РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАлексей Афонин
Стихотворения
09-02-2018 : редактор - Женя Риц
* * *
Прозрачна кость, прозрачен божий дух.
Ты - смысл весны, как ветер на плюмаже.
Он клонит телефон и носом мажет
по всем дворам, не говорившим вслух
о ясной штукатурке. Тёплый парус,
учебники, смешные рукава.
Каштаном в обжигающей траве
такое ласковое солнце потерялось.
Сначала - сон. Струится и дрожит,
истаивая в тополях без знака,
иероглифом египетской души
асфальтовая нежная собака.
Без слов, без времени. Такая круговерть
- без омута, без призрака, без часа.
Бемолем - холодно смотреть, -
на небо капнуто луной из калебаса
восходов и закатов, данный пояс
с такой вот тыковкой принадлежат никто,
шаману с агентурной кличкой «дед Пихто»,
по боку треплющего скользкий гордый поезд.
Он горд и вечер, весь такой как Штирлиц,
пронзает самолётом бытиё,
раскачивая не своё
грядущее, чтоб с них потом спросилось.
Они - фонарщики на струнах тонких лет.
И, постигая голубую бессловесность,
скулят и просятся по вечерам, как будто в туалет,
в зарю, качающую нереальной веткой.
* * *(концерт hortus musicus)
старая музыка с ветром и песком
кидается в зал со сцены
как уссурийский тигр
громадная
на дыбы взвивается
ходит на задних лапах
геральдическим зверем
стелется, тигриную мощь
под кожей пандеретты
перекатывая
стрекозами шелестит звенит
виола да гамба
тянет будто дождём из окон
крёстным ходом чумным городом
флагами библейскими голосами ветром
парусами карнавалами
или трогает за самыя нежныя души жилочки
смычком:
гнёшься ломаешься заново
виноградной лозой прорастая
..а все привыкли
к музыкокролику розовому
с искусственным мехом дистрофику
в клетке из радио
(убить - один поворот ручки)..
встретив настоящего тигра
цепенеешь
* * *
Время холода. В утро проходишь молча,
в светлый пустой кабинет.
Ветер синий, и счастье дурное, волчье
зажигает над Финским огни,
обрывая чернику туч.
И дюралевым соком холодным
наливаются вен гудящие шланги
и свистят на ветру, на мосту.
Керосинный лес и пронзительной влажности корни.
Откровение - точка полёта - отрыв -
в прошлое. Под хвою, под пивные крышки, искания -
в глубь глаз, в эмбриональное сердце земли.
О картонных рыцарях правда и небылицы
в просветлённо масляной тьме луж
отражаются. Будешь, как жужелица,
трещать в лесу доспехами панцирей, смешной жук.
Успокойся и нюхай. Оно окажется
кислое, голубовато-белый прожектор
вектором в пустоту, и жжётся
вольфрамовой нитью времён: молот и Тор, мотор.
А за обрывом стена из стекла горбом
тёмным литым шипит, не дремлет никак.
Корабли и пространство как рупор, раковина, гудок, озноб.
Горизонт впечатывается в песок.
Чувство моста - приподнятое и продетое
насквозь ветром, как суровой ниткой игла.
Камертоны детства:
сосны, котельная, космическая звезда.
* * *
..и, если честно,
то как-то мне грустно:
те, кто падал спиной в открытые Богом ворота,
выходили из смерти сухими, как мокрые звёзды из Нила
но
мой командир, я даже не знаю, где это было…
..доктор, бля,
что это было?!
* * *(мишель)
Серый рассвет.
Двое с винтовками бредут наугад.
Амбициозный мальчик спросонья топчет посев, -
тот, который ни в чём будет не виноват,
дышит, думает о своём. Ну не виноват вообще -
просто девочку чуть не того, и прикладами по рукам..
Курит, вздёргивает воротник плаща -
холодно по утрам.
Господи, да и какая к чёрту война, как же не вовремя, скорей
бы переодеться, пойти играть,
и ещё я обещал Мари… В инее. Розово. Фонарям.
Господи! помоги соврать.
Пахнет сырая зима как вздох или огурцы
в форточку, прерывает вдох, почти улыбаясь всем.
Розовый дым кладёт на весы
позёмку и карусель.
Вспоминает, как где-то брели с винтовками наугад
и как когда-то вчера заходил добрый полуслепой сосед..
Опускает глаза, оперяет взгляд.
Хмуро учится дышать нараспев.
* * *(выход)
Ни слова
человеческого, даже и не проси -
ни вдоха, ни памяти, ни музыки, ни воды.
Кружащаяся золотистая россыпь - лёгкие лепестки,
блики, отблески, салатовый привкус травы,
погружённые в глубину пространства, старые дни -
кирпичные стены и солнце. У безымянной реки
без берегов и илистой грязи - нет.
Маяки не светят - бесконечный день.
Тебе не нужна человечья кожа, суставы, деньги и тюль гардин,
душу - не нужно. Выброси и оставь,
дома оставь, ненужную, в корзине с грязным бельём.
Оставь и иди - голубовато-дальняя явь
распахивается, голубиная, чуть дымится за окоём
таль весенняя. Красные кусты, и вода,
облачно разведённая,
блестит в колеях как жесть.
Вкуса неба с молоком
такое произнесённое молчание: есть,
без я. Бесконечная жизнь
курящаяся на ветру,
от горящих помоек несёт
чаячьим криком, чистым, синим, иным.
Это - такое ничто, большое, как всё.
Всего лишь танцующий в небе дым.
* * *(говори)
Говори, говори, моё счастье…
Jam
Говори, говори.
Этими пальцами вот по клавишам нот - говори,
обрезком стекла по щеке,
лицами друзей, голосами рыб, -
надо уже, выговаривай,
вычувствывая
мир будто зубы кончиком языка - изнутри,
ощущая своё нутро
как летящий прямо в глаза футбольный шар,
вставшую на дыбы
планету, земной мяч.
Произноси - моя
девочка, - говори, говори,
только не очень при этом плачь,
просто
потому, что некогда - слёзы теперь потёками кварца
застывают где-то на периферии
рвущего Млечного ветра Пути тугого как шланг,
не обещающего ни окончанья пути,
ни рахат-лукума, ни пары билетов, ни финки под плащ,
только рвущие губы бритвы сна - снег, километры железных путей, полюса -
рыболовный крючок для светящих и голых сердец, -
дикое, дикое счастье, простое, как смерть, и, словно даос, бессмертно
неуловимое, ящеркой на прогретом камне Вселенных - лови,
лови его, сколько полётов ещё впереди. Раскрыт полёт,
сыплются искры из горла, уходит прах -
так просто и так легко,
под ногами - шкурки, хабарики, чёрный лёд, а в голове -
огни и огни, и столько несказанного о любви.
Так говори! Изгибаясь мучительным стоном,
лирой, арбузной коркой, струной - резонансом моста,
лёгкие выблевав на снегу в тщетной попытке встать
серым бликом на радужке, ароматом озона, колечком в твоём кошельке,
чем-то бoльшим, - светло, дочиста, без греха и границы, -
так листают запоем страницы под ёлкой с марципанами,
так горят и грезят вдвоём,
так солнце осторожно заглядывает в проём, -
так - говори. Мы успеем, мы просто не можем теперь не успеть
выговорить, выкричать, полым корпусом скрипки -
целый мир из себя, и чуть, до атома, больше. Немного больше -
чтобы упасть.
Подломивши неловко кисть, а пока -
принимай дары, -
целая жизнь для этого впереди и ветер высоковольтный.
А это значит - сурово, до обморока,
клавиш касаясь в сумерках.
Говори.
* * *
Впадай в счастливую зверюшку.
Слушай город.
А город дышит лиловатым рыбьим брюхом
с налипшими чешуйками текучей проволоки
нежной влажной травы из-под чёрных пролежней снега.
Трётся щекой шершавых кариатид,
говорит: люби меня
как я люблю тебя, запахами, ларьками новых затей
долгими пузырьками больниц
запахами и коридорами, стрелкой Васильевского
в твоих вечно спешащих часах
сердца: и маятник, и колодец -
всё это с тобой. Жмурятся дворы-колодцы,
подставляя белые лица твои под дождь. Так сними лицо,
смени лигу, линяй, магический зверь Цилинь,
свернись китайской лисой
кренделем тёплых булочных у витрин.
Напиши себя, Гумилёва прозрачным карандашиком в ледоход:
такой змеистый шуршащий зелёный змеиный лёд,
инеистая грива моста, плывущий крен -
морские коньки, узоры, подъёмные краны
у горизонта. Парусник уходит, ушёл в туман -
паром теперь, и в паутине новые люки в трюмы дней:
новые гости, новые дети, озябшие голые руки в карманах,
военно-морской музей.
Я так люблю тебя, говорит: ракушка, сомкнутость, часть корабля,
шарик со снегом, доверчиво скользящий
из ладони ржавой моей в ладонь
к тебе. Посмотри, успокойся трогательной весной:
ласковый дом, размытая патина, акварель
всех порталов твоих заброшенных и поездов
конями летящих, берущих последний барьер.
* * *(дежа вю)
созерцая кузнечика у ручья,
прихожу к неутешительному, в общем-то, выводу:
кажется, всё это уже было.
так что совершенно непонятно, с кем сражаться,
с чего париться, на что глазеть:
выпалывайте ростки дихотомий, похожих на розы,
мироздание - одна большая ничья.
но ведь вкусное! перебирать
всё, что есть у меня: нефритовые лягушки
сухие стебли травы, лисьи хвосты
папоротник и осокорь
мускулы росомахи
запахи соли, японских водорослей
сталь травлёная - всплеск хамона
птичий профиль
валашские брови
серебряные фейерверки, бродячая собака
круассанов французские крошки, очень
много дыма, табачные разные невыносимости -
как камешки разные в круглой коробке.
пуговицы слов под языками,
облатки на языке, а на них - леденцы
тысячелетий.
и много, много сухого марсианского льда
в зрачках, и улыбаться неотвратимо, почти что - необратимо:
у меня в карманах - весь голый свет и полынная чёрная вода,
мне не надобно вашего лирического мэйнстрима.
* * *(работа в чёрном)
Водитель Мёртвых - такая смешная птица
у него нет души, ничего не может присниться
мир проваливается к нему в глазницы
а он равнодушно поводит остановленным клювом
на спицы плечей наткнуты подземные луна и солнце
загнутые бледные чёрные когти
небесные корни масляные души
хриплые масляные фонари на новой дороге
пустой внутри как личинка
в нём валится мир вовнутрь
во всегладный колышащий омут,
темноты латунное море -
а он не видит
потому что кто когда умирает -
бьётся кричит веселится
не может расстаться
а душа в потолок бьётся, бьётся синицей -
не растаять
и он как перо слетает:
хватит кричать улыбаться
иди ко мне в когти
отдавай все свои мокрые слова обручальные кольца
распаханные суставы
всё съем проглочу в омут
обниму сыро за глаза за ноздри
в когтях прозрачного как после долгой болезни
утащу разниму
разложу на кости
и пойдёшь чистый по новой дороге
первозданный никто не-воин не глина
- действие в чёрном, ворон не ворон
и мрак в углах, пуповинка к бездне
* * *(дыхание)
приучить себя
никогда не бояться моментов
богооставленности.
-
они естественны, как колебанье груди:
ведь для вдоха
необходим
вакуум-
выдох
* * *(про виктора хару)
Засыпал под песни Виктора Хары.
Это, если кто не знает, такой чувак, которого
в 73-м году
(19-, прошу заметить, -73-м!),
когда к власти пришла очередная фашня - с Пиночетом во главе,
в Чили дело было, - расстреляли на стадионе,
куда согнали всех неугодных. Расстреляли за песни,
за народные песни, вообще за всё народное: за народную партию,
за коммунизм, за борьбу за судьбы народа
и всё такое прочее. А перед этим
несколько дней избивали, конечно, ломали ему руки.
Это такая привычная, привычная уже, родная мифологема:
знакомая. До дрожи в паху знакомая,
до ознобного просыпания ночью, до - от друзей, - «береги руки».
Да мне-то что их беречь, я - не коммунист…
И вот Виктор Хара мёртвый. Совсем мёртвый, давно уже.
А песни-то - живые.
Нет, вы не поняли: не «Ленин жил…» и так далее.
Просто - сейчас живые. Вообще живые!
Вот здесь и сейчас, пахнут мелкими сухими цветочками, просятся на руки,
как большие котята.
Я об этом, собственно, и хотел рассказать.
Что, когда слышишь, как-то пофиг, что он умер.
Даже пофиг, как именно. То есть вообще не веришь. Поскольку
они свежие как табак или надрез на лимонной корке,
за кожу мелкой схватывают, шёлково-молочной пылью
на в сумерках дороге, и Андами,
сонно прогнувшимися под копытами местной лохматой лошадки.
Так пьют обжигающий напиток,
и обнимают почти голую девушку,
и никуда - вообще никуда! - не торопятся,
даже жить. Потому что живее некуда уже, и всё
хорошо в этом мире - даже печаль зарастает миндалём. И вьётся,
как тяжёлый от дождя вьюнок, по чутким пальцам - туманный большой септаккорд,
подребезгиванье старой гитарной струны.
В общем, песни - ан-ти-то-та-ли-тар-ны-е - ну совершенно!
Понятно, за что расстреляли.
Одну такую послушаешь и в жизнь не захочешь шагать строем
чугунных ног
многоголового дракона.
Но главное - это, конечно, голос. Такие, знаете, южные тенора -
энциклопедия беззаботности, чудесный лес
с затерянной тропинкой, разбитые часы,
потерянное время. И тёплый,
и мир уносит на подносе - прямо как мате.
И можно пить: такая шелковистая вода,
доверчивая жажда родников
из полынного вечера.
Да, сказал один мой друг, послушав, я так и думал:
кого угодно так убивать не будут -
так убивают только что-то
по-настоящему красивое.
И вот под них я засыпал.
Вообще-то спать не собирался, конечно: просто поставил
слушать… а сам заснул, почти.
Просто устал, или чего.
И стало мне так странно и так дзенно: как
когда апрель наконец настаёт, или видишь, скажем
в фильме про животных неподвижно лежащего
убитого зверя.
Так светло и с привкусом чая с обрезками травинок.
Так хорошо.
И так неумирабельно. И я подумал:
вот. Просто надо построить свой мелкий
локальный рай, большой вглубь, как все истинные миры,
марсианских яблонь насадить, лютиков и черёмухи
и горы сделать, и море.
И поселить там всех тех, кто ничуть даже не умер.
Я ещё не знаю точно всех,
кого бы мне хотелось там видеть - так,
чтобы уже не сомневаться, чтоб наверняка, но некоторых -
знаю точно. Там будет обязательно
в хорошую, летучую погоду пилотировать
свой самолёт Сент-Экз - над всеми
садами со сливами под дождём, над полями люцерны. Там будет,
думаю, бродить в холмах эльфийский лорд Финрод,
смешной, растрёпанный, с арфой под мышкой. И будет, на нагретом
камне сидя где-нибудь в предгорьях
среди сухой травы и неба, слегка
подёрнутого вечером, наигрывать на пропылённой гитаре
Виктор Хара
и солнечно зубами улыбаться.
Поскольку они ведь все нифига не умерли,
не умерли!
А просто прикидываются
для смеху.
* * *
во дворе
синица
орёт-разрывается
(как будто бы пилит что-то стеклянное)
в открытую форточку
не уснуть
это, значит, пришла весна
в эту форточку
заходят
лиловеющие рассветные окна
дальних домов
смущённо топчутся на пороге
следом вламывается весь мир
большой, как вода, подбегающая под подбородок
как иномирное одеяло
старшей эдды
(и ты как будто с ножницами над ним
весь в нитках и лоскутках)
достоинства весеннего воздуха -
пустота и гул
как в полом корпусе рояля
с нажатой правой педалью…
ты растворяешься в синице
и резонируешь
а потом - исполнительски-точно вымеряв время -
отпускаешь педаль
(падают демпферы)
-
сердито наваливаешь на ухо подушку
* * *(набросок)
Ситцевое платье, цок-цок, каблучки. Начало дождя.
Не-поворот головы.
Это как привет из того мира, в котором ты никогда не был.
Бетонная стена.
И где ждут, замерев, ситцевые меленькие обои, буфет,
громкие механические часы.
* * *(пейзаж с сестрорецком)
там: Сестрорецк и руки реки- ленты
магнитофонные
дорог шоссе
миров
у ног дверей.
и реки сёстры
под пыль дождя - за руки
приморское шоссе.
такие вот приморские высотки
катана вертолёт
и влага капли на стекле дождя
автобуса и загородной высохшей травы
в загонах стареньких дворов скамеек
и горок
потускневших перед дождём дворов
пригорков в боярышниках и невысохшем белье
чужие дальние планеты города
котята
звуки
проносящихся маршруток
упрыгавшие в сосны ели рельсы ржавые
и старенькие домики в резных
наличниках как байковых платочках городов
чужих резных знакомых
недостроенных
морских и ломких на просвет как галечный песок
таких вот городов как сумерки и хлыст
монокль
и война
и влага
* * *(1917)
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак...
А. Блок
вечер, верески, вера, вернейшее пульсом: быть
копытом, бьющим в смуглый декабрьский дым
остывающий флаг, пустое небо в груди
высь и верные сны, усталый чайный сервиз
пустой перрон в голове, пуста чеканная высь
пуста чугунная даль, в сумеречной синеве
закачались, нимбами заплелись мосты,
залпами запели звёздочки в чужом окне
между чёрной рекой и сияющим белым псом
непререкаемо узка полоска песка!
и объемлет мир лакричным запахом ель,
и швартуются корабли с гудящей тоской
посмотри: там идёт, велик, сияющий зверь
режет глаз - сияет жираф на озере чад
ослепительным поездом, товарным, в ночь
по замёрзшей из окон дорожке жёлтой песка
вечер, верески, вера, наивернейшая страсть:
по-над вычурными оградами дней
полыхает эсминец, полыхает зимний дворец,
полярный огонь, разбавленный в кофе лёд.
* * *(рецепт)
смешай всё в винегрет
и грустно посмотри.
то будет постмодерн -
ату его, ату!
..но если не как цель его, как средство
использовать: касаясь звёзд, едва дыша -
как ласковых фонариков в руках у полицейских -
икринок медленно дымящих сигарет -
и разделять, и смешивать! и после - мутный
из сердца выжать сок горючий черноплодный -
то вот тогда, как переспелая мембрана,
век ляжет в ноги плеском океана;
откроется, поскрипывая, дверь,
в живой, побулькивающей, медленно кипящей толще
праязыка,
животворящей как напалм,
где ритмы смыслов щёлкают, как вещи…
…тогда - в свободу весь сорвёшься как с крючка.
и Ши не дрогнет мраморная кисть на тетиве.
и стрекозой присядет вдруг вселенная
на край стакана…
* * *
…остановившись.
вдруг - сиреневое
на тёмно-голубом,
вечернем:
прохладный запах старых пещер
над корнем купола, куста на языке.
или - крылья
мороженого взбитой пены -
всё треплются и реют, если -
издалека.
и это линзы солнца,
просто линзы солнца
в объективе…
так - цветёт сирень.
* * *(без границ)
Безграничное лето
на старых трамвайных путях,
уходящих в траву, в полувысохшие колоски
ветра
без мыслей. Оборванные провода,
колокольчики бликов.
Где-то там - Кондратьевский рынок, где живут и светят зверушки
черничным вареньем глаз,
боками торопливо подёргивая воздух горячий.
..Где-то - Крестовский остров,
где колонны
вырастают из мятлика и врастают в него;
где в небо неторопливо
с тихим шелестом осыпаются секунды-семена,
не становясь временем.
Где-то там, на Старой Деревне,
по прямой - тибетский Дацан,
обвешанный ленточками с тишиной.
..Где-то на Чёрной Речке -
безвременья-тюля на сквозняке -
хоть ложкой ешь из чашечки яблоневого цветка.
Где-то там… Одуванчики - встают, встанут стеной
между прошлым всегда и будущим,
пачкая
настоящего огненно-жёлтым
покрывало, поверхность сомкнутых век.
Безграничное лето - непонятная, будто ржавая гайка, находка.
Безграничное лето -
прячет следы под тополиный снег.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney