РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВБорис Кутенков
огонь дрожащей речи
03-09-2021 : редактор - Владимир Коркунов
* * *
I.
где небесная живность болит человек
и цветущая рана легка
где в земельном разломе стоит человек
с молчаливым лицом цветника
будь блажен двадцать первый непрерванных стрел
тех что пенье и ветки в огне
за того что помимо лица посмотрел
и невзглядом понравился мне
а когда и в цветенье ночном никого
подземельем «уйду не могу»
помолись человеку и саду его
человеку и саду в снегу
II.
где прежний человек земли его разлом
лица его бензин и всё огонь болящий
где новый человек дрожит цветущим сном
и видит дивный сад и над огнём встающий
гори мой новый день в огне цветущих стрел
за тех что видят сад и говорят о праздник
за нового того кто мимо посмотрел
и страшен мимоцвет о бред и собеседник
а если и в его цветенье «не могу»
и страшно в темноту в сияющее мимо
он видит сад слепой там человек в снегу
оставивший творец и свет неразличимый
* * *
Анне Маркиной
смотри: вот это литпроцесс, а вот звезда в губе,
а это лес, блеснувший лес, сам-тишина себе
там день без малого вранья, там я, и жданный, и ночной,
теперь, о дочь, о жуть моя, поговори со мной
там чудеса, там ты меня без мысли о любом,
сидит шаламов у огня, весь в нимбе голубом,
колымский свет над ним поёт о том, как не проси,
и зэки слушают на взвод, транссиб и новосиб,
и потому что свет взрывной в осколочной губе,
он тоже облако себе, чудовище себе,
во рту огромном темноты, внеплановом дыму,
уже поблизости не ты, а кто – я не пойму:
он издан весь и в смерти весь, он полудённый брат,
но голос говорит, что месть и зеркалу не рад,
стоит, я вышел – я ушёл, что мне твой зов и вой,
как будто сам себе укол – верблюжий, горловой,
вакцина в дымовом плече, на музыку слова;
но он лишь бог или ничей – и тянешь однова,
как через час земля жива, как песня осетра,
сидим, зажившая трава, у одного костра
* * *
где екэбэшный свет над сыном и отцом,
гори, гопацкий нож, нестрашный и довольный,
и, к небу колыбель повёрнута лицом,
с улыбкою глядит, как бог высоковольтный, –
там всходит белый сон, пусть будет сон глубок,
там плыть недалеко – от дома и от дома,
немного подремли, пусть смотрит детский бог
в непьющие глаза убитого артёма;
крадётся с тишиной, не с бритвою в руке,
в нестрашный вторчермет, сквозь медленную мекку;
поспи, ещё поспи от смерти вдалеке,
от человека спи, проснёмся к человеку;
от женщины поспи, дневных её забот,
в простой зернистый свет, кружащийся над гущей;
где в красном соловье горит замёрзший плод,
где в шумной маме снег, без памяти идущий, –
от лучшего себя поспи, какой ни есть, –
подкожное «умру» – весь, грифельно и точно, –
а поутру лицо, и лесть его, и месть,
и тающий пломбир, и жир, и жар цветочный.
* * *
Николаю Васильеву
где жизнь убывает, где ты убываешь, не весь,
но – дерево полурассвета, но – ветви без денег
там женщина входит, проснись поскорее, я здесь
огнём заблудившимся, чёрным трудом запределья
в ней птица дрожит соловей и трава-чистотел
и тайна горит мизогина в небесном июне
смотри же на голое небо, как я посмотрел
отплытия прежнего, нового сна накануне
на стебле качается, стебле тончайшем, слепя
в тебе полутёмного ницше сквозь белые блики
и так говорит: всё равно потеряю тебя,
вся правда – о дереве страшном твоя, двуязыкий
ты – ветви больные, ты – ад замерзающий, спи,
закончено время, оставлены долгие крики
вся правда твоя – не со мной, в этой страшной степи,
вперёд, говори, говори же, известкоязыкий
себе – недоделанный космос неспящих обид
другим – перелёт новогодний, легко и недлинно
и слово её прибывает в тебе и горит
как высшая тяга
на ёлке последний кульбит
цветы и горячая глина
* * *
сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд,
в екэбэшной ночи – гетеронимом, клоном, гримом;
всё – свобода, а есть ли, Ты есть ли, Ты есть ли тут,
нет, не маслом легчайшим – а грешным, большим и зримым;
всё Ты слово, Ты речь, всё Ты пепел или огонь,
снова голос из дыма – и вновь приглушённый пепел;
а давай по-простому, без тяжбы: спаси, не тронь,
как мужик с мужиком – чисто сделка: спросил – ответил,
я тебе, всё тебе, я тебе… что Тебе тогда,
вновь соседей убить, апельсины свои и песни;
есть ли Ты, есть ли здесь, в этом дёгте труда, труда;
если есть – на глазах появляйся, умри, воскресни,
в чистой саже лица, затаившего такт и лесть;
в том, что утром не вспомнит, – сойдёшь охлаждённым тоже;
так смертельно и празднично – есть ли Ты есть ли есть
так предгорно и стыдно – что выстрел не Твой ли Боже
в этом блуде и мёде рождественской маеты
так вокруг никого лишь пришли-подмели-уплыли
затхлый ветер уносит соринку а Ты а Ты
и в башке огнестрельной во аде не Ты ли Ты ли
* * *
в болящем горле свет, как новый постоялец:
живи, малину ешь – но в комнате утрат
брат выбирает смерть, ко рту подносит палец,
тихонько сообщить, что будет новый брат:
на ветви юных лет повешенное слово –
и вызволи, возьми, чтоб эхо на весу;
он падает туда, где места нет живого,
где извините-жест, что нет, не донесу;
где в дырках от обид – упал – очнулся – замер;
и вот пошёл-привстал, сидит, малину ест;
а новый, в небесах, с печальными глазами, –
пронзённое эссе из лебединых мест,
и с именем певца про лебедей убитых;
мы были на войне, стеснялись куража,
стелились у костра, и вот – газетный свиток:
на свете никого, лишь небо и душа;
что было леденцом – то лёд невыносимый;
кто облако в глазах – цикадные понты;
хоть с облака махни, раз говорить не в силах,
что лёгок лётный снег, что скоро будем ты
* * *
В.Б., А.Е., Л.В.
I.
это я слышишь господи я предел
человек на окне выбираю лететь с восьмого
я светящийся весь видно всё что я пил и ел
рот мой блюющий днесь и моё грозовое слово
господи слышишь слово моё транзит
всё что я говорил только привкус избитой крови
кровь моя черноплодная облаку предстоит
скрипке моей худобы и защитной её любови
чувствуешь землю господи я земля
все слова о тебе лишь балконный удар одиночный
почему ты не узнаёшь меня
оземь твою перестук благодарной почты
я же главный конверт но заблудший а помнишь тот
что промок на трубе голоногая птица
и сердитое небо в чепце отвело мой полёт
не признавшись что смерти само боится
II.
увернувшись от левой земли микросхем,
став землёй, от которой отвык, –
подскажи, что поделать с дымящимся, с тем,
кто икона, канон и язык;
с тем, кто почва, вода, молодой перегной
к тротуарному небу впритык;
подскажи, что мне делать с боящимся мной, –
я к такой высоте не привык.
(«как сомнамбула ходит под чёрной луной», –
написал тот, кто круче в сто раз).
бесконечное время беременно мной:
я рожусь, я ненужный алмаз
в час, когда всё – заплывший глазок сетевой,
выбирая шажок и карниз;
я огню предстоял, я звенел тетивой,
я совком был, посланием – вниз;
(и – плевком по верхам – в участившийся тон
черноплодному небу во рту).
мне звонили тюлень и растерянный слон,
как такая-то мать, я им всем в телефон
говорил: помогу и приду, –
шёл на ощупь – и каждому дереву дна
предлагал: повиси-ка на мне, –
в час, когда ослабевший в проёме окна
на ресницах повис: на, всевидящий, на, –
и со зреньем застыл наравне.
III.
это ты, говоривший: «ату его, эй, ату,
или хрен с ним, инфантом, пусть прётся мимо», –
предстоящий теперь только облаку и кусту,
приподъездной рябине неопалимой, –
общей крови со мной – темноты черноплодной гость,
в юной песне обид посчитавший, что карты биты, –
кем ты был, ту грозу прорезая насквозь, насквозь,
в то стекло ударяя, в подвздошье своей обиды,
в небо чьё погрозил – и в крови грозовой кулак, –
перед тем, как шагнуть к опалённым предгорьям боя;
будь же благословенным, юнца приложивший так,
что поныне в нём бьётся горячее, пулевое;
пламенеет – и окнам лишь собственным предстоит;
вместо музычки дна – расстояния, вёрсты, мили;
но друг другу остались – за стенкой стучащий бит,
незаконная ветвь, песковой транзит.
мы не поговорили.
IV.
за оземь пловца с отлетевшим веслом
оставленный свет на восьмом
заткнись черноплодное дерево слов
считалка снегирь метроном
звенящий как падал комментил и ел
подзорно всю чашу что пил
асфальтовый скок поцелуйный предел
подъездной рябины распил
в который летел он в июньской ночи
с огнём говоривший до ста
заткнись о себе замолчи замолчи
застольное homo поста
где сального слова защёчный полёт
глядит как на бреющем прыг
нелётную соль по губам узнаёт
слежавшейся крови язык
* * *
это чьё там навстречу утро звеня поя
рот беззубый раскрыло давай мириться
кто там райское время хватающий за края
нет сынок это яблоко яблоко я
голый запах родного зверинца
я давно уже вечное детство цып-цып ма-ма
стрекоза на радаре грусти мол наше наше
ты сто лет не пришёл – и меня обнимала тьма
вместе пившая горевавшая от ума
целовавшая в день пропажи
полным ртом обнимающей темноты
я теперь говорю из такого ада
что не снилось кювье
перегной позвонки хребты
это свет надо мной это облако облако ты
проплываешь и помнить не надо
а порой приснится что кухонный детский шум
а не топот орбит а не связки что петь не в силах
и с повисшим в окне дышу говорю держу
обнимая ресничный его парашют
лёгкий лёгкий невыносимый
* * *
Памяти Л.В.
I.
это мальчик простреленной веры в крови
и несущие смерть палачи
весь в осколках своей негасимой любви
залечи же его заучи
но захлопнуто небо в тигриных глазах
растерявшие путь напрямик
разобщенья последний познавшие прах
шоу-биза проверенный блик
всё едино – поджатостью губ гробовых –
до фейсбучных и вечных «ату»
до сизифовой веры твоей не в живых
и растерянной литерату
до ковидного носа («помру так помру»)
вашим кашлям не мать не сестра
рыболовное горло на жарком ветру
наглотавшийся пульс осетра
– как же будем? –
но слышно и в дверь и в окно
сквозь сиротский заложенный нос:
– кто захочет – входи
всё равно всё равно
гости рвутся
и страшно до слёз
II.
Всё сдвинулось: небо лежит в глубине
и смрад поравнялся с цветком;
казавшийся волком – с волшбой обо мне,
тишайший – с волчбой ни о ком;
с ударом – земли испугавшийся сор,
корова – с мычащей травой,
и ор заражённых болот и озёр
стоит над землёй моровой.
И, голову эту подведший под плеть,
судимый лишь собственным лбом,
я должен гореть, сторониться и сметь,
быть совесть, сам-лёгкость, сам-дом,
быть восстановленье, и – тяжестью всей –
сторицей Его красота;
но – где та малина подножных кровей,
где – круг неспасённого рта?..
Иль – скорая всё, откатившийся стрим,
последнее слово ЛВ,
где братство на братство, где мёртвый с живым,
глазастое небо в траве?..
III.
Марине Кудимовой
кто закрывшему уши осиный истец
кто уставшая звавшая смерть наконец
а вон та не вон та не вон то
и мерцает над ней семирукий кузнец
сквозь ночное сетей шапито
тот желейно расколот на «право» и «тварь»
та звереет румянцем: «ударь же ударь»
а вон та не вон то не вон та
и мерцают над ней марципан и янтарь
и малина у скорбного рта
сквозь ночные «уйду» «не могу» на весу
в немалиновом этом огне
держат руки старуху ребёнка осу
всех делящих на «мне» и «не мне»
закрывавшая телом проём огневой
литосферная сердца плита
это всё до раздела на «крымский» и «свой»
до десятых с надломленной их литмосквой
большегрудых смертей у винта
лишь кудимова глянет – всей правдой основ –
«не пора ли им вслед?» – «не пора!» –
всем заблудшим – и к делу и к смерти готов
усомнившийся голос во мгле голосов
постоит постоит до утра
* * *
как дерево рая проспавшийся стыд
несёт – укрывая – огню,
дитя в человеке затёкшем болит:
– проснусь, – говорит, – изменю,
на ветер обиды, на комнатный лёд
вот голое выйду, эх-ма;
застенный сосед просыпается, пьёт,
цветка наводненью разинутый рот,
а краны закроешь сама;
смотри, как открыт напоённый язык
сезаму в четыре ручья;
как мальчик, зацветший в незнании книг,
как выбравший тело – пришёл и возник, –
ночное так жадно «не-я»,
так почерк, открытый в большое «греби», –
за почерком – вилы, вода, –
сорвался с цепи говорит о степи
снег дерево пламя несбывшийся спи
снег пламя нигде никогда
* * *
А.П.
гори над ним, нелётный бог, огонь дрожащей речи;
два раза облачное «да?» – на все земные «нет»;
военный мальчик-монолог – но в темноте картечи
лицо в лицо устремлено, в глубоководный свет;
беги за ним, лети на блеск непойманного слова;
но вот срывается с крючка – зря перебил, молчи;
так странен мальчик-монолог, как школа соколова,
прямой сознания поток, оттуда бьют ключи;
так видят детство и пчела – всей темнотой подкожной;
так честен зренья дальний бой – какой утерян рай;
так мальчик-монолог правдив, и с правдой невозможной
заляг, башкою потряси, восстань и поиграй;
«эй, погоди, а делать что? к лицу какие маски?» –
молчит, бежит на новый луч в рузаевском снегу.
пройдёт и беглое «бывай», и этот сад самарский, –
но то, что бросил он во тьме, как чашу сберегу
* * *
так тихо внутри что слова начинают сиять
ты новым придёшь – а огонь продолжает гореть
я весь продолжение спора я слово на «ядь»
своё продолжение тела как вечер и смерть
гранат разлетелся на райские атомы – бух! –
ты умер а свет бесконечен стоит у двери
ничто не вернётся собой полюбил и потух
сижу и с огнём говорю говоришь говори
так просто на райской земле отзвеневших понтов
прислушайся
голос впервые без верхнего «ля»
я первым войду в эту воду и к смерти готов
гармония
вечер до взрыва
сплошная земля
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney