира
когда я у Него в гостях
выпрашиваю немного свободы
для этого клочка земли

Я не понимаю...

Почему находясь в доме Бога
я стою бок о бок
с негодяем и убийцей

***

Просто пошел дождь -
и просто пошел стих

Мне не понравилось его появление
и то как он выглядел

Но этот уродливый ребенок
сказал
правильные слова

***

 

Ожидая посадки на рейс до Грозного,
Я зашёл в «шоколадницу»
Чтобы отпить последнюю чашку кофе свободного человека
И корабли вчерашних дней подплывали ко мне со всех стен и потолков
Гружённые тюками разных воспоминаний и я пока не знал какие из них в будущем назову ценным грузом
Я взял пирожное «москва»
Похожее на фарш из костей
завёрнутый в красный советский флаг
И слопал
«Она» оказалась мне по зубам
выпил чёрную дымящуюся жижу под названием «американо»
И улетел туда
Куда не суются
ни те
ни другие
А у меня без выбора

***

 

Хорошо, что есть вода
И бог (воды)
Берёшь стакан
Наполняешь его водой
Сам
И ничья помощь тебе в этом не требуется
И выпиваешь залпом
И произносишь смачное а-а-х
С причмокиванием
И вытираешь с губ остатки влаги

Разве это не счастье?!

***

 

Я слышал молитвы стариков о Палестине
в жаркий день пятницы
и сердце мое дрожало
в обескровленных руках полдня
Я видел бесчинство сынов Израиля
и детский череп
пожираемый камнями
Я видел это, слышал
и приносил богу моё свидетельство

 

***

 

Я написал на бумаге слово «смерть» – и она тут же скукожилась и истлела.
Я написал на бумаге слово «жизнь» – и она зацвела сливовой веткой.
Я написал на бумаге твоё имя и спрятал в сердце.

 

***

 

Ты родился в небе
в том что выше этого и скрыто от глаз
Ты родился и был низвергнут
Вот почему
ночью
тоскуя
ты смотришь мимо звёзд

***

Я вылез из машины, не в меру сильно хлопнул дверью
– Прости, малышка!

И огляделся
все вокруг тонуло в тумане
в кафе неподалеку горел свет
 
Вдруг с неба упал ломтик хлеба

– Вот уж воистину манна небесная!

Следом за ним с неба спустился ворон,
черный, как уголь в шахтах,

сверкнул на меня своим янтарным глазом
– точно вор золотой коронкой

и утащил мою добычу

***

Море раскачивало мое сердце

между

ночью и птичьим криком

молчанием и посудой

Меккой и отчаянием

плоть распадалась на лоскуты ткани

и ветер разносил их по воздуху

пока не осталось одно сердце

– легкая добыча

оно покоилось
на северном склоне "тающей горы"
завернутое в головной платок

Я думаю
этим платком была твоя любовь

МРАМОР И СНЕГ

Чтобы стать поэтом
надо замереть
навечно в позе смерти,
как какая-нибудь античная
(фанатичная?)
статуя?
и чтобы лицо непременно изображало муку,
муку камня, которому пририсовали человеческое лицо -
душа и мрамор
(варвар?)

Он сам не удостаивает смертью
себя,
но снег ложится так легко...

ПО ЭТУ СТОРОНУ ОКНА

Вечер субботы. Кабинет.
Монитор компьютера обдает меня светом,
точно грузовик свою жертву.
Глаза бегают от монитора к бумаге,
от бумаги к клавиатуре,
от клавиатуры к монитору,
и так множество комбинаций.
 
И это нормально.
 
Нет ничего такого в том,
чтобы находиться одному на работе
в субботу вечером.
И шум проезжающих автомобилей снаружи –
 
это тоже нормально.
 
Но когда ты на миг отвлекаешься на то,
как в окне облетает запоздалая листва,
что-то мягкое щелкает внутри тебя,
но ты знаешь, что с этим делать,
и потому уходишь в другой кабинет сделать себе кофе.
Возвращаешься, отпиваешь глоток,
еще раз смотришь на облетающую листву,
с тем чувством, с каким старость смотрит в семейный альбом,
пишешь пару строк по этому поводу.
 
Это забавно, но тоже нормально.
 
Затем приступаешь к работе,
к этому неспортивному пинг-понгу:
монитор – бумага – клавиатура.

***

Каждый раз, проезжая эти горы,
я вижу всадников
в старых, но чистых одеждах,
с кинжалами в сверкающих ножнах.
Лица их задумчивы, решительны
и полны любви к родному ландшафту.

Этого не увидеть на полотнах: ни Верещагина, ни Рубо, ни Лермонтова.

Я гоню далее
Вверх по дороге,
И там
нахожу их дымящиеся мертвые тела
И чёрное солнце.

И много ещё сменяется картин на пути,
Пока я не миную последний куст,
Под которым бледнеет детская рука с деревянным ножиком на ладони,

И тогда с моих уст срывается птица
И с криками летит вспять.

И только мне внятны эти звуки.

***

В комнате стояло молчание,
какое поселяется
в храмах
в скелете погибшего на солнце рогатого жука
в начале стихотворения

Один заговорил
и в темноте стало вырисовываться его лицо

– Каждый день он карабкался на гигантское дерево и оглашал с него призыв на молитву.
Власти ему угрожали расправой, но он упрямился

И вскоре стал народным любимцем.

Его посадили
но и в тюрьме он продолжал то
во что верил

Когда, вернувшись пожилым человеком, он приставил к тому дереву лестницу и стал по ней карабкаться вверх, из сильного человека он превратился в безумца.

И все о нем стали забывать. Я и сам не помню, что с ним стало.

– Он умер двести лет назад,
и этим безумцем был ты,
– сказал человек у окна, и лунный свет очертил его темную фигуру,
которая, тут же превратившись в птицу, выпорхнула из комнаты
и полетела над морем,

медленно застывая
мазком чёрной краски
на синем холсте картины.

ПЕПЕЛ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

И вновь летишь ты с ветром мне в лицо
Когда меня отвергли