РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВПётр Попов
Виноградов
30-08-2005 : редактор - Владислав Поляковский
КРЫМ ДЛЯ ВИНОГРАДОВА
грустный рассказ
1.
Крым для Виноградова начинался с купейного вагона поезда «Москва-Симферополь», с еще теплой курочки и отупевания от духоты на верхней полке. Окна как всегда закрыты на зиму. Эти стандартные развлечения приводили бесконфликтного Виноградова в бешеный восторг. Причиной тому были яркие воспоминания детства, когда он с родителями вот так же ездил в Крым к тетке в Алупку. И фольга из-под курочки так же шелестела, от отца пахло легким водочным перегаром, а мать вязала, вязала для него какой-нибудь свитер или шерстяные носочки, а единственный по купе сосед все порывался открыть окно, да куда ему, хоть и звонко блестят на груди медальки...
- Как тебе не стыдно! – услышал откуда-то из-под себя тут же проснувшийся Виноградов и сам даже притих. Напротив него, на соседней полке завис с открытым ртом симпатичный мальчуган Витька. С Витькой они познакомились еще утром, когда садились в поезд – несмотря на свой нежный возраст Витек уже хорошо разбирался в женщинах и успел расположить к себе проводницу Веру – задумчивую девушку из тех, что уже с детства выглядят старше своих сверстниц, а потом в один прекрасный день седеют.
Впрочем, жизнерадостного Виноградова это меньше всего беспокоило. Догадавшись, точнее предположив, что реплика снизу адресована не ему, он подмигнул Витьке и, ловко спрыгнув, направился в хвост вагона – покурить.
Тамбур привлекал его с детства. Загадочный аттракцион, где всегда накурено, а добропорядочные семьянины мгновенно превращаются в матерящихся болельщиков Спартака или Динамо, остался прежним. Волшебство тамбура слегка пожухло, но с отцом Витьки – программистом Борей – они более или менее живо обсудили последние достижения сборной по футболу.
Вернувшись обратно в купе, он застал распластавшегося по подушке Витьку и последовал его примеру.
Проснулся Виноградов от толчка – поезд встал. Было что-то около трех ночи. «Харьков» – промелькнуло в голове, и он тихо сполз с полки. К несчастью, под ногой оказался скатившийся со стола помидор и Виноградов придавил его. Нащупав в темноте мокрое место, не нашел ничего лучше, как засунуть помидорную жижицу в карман. Уже на перроне он окончательно проснулся. К нему подбежала пара чернобровых подростков с огромными дынными авоськами и Виноградов, не успев опомниться, их купил – что делать с этими замечательными, спелыми дынями – об этом непрактичный разум взрослого Виноградова не думал.
Стоя посреди перрона с двумя авоськами дынь и зажатой в зубах сигаретой, он отчего-то почувствовал себя счастливым.
Дынный сок сочился по его подбородку и сквозь мерное постукивание вновь набравшего ход поезда, Виноградов слушал дыхание Витьки, его матери и отца, и ему показалось, буквально на секунду, что он как-то связан с этими людьми, с их дыханием, что они не случайные попутчики, а какие-то очень важные, близкие для него люди...
Он так и заснул с липким подбородком и раздавленным помидором в кармане.
2.
- Мужик, тебе куда? – неожиданное и даже агрессивное обращение ловко подбрасывающего ключи таксиста вывело Виноградова из сомнамбулического сна. Он нашел себя здесь – посреди жужжащего, клацающего, беспокойного вокзала. С черной через плечо сумкой с надписью не то «Рита», не то «Puma», двумя авоськами бесподобных и бесполезных дынь и рассеянным, явно не готовым ко всему этому, взглядом. Виноградов производил впечатление человека заблудившегося, запутавшегося.
Загорелый водила повторил свой вопрос. Бледный Виноградов ответил:
- Мне бы в Судак.
- Поехали, – оживился таксист, – я тебя мигом.
И Виноградов покорно сел.
Машина, действительно, ехала очень быстро. Утреннее солнце продолжало свой ленивый маршрут, одновременно прогревая распахнутый настежь салон волги до зверской температуры. Затылок таксиста необычайно азартно передавал Виноградову курортные новости. Там-то вода теплее, там-то холоднее, но в Судаке, естественно, самая лучшая вода. От этого разговора Виноградов вспотел и уже начал жалеть о том, что бутылку с водой оставил в багажнике. Михаил, так звали таксиста, предложил Виноградову свою, но та не утолила жажды, а только усилила эффект.
- Спасибо, – холодно сказал Виноградов и уставился в окно.
Он видел, как ополоумевшая от солнца природа жаждала влаги. Как запах пота, смешанный со вкусом бензина, отравлял его нежное обоняние. И только мысли о море оставляли какую-то надежду на спасение.
Еще не успев доехать до места назначения, Виноградов возненавидел Крым.
Расплатившись с таксистом, первым делом он попытался все-таки утолить жажду. Пиво не помогло, а только поубавило логики. Наконец, море освежило путешественника, но вернувшегося к жизни Виноградова обокрали. Стащили сумку, а дыни и одежду почему-то оставили, видимо, причиной тому были негласные законы пляжных воров, кем-то по ошибке прозванных совестью, а может, это было особым цинизмом с их стороны.
Присев на песок пообсохнуть, он уставился в море.
Дружелюбие Крыма настораживало – документы и деньги непрактичный Виноградов хранил в заднем кармане.
После неудачной попытки спастись бегством – все билеты оказались проданы – Виноградов сдался на милость победителю.
Объевшись в одном кафе и упившись кофе в другом, он пошел искать себе жилье. Еще полчаса были убиты – милая старушка и ее внучка брали вполне разумные деньги. Поплескавшись в море и потратив часть чудом уцелевших денег, Виноградов вернулся обратно и опробовал кровать.
Проснулся он от духоты, а еще оттого, что за стеной капризничала внучка. Виноградов улыбнулся, слегка подпрыгнул на железной кровати, отчего разговор за стеной прекратился, и в нехитром своем наряде вышел.
Одиночество утомляло, но не выводило из себя. Виноградов вполне пристойно проводил время, но Крым, который он помнил, и тот, в котором бытовал сейчас, по понятным причинам разнились. Больше всего его угнетало надуманное веселье, которому он никак не мог соответствовать: слова «естественность» и «Крым», в этом Виноградов убеждался на каждом шагу, никак не сочетались в одном пространстве.
Поварившись в собственном соку еще часа три, Виноградов отчетливо понял, что лишь женщина способна его спасти от испорченного отдыха.
Отчаявшись, Виноградов уже было отправился спать, но слегка подвыпивший, он услышал невнятный крик о помощи. Без раздумий бросился в сторону моря.
Вытащив тело на берег, Виноградов задумал было сделать искусственное дыхание, но тело воспротивилось и тут же сблевало.
- Ты как? – спохватился Виноградов.
- Нормально... – ответило ему тело и снова стошнило.
Виноградов услышал запах алкогольной блевотины и слегка поморщился. В темноте тело сделало несколько неуклюжих попыток встать, но каждый раз ноги подкашивались и с возгласом «бля» существо падало на землю. Виноградов не смог сдержать смеха.
- Че смеешься, пьяной бабы не видел?
- Да нет, почему, – зачем-то ответил Виноградов и снова засмеялся.
- Ладно, спаситель, если доведешь меня до дома, чмокну в щечку, а то, как видишь, я не в кондиции. – девица мило икнула.
- Хорошо, – ответил спаситель и для начала помог ей встать. Глаза к темноте уже привыкли и он смог разглядеть довольно приятное личико утопленницы.
Звали её Наташа. Жила она совсем рядом – в Доме отдыха. От поцелуя Виноградов отказался.
3.
Перед сном он застал себя за достаточно хорошо подзабытым занятием, после чего сам смутился и вырубился.
Ему приснилась Москва времен Олимпиады 80-го года. Будто он работает в баре на верхотуре в Лужниках. Целыми днями скучает, пьет виски и наблюдает за спортивным муравейником. Больше всего ему нравится следить за бегунами, черными кубинскими мустангами – во сне он мог разглядеть их мощные тела также подробно, как в телетрансляции. Ему даже кажется, что дружелюбные кубинцы машут ему своими розовыми ладонями, а победные забеги посвящают ему, самому высокосидящему болельщику.
Его одиночество нарушает высокий пожилой негр в спортивном костюме и темных очках. Вразвалку, расслабленно, как киномафиози он подступает к барной стойке и голосом диктора на ломанном английском заказывает ром. Виноградов от неожиданности некоторое время, как это часто случается во сне, не может пошевелиться, на что чернокожий гость на чисто русском говорит:
- Тогда налей водки.
И Виноградова как будто отпускает.
Они много и плотно разговаривают. Напиваются быстро, почти моментально. Кубинец рассказывает ему про Кубу, про женщин, про настоящую свободу. Курит гигантскую сигару, занюхивает водку немытой виноградовской шевелюрой, пускает совершенные кольца. Виноградову фантастически хорошо. Он едва сдерживает смех радости. Все кажется чудесным в этом человеке, сидящем напротив. Наконец, он выходит в туалет.
Он как-то по-детски спешит и обдает штаны струей. Ему неловко, и он вслух делает себе замечание. Голос зловеще разносится по бесконечному белоснежному лужниковскому туалету.
Вдруг он понимает, что сзади него кто-то стоит. Кто-то, кто не сводит с него глаз. Он чувствует тяжесть. Он не может и не хочет шевелиться – ему отчего-то кажется, что любое движение или даже намек, может обозлить стоящего сзади. Виноградов пытается спросить, не Рауль ли сзади, но и губы, и язык вполне натурально, по-сновиденчески, игнорируют команды.
Далее сон превращется в плотное избиение всего его тела. Виноградов поначалу чувствовал каждый удар, а потом все превратилось в одну целую боль, а потом в тупое ожидание конца, потом в бред, потом он проснулся.
Жужжал рассвет. Онемевшая левая рука со сна не слушалась. Во рту все высохло и будто срослось. Невероятно пронзительно болела при каждом повороте головы шея. Солнца почти не было. Комната насквозь пропахла йодом и потом. Ему было даже не страшно. Наоборот как-то тупо и явно, казалось, он, действительно, стал жертвой избиения. Травмы, хоть и без кровоподтеков, были очевидны.
Он кое-как, стараясь не беспокоить шею (хотя это и было почти невозможно), опираясь на локти, встал с кровати и вышел из комнатки во двор.
Из уютного и ухоженного дворик превратился в дикий и какой-то куцый.
Одинокий, забетонированый, узкий.
Свинцовое небо и резкие порывы ветра, наконец, разбудили как самого Виноградова, так и осязаемый, почти животный страх. Рука обрела силу, а шея сама собой распрямилась. От страха Виноградов почувствовал необычайный прилив сил. Он толкнул железную дверцу и выбежал дальше – на улицу.
Он бежал вниз, к морю, сам не понимая зачем, что там в море такого. Пустые, заваленные редкими деревьями улицы не могли его остановить. Он как будто попал в разгар мертвого сезона – никого вокруг и холодно.
Уже в воде Виноградов понял, что не справится с морем. Что волны будут швырять его, как бы он ни старался, что все усилия нужно приложить, чтобы не спутать верх с низом, чтобы набраться очередной порции воздуха между волнами и, чтобы не вышвырнуло на берег в камни.
Прошел страх, а вместе с ним кончились силы, впрочем, способен ли вообще человек на равных бороться со штормом?
Постепенно и море ослабило свою хватку. Наглотавшийся ненавистной с детства мерзкой соленой воды, Виноградов мог теперь позволить себе отдышаться. Глаза от соли слегка разъело, но на это он не обращал внимания.
После выполз на берег. Лег на живот, мордой в остывшие за ночь камни. Нечто насекомоподобное ткнулось ему в нос, на что Виноградов рефлекторно выдохнул и ударился лбом о булыжник. Это опять-таки его рассмешило и немного согрело.
После непродолжительного сна он проснулся. Никаких следов на своем измотаном теле, кроме неловко ушибленного лба, Виноградов не обнаружил. Пляж уже начали обживать какие-то диковатые люди, худые женщины с испуганными маленькими детьми и Виноградов, незаметно пошатываясь, удалился.
4.
- Я не понимаю зачем этот мир устроен так. Я только вглядываюсь в его лицо, иногда что-то нащупываю, но он тут же убирает взгляд, переводя его на других, оставляя меня в дураках.
Мне нужно что-то наподобии маленькой видеокамеры, чтобы запечатлеть этот удивительный кадр – невероятно красивый, ослепительный мир, полный света и я, растворенный в его мировых зрачках.
ЛЮБОВЬ ВИНОГРАДОВА
(серьезный рассказ)
И тут он говорит, то есть думает про себя то, что хотел бы сказать, да не может выговорить:
-... и вот у тебя что-то такое происходит. Жизнь: что-то хорошее, что-то не очень – все помимо меня и не знаю я: хорошо ли это? Счастлива ли ты? Радоваться ли мне этому твоему счастью или схватить за руку, притянуть к себе и сказать, что я люблю тебя, все еще люблю. Я хочу сказать это так... жестоко, по-настоящему, больно сказать, так, чтобы уши заложило и все остальное тоже замерло. Чтобы больше ты не могла двинуться от этих слов.
Виноградов тянет сигарету и больше не может слушать ее телефонный голос. И молчит.
Он работник небольшой фирмы, чинит компьютеры, решает проблемы с софтом, чистит мышки, но чаще просто сидит в интернете или пьет кофе, ведя необязательные разговоры по icq. Вертит в своей голове выдуманные диалоги с женщиной, которую любит, а она его тоже любит, но только живет не с ним. Того она тоже любит. Наверное. Скорее всего. Она хорошая, красивая и честная.
Ему скоро 32. В ноябре. Это не скоро, но неотвратимо. Нужно придумать стол и убраться в квартире. Нужно позвать людей. Нужно с ними общаться. Нужно менять работу, потому что эта не приносит никакого удовольствия, кроме денег. Он ведет половую жизнь рака отшельника – неразборчиво и сезонно. Нужно попросить у Веры пару стульев для гостей. Порезать салатики. Водку Виноградов не пьет, но гости будут. Скорее всего, накурятся на балконе травы с Кирилловым и Николаевым, пойдут обратно – говорить с остальными про НТВ, СТС. Последний фильм Ларса фон Триера. Потом можно еще в «ОГИ» сходить, но там уже не те вибрации.
- Вячеслав, у нас тут проблема с монитором, не посмотрите?
- Да, сейчас.
Виноградов сворачивает аську и идет на второй этаж. Монитор, скорее всего, придется менять.
- Ну почему мы не можем говорить всё? Почему мы не можем отключить эти никому ненужные фильтры? Даже с тобой, я ведь все понимаю, нам хорошо вместе и мы не можем друг друга ничем обидеть, но все равно не можем говорить все. Почему я/ты пытаемся защитить несуществующее наше все, почему боимся, что тогда от нас ничего не останется? Только не отвечай мне.
Виноградов замечает странное уплотнение в районе предплечья левой руки, там где... Кажется, это место называется трицепс. Когда он его щупает, все его тело как-то сжимается, как будто это что-то – чужое и от него все зависит. Виноградов в течении трех дней постоянно щупает эту горошину. Некстати вспоминает, что все его родственники по отцовской линии умерли от рака и, естественно, считает себя смертельно больным.
- У меня, на самом деле, все в порядке. Иногда я представляю себе, что мы вместе. Что нам уже под шестьдесят и мы живем где-нибудь в Крыму. Это, конечно, глупо. Скорее, это похоже на какую-то детскую мечту, которую приятно мечтать, потому что ее невозможно исполнить. Да и не нужно исполнять. У тебя такое бывает?
- У меня такое есть.
Горошина рассосалась. На радостях Виноградов напивается и случайно заводит к себе домой сотрудницу. У них нормально все проходит, без эксцессов, но Виноградов начинает себя чувствовать каким-то киногероем. Таким Робертом де Ниро. Таким немногословным и симпатичным дядькой под сорок. Вроде как неуверенным в себе и в тоже время неожиданно симпатичным. Незанудой.
Утром с Валей они почти не разговаривают, а так просто, молчат и жуют бутерброды. Ей нравится пейзаж за его окном. Там красная кирпичная стена с одним маленьким темным окошечком.
- Не знаешь, что там?
- НЕТ.
Виноградову самому становится страшно от собственного голоса, и он идет чистить зубы.
- Это даже хорошо я думаю, что мы не были любовниками. Что-то не так? А? Там еще есть. Давай налью. Я это к тому, что нам с тобой не неловко, то есть ловко продолжать общаться не будучи вместе. Сейчас. Ну, это вроде как дружба, но более близкая, да?
День рождения проходит. Ему дарят новенький телефон, а еще рубашку и много всяких книжек. Книжки он, правда, не читает – уверен, что они хороши, но он никогда не любил читать, а телефончик ему понравился. Хорошенький. С цветным мониторчиком.
Его удивляет это женское свойство – радоваться вещам. Будто в них, симпатичных телефончиках, торжественных торшерах, пафосных диванах есть спасение. Не души, но тела.
- Мне кажется, иногда, что я проваливаюсь куда-то. Что меня засасывает или, наоборот, что я отсасываю себя. Не в пустоту, нет. Пустота – это абстракция и неудовлетворенность. Скорее, это похоже на уют. Место где все прекрасно, где все идеально, но только здесь мне хорошо и только мне здесь хорошо. И постоянно растет это ощущение вины, что за это тупое хорошо придется кому-то платить. Мне кажется, что благополучие это и есть первородный грех. Ты понимаешь?
Виноградов фальшивит, когда поет в ванне популярные песни и курит траву. Он безынициативен. Он не несчастен, но очень к этому близок. Он сам себя имеет в прямом и переносном смысле.
Сколько лет он пасет эту женщину, сколько лет он разговаривает с ней, но так и не может сказать, что думает в этот момент на самом деле? Их диалоги искренние, но не настоящие. Она все понимает, но ей просто хорошо с ним. Этого, конечно, мало, чтобы быть вместе.
- «Как-тебе-это, как-тебе-то, как вообще, видишь, слышишь, нормально, хорошо, что думаешь. Ухожу-ухожу. Только.., ах нет, впрочем, я, действительно, пойду. Что? Да нет, я такси возьму. Пока, пока, перезвоню». Иногда, правда, бывает что-то сверх этого, но как-то неловко и грустно потом очень... Тебе не скучно?
- Да нет, старик. Что ты... Давай просто докурим и я пойду, а то мне работать завтра.
- Ну, да. Ну, да.
Пауза висит недолго. Николаев уходит. Виноградов долго пялится в окно.
И, правда, что у них там в этом одиноком окошечке происходит?
СПАСЕНИЕ ВИНОГРАДОВА
(попытка доброго рассказа)
1.
Он как раз ужинал. Спасался от внезапно начавшейся зимы дома перед телевизором. Еда в удобной позе перед не важно что транслирующим экраном, но лучше, конечно, какой-нибудь фильм – в качестве компенсации за пережитый день, за очередной стресс. За то, что пришлось общаться с людьми, обниматься с ними в метро, уступать, ждать своей очереди в магазине. За то, что ты часть человеческого мира – за это тебе ужин перед телевизором. Виноградову кажется этого достаточным. Он договорился.
Он как раз ужинал и ему позвонили. Не отвлекаясь, он откуда-то из-под себя выудил телефонную трубку:
- Аллё.
- Слава? Привет.
- Привет.
- Как дела?
- Нормально. Вот жую сосиску, смотрю как Джек Николсон становится волком. Очень натурально становится.
- Слушай, ты меня извини, пожалуйста. День сегодня какой-то ни к черту. Ты не обиделся?
- Я? Нет. Во-первых: я никогда не обижаюсь, а во-вторых: не понимаю о чем ты. К тому же фильм очень интересный, а в сосиски, наверное, добавляют что-то такое, я это уже давно заметил, что все становится как-то по...
- Ну да. Просто, мне показалось ты обиделся.
- Нет.
- Я тебе, на самом деле, без повода позвонила. Веришь нет, взяла, набрала номер, хотела уже трубку бросить, но ты тут же подошел, как-то уже и неудобно стало.
- Понятно... – чтобы не смотреть рекламу Виноградов идет на кухню. Достает из холодильника бутылку нефильтрованного «Пауланера», складывает посуду в мойку, освежает пепельницу и возвращается обратно к телеку.
- ...от моей Масяни. Замечательные такие. Топить жалко. Не знаешь, кому предложить можно?
- Что? Извини, не расслышал.
- Ну, котята у моей кошки появились на позапрошлой неделе. Шесть слепых ублюдков, которых нужно отдать в хорошие руки. Может тебе нужен?
- Э...
- Есть один рыжий котенок. Я как его увидила сразу почему-то тебе решила позвонить. Правда, ты такой человек... ну в общем-то хороший, но.... (черт, бывает же, а?)... ну, тебе и одному хорошо, по-моему.
- Ну да. – он смотрит в телевизор, но уже не так как раньше. Не так искренне в нем заитересован. Он гладит шею, нащупывает позвонки. Ласкает ладонью подбородок, – ну да...
- Ладно Слава. Все ерунда. Меня не слушай – я женщина. А мы опасны только раз в месяц. Все пока.
- Пока. – но в трубке уже хлюпанье и вода на кухне вскипела. Виноградов идет туда не спеша. Заварка еще со вчера, но это уже тонкости, не проблема для Джека Николсона.
После фильма Виноградов некоторое время убирает за собой квартиру, орудует пылесосом, даже застилает постель, в которую все равно скоро опять залезет. Cтавит первый попавшийся диск. Оказывается Уэббер «The Cats». Он улыбается, узнав музыку, связав ее с телефонным разговором. Заключает про себя, что «Случайностей не бывает, наверное» и опять включает телевизор.
Утром долго не мог заставить себя вылезти из кровати, потому что перед сном проветривал и забыл закрыть форточку, а одежду бросил в другой конец комнаты. Смотрел в потолок. Синеватый холодок лизал вытянутые ноги, и Виноградов поспешил, свернулся калачиком.
«Господи, почему всегда так утром вставать-то не хочется, а?» – спустя полчаса, истошно крича, сбрасывает с себя одеяло и несется в душ.
В автобусе, по дороге к метро, народу полно. Все с примерно одинаково непроницаемыми выражениями лиц. Пара пенсионеров, в смысле двое, в смысле две женщины, что-то там обсуждают – отсюда не слышно что, скорее всего, цены или сериал, водитель объявляет остановки, явно думая о чем-то другом. Похмельный акцент. Сзади рассказывают несмешной анекдот. «Господи, почему я во всем этом варюсь, почему соглашаюсь со всем этим, неужели кино на СТС стоит всего этого?» незаметно для самого себя вопрошает его душа и тут же осекается «Бросьте вы, Вячеслав Викторович, что за ребячество, вы взрослый мужчина...» голосом своего шефа Александра Петровича. Он всех по отчествам, как при совке. Нормальная в сущности манера, нормальная.
За остановку до метро заходит девушка с небольшим животом. Встает напротив. После непродолжительной внутренней борьбы, смешанной с рефлексией по поводу ранней беременности юной особы, особи женского пола и «чем бы ей подсобить», он встает, но уже метро, и народ гуськом тянется к выходу.
Всю оставшуюся дорогу, а это пять остановок, плюс пересадка, плюс семь минут пешком (или два троллейбусных марш-броска), короче, минут сорок полноценного бытия, Виноградов думает об этой девице. Этот отеческий интерес, как он сам для себя его определяет, вызван еще и тем, что вообще-то он, сам Виноградов, ловит себя на мысли, что хочет ребенка и уже давно прямо-таки помешан на этом человеческом чуде.
Виноградов вспоминает, как недавно стоял около своего старого детского сада, куда сам ходил, и наблюдал за детьми. Как они играют, общаются, копируют своих родителей, остерегаются воспитателей. В ярких курточках, комбинезончиках, шапочках, почти игрушечные люди, но живые, живые до какого-то невыразимого предела, люди, существа. Настоящие. Он сам когда-то был таким, но сам не помнит, мама помнит, папа его помнил, а он сам не помнит, но зато сейчас видит – такой был я, «Слава Виноградов, 246» надпись на штанишках мамой заботливо пришитая, с внутренней стороны, невидимой стороны его шерстяных штанов.
- Вячеслав?
- Да.
- Это Наташа, из бухгалтерии. Нужно продлить договор. Не подниметесь к нам?
- Я минут через пятнадцать подойду. – он нащупывает сигареты в заднем кармане и вываливается в коридор, чтобы пройти по нему до балкона, где общая курилка.
Здесь нет никого и Виноградов затягивает разговор сам с собой:
- Вот оно. Ты и так давно ноешь по поводу и без. Вот оно. Вали отсюда. Здесь тебе нехорошо. Просил – получи, распишись. Уйди. Уйди. Здесь нормально. Здесь слишком нормально. Здесь белые стены, белые потолки, темный палас на полу – я даже цвета определить не могу, компьютеры на столе, мышки на ковре, люди на общей волне, здесь нормально. Здесь у всех все нормально. А ты уйди. Уйди. Черт тебя побери.
И выходит, оставив о себе дым.
- Валя?
- Да, кто это?
- Это Слава.
- ?
- Виноградов.
- Да я поняла, просто не поверила, что ли.
- Я хотел у тебя спросить про этого котенка. Он у тебя еще?
- Да. А что? Неужели взять хочешь?
- Хочу, да. Трудно объяснить... помнишь был такой фильм, там мужик на кошках тренировался. Вот, примерно, из тех же побуждений, наверное.
- Фильм помню. Но, надеюсь, ты хорошо подумал. Это хоть и не собака, но все равно, живое. Мне кажется, он тебе понравится, уж больно симпатичный и ласковый, прямо как... Не знаю почему, но я знала, что ты позвонишь, интуиция, чувство шестое, пятая точка, вчера по первому обещали магнитные бури, у тебя не болит голова?
- Нет. Как твоя дочка?
- Зачем спрашиваешь? Учится вроде хорошо... Ты когда хочешь взять-то его, котенка?
- Сегодня. Лучше сегодня.
- Тебе после работы удобно?
- Да, конечно, только мне нужно будет кое-куда зайти. Поэтому я не сразу.
- Хорошо. Буду тебя дома ждать.
- Пока.
Он кладет трубку. Слегка ошарашено глазеет в монитор за соседним столом, где мочат какого-то нестрашного монстра, отдаленно напоминающего Александра Петровича.
2.
Свойство нежданной зимы – кисельная оттепель. Болезнетворное пюре под ногами, шмыгающие хором пассажиры с непокрытыми головами. Дети, задушенные шарфами, и бабы надушенные.
Виноградов, минуя транспортный ад, берет такси. В обществе милого усача и под курткой его живая душа дрожит. Его правая рука поглаживает малыша, за окном тянется Москва. Виноградов говорит еле слышно:
- Я назову тебя Николсон.
Общее настроение дня, ставшего вечером, положительно.
В квартире двухнедельный котенок поначалу даже боится пошевелится. Стоит посреди коридора, широко раскрыв глаза, поджав низ живота, вытянув к потолку свой крысиный хвост. В несколько кривых шагов добравшись до миски молока, недоверчиво начинает лакать. Ушами при этом смотрит по сторонам. Изысканно фыркает. Ущемленно, почти беззвучно, неумело мяукает. То ли из вежливости, то ли от страха. Виноградов смотрит на все это и светится. Он пытается его погладить, его распирает доброта, умиление. Котенок, прищурив глаза, старательно мурлычет. Виноградовская рука добирается до вибрирующего кадыка. Тепло и беззащитность чувствует она и чешет за ухом другая рука.
Они засыпают вместе и кротко мурлыкают.
Состояние их невнятного сна прерывает ползущая по подушке телефонная трубка. Будто змея, она гудит вдоль головы Виноградова и чуткий котенок провожает ее пристальным взглядом охотника. Наконец, со странным утробным звуком он бросается на нее, выпустив все свои когти.
Возня с мобильником продолжается мимо подушки.
Все это время, напряженно вглядываясь в темноту, Виноградов силится восстановить в голове сюжет только что виденного сна. Кажется, была мама, совсем молодая и очень красивая, как на том фото в Крыму – монотонное платье на ветру и отец, прикуривающий папиросу. Сидели в кофейне, она как будто собиралась куда-то отъезжать, прощалась как будто навсегда. А Виноградова что-то скребло в правом боку (так и было – котенок делал подкоп). Еще какой-то пятилетний рыжий мальчик, который был с матерью – Виноградов так и не смог понять его роль. При том, что было хорошо, было все-таки грустно.
Связав воедино рваные образы сна, он разнимает побежденную Sony и Николсона. Котенок смотрит на него немного обиженно и одновременно глаза его поблескивают в темноте, как два телеэкранчика.
С телефоном Виноградов разговаривает злобным голосом, потому что со сна. Разговаривает не долго. Тянет слова, силясь проснуться. Чешет немытую голову. Наконец, сует светящуюся коробочку в кровать, установив более внятный звонок.
Встает. Бредет по прохладной квартире в кухню. Кефир комковатый, но это не важно. Наливает миску молока для Николсона и садится курить.
Высвечивает зажигалкой свое испуганное лицо. Тело сбрасывает гусиную кожу ловким движением правого плеча.
Котенок усами щекотно касается щиколотки. Начинает тереться о волосатые ноги. Виноградов на секунду отвлекается от своих мрачных мыслей и отвечает незанятой рукой. Наконец, по телу его проходит еще одна волна, и он начинает рыдать. Счастливое мурлыкание кошки, и капает из крана вода.
Прикусывая нижнюю губу, он пытается остановится, но в горле, в глазах, животе и ушах щиплится тоска. Искренность Николсона заставляет Виноградова как-то улыбнутся, но воспоминание вещего сна и змеиный укус телефона давят слезу.
- Это нормально. – шепчет коту Виноградов. – Пей молоко. Тебе нужно расти. А я сейчас перестану. Прости...
И затягивается остатками сигареты.
За окном город из темно-синего становится голубым. Полупустые автобусы и пара машин. Дворники гоняют метлами лужи. И ребенок смешной тащит отца назад, не желая идти в детский сад.
3.
Освежившись в душе, Виноградов в тишине одевается во все чистое. Завтрак под Шостаковича навевает тоску, но Виноградов не слушает.
Поздний ребенок из интеллигентской семьи. Единственный наследник просторной квартиры в центре Москвы, уткнувшись в усыпаный пеплом кухонный стол, боится идти к умирающей матери. Тетя Груша, младшая мамина сестра, у которой он жил на даче в детстве каждое лето, за которой даже подглядывал иногда, позвонила ему среди ночи, сообщив об инфаркте. Голос ее дрожал, но просил успокоится и приехать к постели в больницу, как можно быстрее. Виноградов сидит. Виноградов молчит. Немного тошнит от кофе и сигарет. Виноградов мажет масло на хлеб, посыпает солью. Смотрит на зимнее солнце. Натужно гудят водопроводные трубы, сопровождая рассвет.
Шостакович сходит с ума, на нет. Виноградов невероятным усилием воли выходит из дома.
Через месяц после похорон, разобравшись со всеми бумагами, сдав квартиру через знакомых иностранным гостям, он уходит с работы. Послав все ко всем чертям, вспоминает о том, что умеет снимать фотографии. Все хорошо.
Был еще сон, где он с животом, беременный, гуляет нагишом по берегу моря вместе с матерью и отцом. Николсон научился отзываться на кличку и ходит на место. Они спят по-прежнему вдвоем и также мурлыкают вместе.
как в самом простом моем месте
проеме сердца речном
в глубине небожительства
бородатые страхи пучинятся:
здесь:
гастроном астроном строительство
мастрояни на дне морском
здесь мой дом
построен уютный
просторный
сиюминутный
и потом:
так путник в лютый мороз в снегу засыпает
так чайник на кухне когда не спится ему опять закипает
чтобы потом
хоть атомом или жалобным
чтобы хвостом мотать как дирижаблем
чтобы котом стать потом заново
надо родиться котом
или с жабрами
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney