РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Александр Петрушкин

ЛОДКА САЛЬВАДОРЕ

10-01-2008 : редактор - Кирилл Пейсиков





ЛОДКА САЛЬВАДОРЕ

… не глядя на припахивавший потом
ключ, подходящий к множеству дверей …
(И.Бродский, Дебют, 1970)



Ты не проснулась и, типа водка скрипнула лодке «плыви»
мужчина кончается, когда истекает в тебя (сперма – это самое то, и
наша озабоченность своей секрецией принадлежит возрасту нашей крови),
в смысле – долго не трахались, как собаки в тени китайской ивы
и в смысле, проговаривая слайды жизни – ощущай приливы
чего-то соленого на языке той, чьи … неважно … но так блудливы.

Ты - как рыжая сучка на картинах Дали, чей взгляд устремлен в червяка по небу,
и в, чью жопку пчелы вонзают жало, и некий Харон или Давид уподобил тебя хлебу –
но это навряд ли когда относилось к делу.
Мы садимся в лодку и приплываем в Венецию, ты начинаешь говорить – я устану
слушать твой бред и твои шоколадного цвета соски я сожму до боли в своих висках. Рану
паха моего и твоего не забудет тот, кто курит ночью Гавану.

Строки раздвигают то лядвии бабам, то – что самое смешное – замыслы бога,
обломать бы рога кому-то, кто с крыльями, чтоб минога
продолжала утекать туда, куда всем дорога.
На утро не вспомнишь скороговорку ночную, когда дыханье вместо
нас что-то матерное свистит и ставит весь мир на тесто,
из которого выйдут похожие на наши стихи уроды

(мы всегда будем с ними и прочими в форме погоды).

Как говорил Иосиф: ключи от дверей только в первый раз вызывают у нас удивленье –
ты выучила позу 69, как Пушкина стихотворенье,
но никогда не вспоминала ее, когда из нас прорастало горенье.
А на утро мы стали травой, верней семенами –
семейность – не наше достоинство, но с нами
можно жить – пока мы не кончим золотым дождем в сортирном храме.

И у нас в Челябе – городе старых дев и рыжих,
остается базлеж на тему «был ли Чижик?»,
ты отверзаешь щель – я пролетаю в нее одной из красноглазых мышек.
И потеря речи, как дар того, кто учил нас языку –
Я готов уже произнести «куку»
И, вспоминая, что это французский, отвожу налево руку и понимаю, что больше я ни агу, ни гу.

Ты навряд ли проснешься, но слышишь лодка
Скрипит в уключинах и смертью нашей еще не допита водка:
Остается произнести что-нибудь типа: горько –
это если вкратце. У себя на лобке золотистом нарисуешь сети,
над которыми пролетая, св. Себастьян нас осветит
и обратит в мурашей, чтобы мы размножались

внеполовым путем и к его непробитым рукам жались.

***

Соседи твои снова ботают на самой отменной фене,
крысы липнут к столам, увязают в своих тенях:
чтобы тебя не обвинили в их языка подмене –

залезь на пальму или фикус в горшке, что стоит в просвещенных сенях.

Через месяц, два, пять, семь - (пустое) - начнется Декабрь:
ты выпьешь портвейна, болтая ногами с карниза,
забьешь косяк на (их всех) невозможных костях –

твоя виза просрочена – и ты пролетаешь на крыльях слюнявых стрекоз мимо каприза

этого ослепшего бога, расколотого пополам
окраиной и сокровенным: типа того, что совесть
стала свободой твоей – в смысле, тебя изрекла.

Так учишься даосизму – такая, как блин, испеченный мной, печальная повесть.

И ты го(во)ришь, как Мер(L)ин с волками и дикой кошкой,
и считаешь коннект изреченный - ложью –
постучи по дереву лба алюминиевой ложкой

и услышишь, как воздух одушевлен – в дождь – прозрачной мошкой.

Через год, пять, десять, короче – жизнь – семечек шелуху
разметет расторопный дворник, а ты попадешь в уху –
и соткешь новую – не по себе? – судьбу,

о которой ты, само собой, в сегодняшней темноте не соврешь «бубу»

Нитки твои побелели не от стыда –
вообще-то мы все играем в туда-сюда,
и когда ты похож (похожа) на мессию

понимай сам-сама скоро встынешь в крутое, как дым сигареты, месиво.

Но мне интересно, что там смолчал сосед,
потому что уже ничего от сигарет
не осталось, и только слабая нить горит –

так ты слушаешь, как тень твоя с тобой в горизонтальной тьме говорит.

***

Почти как по ладони сбегают (только мимо)
холодные пароли и мимо – голоса …
и, кажется, что тень сползет неотвратимо
в окоченевший свет, трамваи, небеса,
стучащиеся в почву. Теперь - что невозможно:
читать себя по крови … и выпадет роса,
и пятистопным ямбом стучится в пуле Пушкин -
и пьет почти как ангел нас пес через глаза.

***

нам останется мокрый отсос
некрасивая вроде вода
треугольный вопрос у хвоста
трех десятков мужчин и обрез
если скажешь непрочное нет
то есть темноречивое да
значит смотришь на донышко глаз
наблюдая медлительный свет

ощутившим простуду и стыд
нам останется белое дно
неприколотый к кожице свет
что и значит не будешь завит
в этот твердый неграмотный звук
или свой длинноносый завет
но однажды запутаешь тень
на одной тридвадцатой из рук

***

Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне.
Я стою, как тени, в темном склоне -
на горе, которая летает.
Это дерево глаголет, а не тает.

Видит теплый бог с горы пирамидальной -
то ли с этой, то ли с самой дальней -
говорит за нас и за другого
пепел. Хаммурапи. Полвторого.

Я стою в нетронутом Свердловске -
очень длинный, вмятый в отголоски.
Пролетела мокрый век ворона.
Я стою на жидком перекрестке.

Если это правда, то простите
эту белоглазую ворону.
Боги направляются по склону,
чтобы Ё-бург выпал Babylon- У.


***

Вообще оно должно быть грустно когда он I love you baby
(potom nanizivaet na chetki palzev точное chislo vashih ebel)
цукатный воздух мороз подземка раздолбанный ястреб
мотается из стороны в сторону и всегда не попадает в гнездо полароида
окоченевшие руки анекдоты на тему ветхого завета кошака и Левши
чуть задышишь и задыхаясь от своей парши он сделает тебе младенца
а я отрываю от своих Джинс лейблы
когда ты меня посылаешь на X, Y и Z невозвратно
и комкаешь в руках мокрое полотенце.
Так получилось – самая точная фраза – большего никто бы не мог. Все верно –
Начинай себя с ноты дО и окружив его вспоминай меня безответно.
Надо довести этот стих до четырнадцати строчек.
Приплетем сюда наволочки, звоночек,
всяких б чилябонских. Я начинаю твое имя с точек. Потому что
Своё закончил.

***

Драгомощенко все-таки сука. В таком-то году
мы стоим на камнях у бестолкового моря –
протекут октябри, как девочка в климаксе, в аквапорту
пьет портвейн человека, пока человек пьет от горя.
Эта корь и краснуха – такие писульки-жестянки.
Несловесная дурь подстригает веки деревьям.
Режем речь на морфий и ханку. На полустанке
теплой водкой мужик чистит несуетно перья.
Драгомощенко все-таки сука. Поскольку не помню
я ни слова окраинной речи его – ни хрена
не приходит на ум – и птенчик что-то чиркает –
он наверно подобно мне бессловесно сходит с ума.
Драгомощенко все-таки сука – вся зона болтает
прочитаешь – матрешки из кисы и прочих пойдут.
Так семью настрогать не слабо – подгорают
в нашей лагерной хате – наш Е-бург, Челяба, Иркутск.
Это время психует на нас, молодых отморозков –
и Лолита лабает на Гумберте – типа Набоков –
отдает петухами письмо подворотни. Морозом
пробирает речь, когда говоришь свое плохо.
Драгомощенко все-таки сука. С какого Урала
ты решил что тебя поддержу я. Такая подстава
словарю и не снилась – давай почитаем по кругу
не бутылку – подругу и этого, как его, суку.
Этот снег вертикален – потому что я параллелен
этой жирной земле, на которой поэзия пепел
оставляет заместо следов – замеси ее тесто
пустотою ладони – хотя эта рифма нечЕстна.
Драгомощенко все-таки сука. Ты далее (по парадигме)
сочиняешь меня – и ау получается длинным.
Эхо встрянет в строку, и тема сливается в сигме,
взятой пьяницей для красоты – так и пишутся гимны
там где эта дрянная страна в людей и любовниц их тает –
мы с тобою, подруга, как ты понимаешь – в ходу:
Драгомощенко все-таки сука – строка мне вослед отбивает
в непонятно каком – но точно четвертом году.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney