РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАндрей Бауман
ТЫСЯЧЕЛЕТНИК
08-09-2010 : редактор - Сергей Круглов
СЛОВО НА ОБНОВЛЕНИЕ ЕСТЕСТВ
Бог, как принято, Пастырь.
Но лишь до перемены времен,
до того, как время пойдет на отмель.
Лишь до предела:
пока, на пределе,
человек человеку — в овечьей шкуре,
с овчей судьбой на всех,
с лица неовчим выраженьем.
Лишь до перетворения,
до того, как поставлены на середину времени.
Только до тех пористых пор, пока,
заблеяв весь свой закут,
полусогнут в бараний рок,
человек —
двуногая, без крыльев и перьев, овца(-)с
© отъединенным
во внешнюю тьму
внутренним миром,
замкнутым в яростный гомон стад —
гомогенизированную массу;
ягнеупорная одногневка,
чья овчинка не стоит даже свеч,
даже модной агнцезащитной оправы.
Чтó Богу роль — «молодец среди овец»,
и чтó человеку?..
Чтó время, пока не станет оно совершенным, великим приливом?..
Не начинался и не окончится День Господень,
на свету этого Дня
нет овец и нет пастырей:
вот, Бог в сонме богов —
людей по природе, божеств по бытию, —
до сокровенного испода промытых славой,
недвижно движущихся ее ликующим, безоглядным покоем.
И скажет: «Не отпущу Тебя,
покуда хоть одна сестра моя, хоть один брат мой
занавешены, заперты в аду: внутри себя и позади себя», —
и так станет богом;
боготворящий и боготворимый — оба боги
в дарящем единоразличии Бога,
взаимообщном нетождестве лиц.
Урожденные в ягнячестве —
перетворены
из праха в празднество:
боги впервые
и впервые, в отваге естества, люди.
29 августа — 1 сентября 2010
***
слово тоньше волоса
острее воспаленного гóря
горше зримого мира
горячей и негромче
на всех
дорогах горя
между родом
и даром…
города затянуты в гарь
в облетающий пепел истории
в голос
в обретающий голос
затянуты
в песнь
в горловину египетской ночи
обратною тягой замедляемых тел
режущим краем света
скрежетом крови
бледнокурое время
в шлаковом кашле
прокурено
выпито до дня
выбито в коже
вколото в полую веру
колких сухих альвеол
желторотый
астматический пар…
лишь слово нас держит
пока мы держим слово
вне себя
согревая дыханьем
в ладонях
меж губ
мучительно подбирающих слово
ничком распростертое в воздухе
между живущих
между пахом и смертью
между вдохом и следующим вдохом
слово
нас подбирающее
как мелос
как милость
как в милоть
как хлебные крошки с асфальта:
единое
съедаемое жаркими ртами:
прежде осмысленной речи
прежде трубного грима и гари
непрестанно
разгорающееся
внутрь нас
9–13 августа 2010
ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ
Ex Oriente lux…
В острый, режущий, заледенелый пар
уходят эшелоны
уходят теплушки
уходят обрубленные рельсы
уходят в драконову тьму
Восточного фронта
исчезают
в переметное зарево
в железных крестах
пылающих мельниц
кричащих пашен
в перевернутых заживо
лицах
ландшафта
в их недожившем:
живописи-огне
по живому
в тебе и во мне
замирающих заново
в земле, стертой до ладоней
в бабий вой
в бабий яр
осколочных спин невесомых
в скомканные горловые моленья
полесских болот
косновенных надтреснутых рук
в узловатых зрачках подсолнухов
овчарочий хохот
во всю пороховую чернь
подкожного неба
взорванные поезда
уходят в орудийную дальнобойню
пожиральную тукоплавильню
вдрызг и в лязг
перед ними идет
смерть навыкате
плюет в волглую закаленную сталелетейскую ночь
в понтонное крошево переправ
пережеванным мясом дивизий
застывающим на холодном лету.
синей, синюшной дугой
выгибается ее ржавый танковый корпус
плавится белая стынь
как сиамские близнецы
смерзшиеся дети
нежные от голода
прозрачные на ощупь
с прикрытыми большими глазами
плывут в глубине ледохода
в червивой воде, во рту обнажившихся сумерек
в погребальной ладье из хлебного мякиша
в клейковине лебедового хора
без напутственных сутолок
безмолвно, торжественно: сéрдца мира горящая хорда
в проступающей тишине
Восточного фронта
три ангела сидят
не колышимы ветром
средний руку подносит к чаше
смиреннейше и ярчайше
чаше с вином, бегущим по венам, —
плотнеющим сквозь гимнастерки
световыми багряными
брызгами пятнами виноградными
памятью первой, нестертой,
той, что биеньями миокардными
струится из рдеющих лоз,
алеющих риз, —
и неиссякаемо вбирает до дна —
до несудного дна —
неосушимую киноварь слез этих лозных
15–31 августа 2010
***
Когда воля выйдет —
выйдет на волю, —
окажусь посреди
облупившихся дощатых заборов,
покосившихся коровников,
покривленных столбов,
промокших старых крыш,
утлых негордых домиков,
полевого запаха,
соснового неба,
самодельных мосточков через позавчерашние лужи,
кирпично-бетонных заплаток
на изношенном теле пространства,
продуктовой, невольной простоты,
света в складчину:
в исхлестанном дождями райцентре.
В центре рая.
28 августа 2010
ЗЕМЛЯ
земля
бесконечная точка покоя
замерший выдохнутый океан внутри точки
коротко остриженные жизни
лагерной пыли
были
липы и флаги
гашеный заизвесткованный пыл
магелланова область
множащаяся в вертухайный гул,
вертящийся лай,
в птичий пух человечий прах,
летящий по контурной карте ночи.
они не войдут дважды в
десять Лет
без права переписки
в соленые тысячи зим
плывущих в слоеные почвы смерти
теперь, после всякого «после»
над ними синичий купол
промытый ольховый покой
тихий детский ивовый смех
играющий с неохватным небом
они — боль светлодышащая земля
земля моей родины
29 августа 2010
ДЕРЕВО
Растущее в достаток световой —
Вглубь неба пробуравленная шахта, —
В него впиваясь кроной корневой,
Оно — самостоянье, ось ландшафта,
Весь лес его взошедший строевой —
Идущий ввысь, — материя, кора
Дыхания, избыток корабельный,
Земное источение нутра
Сквозь кольца годовые, колыбельный
Широкий шум, вбирающий ветра
И смех воздухоплавающий крон, —
Прожилок золотящихся венозных
Мерцание, столетний птичий трон:
В цвету его сияний кровеносных
Согретый воздух пьет горячий гром,
Играющий в стволах, где солнцеток
Достигнет совершенства кругового.
И ветви-центробежцы — взрыв, поток —
Спешат вовне: расширить власть живого,
Под сень свою малейший взять росток…
Но как двоякодышащее слово
Идет в доречевой его исток,
Так дерево землей пребудет снова.
2 февраля — 8 марта 2009
***
Медлительно, сквозь явь и через сон,
плывем, тела, подобные молебнам,
омыты досыта со всех сторон —
волнующимся океаном хлебным.
Сквозь вещество даровано взрастать
морям несжатым этим, чтобы белым
хрустящим светом, чтобы словом стать
и чтобы стать съедобным Божьим Телом.
На цыпочках в зернеющий расцвет
тончайший стебель вносит лепту вдовью…
всевидимый, сплошной, волнистый спелый свет
колосьями шумит у изголовья.
7–31 июля 2010
СОЛНЦЕ НОВОРОЖДЕННЫХ
Медлительное солнце-мед
под веками, огромно,
в самозабвенье сна плывет,
пока сознанье не сверкнет
вдруг обоюдокровно,
что тишина идет кругом —
знай светословь листами,
что человеку нужен дом,
когда его не станет
носить под солнцем, как дитя,
цветное разнотравье,
где вьется жизни очертя
веревочка удавья,
в веретене людских забот
в предсердия продета.
И — тише первородных вод,
рассеяннее света —
впервые кто-то говорит,
как речь его упрочит:
вот, у меня земля болит
и небо кровоточит;
не знаю, что со мной стряслось:
внезапно врос корнями
в дыханье каждое — насквозь,
с блаженством и скорбями
его, в слои пространств и лет,
вселенской толщи мига,
где всем за всех нести ответ
в последний полдень мира.
6 июля — 5 августа 2010
ВОСКРЕШЕНИЕ
…Не все мы умрем, но все изменимся…
(1 Кор. 15:51)
Когда равноденствие ударит в набат наших костей и жил,
мы пойдем по руслам погасших рек —
от устьев к истокам,
вспять от смертей к рождениям,
по гребням домов, по обрубкам смертящих жал
на искромсанных полигонах, сквозь шелестенье рук,
костяшным белизненным стуком,
плывущим вглубь благовестия:
все — верные слову и не верные слову —
одетые в дерн и славу…
дети с лицами стариков
старики с глазами детей
седые одуванчики в андрогиновом пламени
переполненная река без имени
мы пойдем по руслам истертых век
он пойдет
дождь нутряной
время пойдет колесом
Ты пойдешь вместе с нами
Неслитный и Нераздельный
сквозь горизонт
живые понесут на руках мертвых
как младенцев для новой колыбели
и станут оправданием друг другу
и не разлучатся…
и даже когда солнце вытечет из яростной скорлупы,
разъявшись, обновляющее, на мириады миров, —
более не разлучатся
11–22 июля 2010
ОТЪЕЗД
С малой вещью любою,
С тишиною побудь,
Ибо время с тобою
Нам отправиться в путь.
Погрустим же немножко
Без особых причин,
Посидим на дорожку:
Посидим, помолчим.
И пойдем на старинный
На трамвайный сигнал,
Чтобы пух тополиный
Нас тихонько догнал…
Мимо верных скамеек —
Эту память сберечь —
И домов, что сумеют
Сохранить нашу речь.
Мимо окон цветочных,
Провожающих глаз.
Мимо труб водосточных,
Забывающих нас.
Мимо детского смеха,
Мимо шума двора, —
Мы пойдем через эхо,
Потому что пора.
Май–июнь 2010
СВЕТ
Вечерний свет, такой же, как в начале,
на птичьем золотящийся крыле,
идет босыми юными лучами
по теплой, чуть дымящейся земле.
И движутся, согреты силой вольной,
сердца за солнцем вслед, воскрешены
в просторный воздух этой колокольной —
чуть дымчатой и влажной — тишины.
5–13 апреля 2010
ПОЗНАНИЕ
Под костным веществом (еще безликость),
под первородной
рудой — косноязыческая слитость
с благой природой.
И человек, чья кровь — тельца-номады,
еще в работе:
весь — никому-не-надобность монады
и плотность плоти;
но вдруг с другим-единственным сшиваясь
в единство — может
на миг понять, внимающе вживаясь
в чужую кожу,
что кровь по венам движется любовью
все откровенней,
некосвенней: ведь тело мыслит болью
прикосновений.
1–14 января 2009
СОЕДИНЕНИЕ
Душа не вшита в тело, но, скорей,
им пропиталась, став чуть-чуть старей
того, кому и телосом и формой
не стать не может. Движитель и вид
невидимый, она кроветворит
из чистого листа, из вести хлорной.
И тело с ней сплетается без слов
(в желёзных клетках лепетный улов
воления горит острее яда):
с чужой душой — с потемками — одно,
в нее же напрямик вовлечено
и ею насквозь объято.
Январь 2009
ПЕСЕНКА
По мостику, по радуге взбеги в страну обратную,
Подпрыгни выше облака, шутя его коснись.
Там люди ходят пó небу — по счастье небоградное —
И шарики воздушные подбрасывают вниз.
Ногами месят космосы, танцуя, небоградари —
И сбраживают солнечный и облаковый сок.
Их время неоградное до дна долей, да надо ли? —
Звенит в обратном воздухе обратный голосок.
13 января 2010
ДИТЯ
Оно еще покоится в себе,
внутри себя хранясь,
в желтковой немоте,
пока сознанье не пустило речь ей.
Еще своей не вверено судьбе
и не взаимосвязь —
но выдох в темноте
из этой тишины дочеловечьей.
Пока еще не он и не она,
не Я навстречу Ты,
небытие-собой еще легко,
на старт стараний
не выйдя к миру. Лепет-пелена.
Из темной теплоты
в артериях струится молоко
тишайшей рани.
1–2 февраля 2010
ИЛИОН
Царство пало. Мертвы герои.
Не догонит Ахилл у Трои, —
как со скорбью познали греки
на кровавой мужской работе, —
с Аполлоновым жалом в плоти,
черепаху свою вовеки.
Тот, чей принял он довод веский
плыть к недвижной стреле элейской,
зрит всевластие волн сырое:
сын Сизифа, улиссьи вкрадчив,
он, обманутый небом вкладчик
илионского долгостроя
или, лучше, долготерпенья,
пригвожден к своей мачте пеньем,
голосами, и сладок плен их,
но Итака, что пес, терзает.
И нутром темно-красным залит
совоитель и царь в Микенах,
оставляющий дар в наследство —
прободенное местью детство —
малолетнему сыну. Слышит
тот лишь ярость, готовясь к знаку,
по которому, как собаку,
он заколет, оправдан свыше,
ту, чье тело служило домом, —
продираясь сквозь адский гомон,
через тьму в беспощадном свете:
между лезвием мук и богом,
полагающим кровным долгом,
чтобы матери мстили дети.
Здесь Кассандра, добыча боя,
от секиры падет, с собою
размозженную память брата
унося, над которым замер
их отец, что купил слезами
это право омыть утрату:
царь, чей жребий и чья бескостность —
тело сына нести сквозь космос,
расплавляющийся в пожаре…
Пепел кружится Трои дерзкой —
как в стеклянной игрушке детской —
в Парменидовом вечном шаре.
16 ноября 2009 — 9 января 2010
НИЧЕГО ОСОБЕННОГО
В уголках интернатовского автобуса,
перерытого смертью — за креслом кресло,
скалит шельфы расколотый череп глобуса.
На дорогах прогулочно и воскресно.
Автоматчики. Дети хоронят ящерку.
Деревца изощряют свой семафор, не
отвлекаясь. Показывают по ящику
блокпостящихся мальчиков в униформе —
меж лосьонами, Хулио и Белиндами.
Узнаёшь ли сына вон в том солдате?..
Шар вращается с креслами инвалидными,
заработав на материнской плате.
12–29 января 2010
СОЛДАТЫ
Временами в морозной пыльце рассвета
различимы отчетливо силуэты —
перекрыты крест-накрест единой датой:
с сорок первого года по сорок пятый.
Гарь и копоть не будут над ними длиться,
не распорет танковый ромб петлицу,
и не есть им красной — до дна, дотла ли —
запеканки вяземскими котлами.
Не приедет к их загрубевшим женам
почтальонша с древненьким капюшоном,
ставя штемпель сухой на слепом конверте.
Не проснется выводок жадный смерти,
щебеча все быстрей в пулеметных гнездах;
заградительной пулей не чиркнет воздух,
не проглотит в свою мясорубку СМЕРШ их,
ибо всё справедливо внутри умерших.
Переходят они неделимым строем
через гул, что дыханием их застроен.
Каждый марш их в тяжелую землю канет,
только время на профилях свой чеканит.
И пульсирует, в легких не остывая,
эта память по венам моим живая —
хор сердец в позвоночнике-эхолоте —
и нещадно в аорту мою колотит.
17–26 января 2010
СОЛДАТСКИЕ КЛАДБИЩА
Как соты — кельи долготерпящих,
кому талдычат
про долг, себя уже не теплящих.
Десятки тысяч
лежат ошметками далекими,
в заплатах имя,
все найденные слишком легкими,
чтоб быть живыми.
К чужой земле повзводно пригнуты
весомо, вещно,
бессолнечно; друг к другу примкнуты
напослевечно —
закоченелыми объятьями.
Ветшая днями,
с нагими лиственными братьями
сплелись корнями
под звон речей и речек выспренних:
Отчизна с вами,
в ее пределах мало избранных,
но много званий, —
пусть в вышних благопроповеданность
хранить устали,
войны платежную неведомость
закрыв крестами,
могильность братскую не/сметную
присвоив насту
и войсковую общесмертную
пристроив маску
на кровоток рассады кровельной
немногофазный.
И групповой портрет — непрофильный
и неанфасный —
стоит, гранитного изящества
не разбирая.
Земля, от многих тел слезящихся
насквозь сырая,
под снежной пеленою байковой
неразличима
и с этой ночью черной, байховой
неразлучима.
13–19 ноября 2009
ГОРЧИЧНАЯ ОСЕНЬ 1917-го
Солянка тел. Сторожевые псы
траншей голодных,
по кругу ходим с боем, как часы
пристрелянной ничейной полосы.
Который год в них
друг ровно против друга, нет, врага,
в траншеях этих.
Сквозь нас идут тифозные снега,
и тело есть придаток сапога,
взрослящий в детях
продрогшее их мужество. На вид
мы так похожи:
двойник в другом конце прицела вбит, —
один сыпняк вдвоем, один иприт,
и память тоже.
Наш бой — как символический обмен
дарами всеми
святыми. Пусть он Франц, а я Жермен,
мы — зеркала взаимных ойкумен —
вернемся в семьи.
А может, канем в бурую листву,
два палиндрома,
которые о чем-то повеству…
Но, так или иначе, к Рождеству
мы будем дома.
19–22 февраля 2010
ПЕРВОМАЙ
Встает страна широкая родная
лесов и рек почесывая мозг
и шлет привет с высоток Первомая
байкаламурканальными волнами
калымами кормами колымами
и Ленин молодой и вечно с нами
и на Амуре стонет Комсомольск
плодя дальневосточные цунами
цветет сталепрокат все смотрят сталь
чтоб руки-крылья чтобы без износу
чтоб закалялась по утрам как встарь
чтобы пришел навухогорлоносор
и всем нам бюллетень продлил сиречь
не встать с похмелья в доменную печь
течет по закромам моим руда
и по усам и в рот и в никуда
а мимо проплывают поезда
целуя май в безбрежневые брови
знамена рукоплещут в города
и я расту не ведая стыда
в колонне безударного труда
негласно несогласного всегда
приставкой с окончаньем не туда
внизу черты оседланности да
как знаменатель барабанной дроби…
22 января 2010
РОССИЯ И ПОСЛЕ
Мы жили долго под собой,
нечуянье влача:
нетрезвая гноилась боль
в отрезах кумача,
и каждый был другому кум,
куда ни окажись,
и двоежительствовал ум,
строчивший долгожизнь
под мегатоннами сырца,
до красной нити гол.
Жег просклоненные сердца
распрягшийся глагол,
инаких сыскивал с огнем:
надыбеспозвоночь!
И шла за каждым трудоднем
густая трудоночь,
и густопсово, в пять лучей,
неопалимый куст
опáлил с башни — всеничей,
галантный как лангуст.
И над седой равниной тел,
коленчатой грязцы
речами съезжими летел,
шел перекрёст пыльцы —
с печатных уст во весь упор
в разносные уста —
анголокубосальвадор-
вьетнамафганистан:
мол, после НАСА хоть Пол Пот,
хоть полный Потомак,
хоть половодье полых толп
в плотнящихся домах.
Но сами этот половод
водили, полусня,
пока жужжал из года в год
под плесенью песняр,
пока безмысленный простой
простейшим делал прок
и в напанельный домострой
ложился шлакоблок.
И с сердцем проще воровства —
себя пускает в рост
Иван, не помнящий вдовства,
отцовства и сиротств.
Бежит банкир, бежит бандит,
вздыхает на ходу.
В руке калашников зудит,
и чешется в аду.
Несущий трудовой вахтер
и сущий наугад —
лежит калачиком шахтер,
спустившийся в распад.
Лишь отчий призрак посевных
все бродит вдоль страды,
пока шеренги рыл свиных
в калачные ряды
сбиваются со всех путей
на кольцах автострад —
автоответчики людей
в наколках автострах
и признаки автоистца,
чья внутренность черна.
Провалом смертного лица
лежит моя страна.
7–12 июля 2010
МОСКВА ТРЕТИЙ МИР
девочка-куплеточка
девочка-рефреночка
посмотри на часы
дело к ночи
пора собираться, доча
надень стринги
надень юбку покороче
и классный топик
чтоб был виден нарядный пупок
жизнь всего лишь хлóпок
жизнь всего лишь хлопóк
настало время для действия
возьми постель свою
и иди в
модное место
на пинаколядки
в знак протеста
в середине оркестра
в послепраздничном беспорядке
обрывки газет
таджикских туркменских киргизских чернорабочих слов
фантиков от конфет
фанатиков, вернувших билет
купленный на распродаже армейских стволов
и наглухо бритых голов
наше дело правое
наше тело промытое, наколотое и бравое
отмалюем свое государство
отвоюем жизненное пространство
убей жида! убей черножопого! убей чурку!
потому что нас не берут ни в Оксфорд, ни в Кембридж
ни на завод «Вибратор»
а мы, блядь, такие славные ребята
нам чужого не надо
мы болеем за своих
здоровеем за своих
мы все свои в доску
и этой доской отпиздим всякого чужого
всякого рыжего, косого, рябого и не такого
наше слово кремень
это — наше слово
земля наша стабильна
стоит неколебимо
стоит крепче всех
упирается боеголовкой прямо в хижину Дяди Сэма
скажи-ка, дядя, брателло, ведь это наша реальная тема
слышь, ты, понаехавший на нас хер знает откуда рабочий
вали с наших обочин
с туберкулезных кровоточин
инструмент наш заточен
сними с себя надежду
когда придут менты
выкинуть тебя на хуй
и еще двадцать таких же грязных чучмеков
расскажи им о своих птичьих правах
на своем птичьем языке
пока смотришь выбитыми зубами в свой грязный пол
с высоты птичьего помета…
твоя названая сестра
твоя незваная сестра
не такая, как ты
она не такая
пять лет назад
она с отличием окончила универ
но это не важно
сегодня утром она взорвет под землей поезда
ей говорили: смирись, горный человек!
но она пришла победить мир
стала войной
отчисленной весной
и красной ценой
она спустится на эскалаторе в ад
и с ней нули, единицы, десятки, сотни и тысячи
все — ad marginem
все равны
невиновный пойдет и убьет невиновного
потому что виновны все
потому что между взрывается осколочная слепота
у меня нет Ты
у тебя нет Я
никто не будет третьим
третьего не дано
только Оно —
третий мир
хуже доброй ссоры
хуже воровства
хуже смерти
и нет между нами посредника
«нет» — между нами
между мной и тобой
между мной и мной
Если не я за себя,
то кто за меня?
Если я только за себя,
то кто я?*
15 апреля — 28 июня 2010
РОДИНА
В чуждых, неназванных землях,
на неубранных пустошах,
сворачиваясь в нуклеиновую спираль одиночества, —
ненасытимо тоскует по родине.
Родина человеку — другой человек,
и дом, и хлеб, и вино:
сжата пшеница,
и стол накрыт,
светом подробных морщинок лучатся усталые руки,
неторопливым светом земли,
сестринским и материнским.
21–22 июля 2010
АНГЕЛ СМЕРТИ
Бог случается человеку внезапно
как прикосновение
как шепот
как боль
и когда случится
приходит ангел
он берет стетоскоп
слушает тяжелые легкие
осталось ли место
слушает тяжелые вены
осталось ли время
слушает тяжелое сердце
осталась ли музыка
внутри клетки
за его спиной солнце
даже если ночь
он берет руки человека в свои
посидеть на дорожку
и они вдвоем
молчат
в его поцелуе покой
даже если мука
ангел и человек
выходят за дверь
за холодные крыши
за жесткие кроны
за граненый воздух
на его руках тело
даже если легкость
15–16 ноября 2009
СТИХИ (К) ДИНЕ
I
Повзрослевшие в завтра —
за условные тридцать,
мы глотаем на завтрак
шум аорты, сестрица.
Мы не переиначим
свет софитам незримым
над мальчишье-девчачьим
над кустом опалимым
слов, чья вечнокустарность
жжет сильней, чем молитва.
Бытие — это парность
в солипсоиде ритма,
даже если борений
с учащенным собою
полон род наш, ведь время —
это, внутренне, двое.
Под старенье стараний
дух твой мускульно вызрел…
Жизнь всегда слишком ранний
холостящийся выстрел
там, где звучна лишь память —
в двойство звательный поезд,
нас врожденный избавить
от забвения то есть.
II
Двоих ли нас я вижу, одного ли
себя — твоей всё милующей воле
не стать иной,
и нежному бесстрашию едва ли,
горящему о всякой Божьей твари,
судьба виной.
Давно, возможно, были мы подробным
единым космосом внутриутробным,
огнем веществ.
Но брызнул мир, в сознанье наше целясь:
единокровная распалась целость
двоих существ,
в твоем, моем рожденье иссякая.
Под сердцем билось время, вовлекая
и нас в игру…
Вселенная, как мать, всегда чревата
короткой жизнью — лишь одной на брата
и на сестру.
13–17 февраля 2010
ГРАНАТОВЫЙ ЦВЕТ
восход
открывает веки
расплетает тела и дыхания
солнцепеки замешивают лучащееся тесто
и вынимают из печей хрустящие, горячие светила
просыпается неизменное, новое утро
колокольной речью стоит монастырь на горе
умываются ветви
гранатовый цвет идет по земле
гранатовый цвет
летит по раскрытым ладоням, ресницам
расширяется в воздухе
растет внутрь сердца
гранатовый цвет
капиллярный сок тишины
бежит в родниках
переливчато
родничковое, первое время
скоро придет пора
собирать урожай
скоро наполнит руки, губы и грудь
гранатовый цвет
воздух гор
ограненный гранатовый космос
3–7 июля 2010
ИЗ НАГОТЫ
еще продолжаясь из матери
шлейфом крови и судорог
комком сотворенных энергий,
мы Тобою изрыты как плугом
до исподних до сумерек
которым лишь веки хранитель
Твои дознаватели
чистого смысла и опыта
Господи, мы Твои нервы
оголенные нити
Твоих колокольчиков боли
Ты чувствуешь нами
нами Ты мыслишь
мы мыслим Тобою
из осязанья и шепота
неукосните-
льна Твоего состраданья
натяженность вдоль тела
спина ли, стена ли
и мыс ли(шь)
в сухую вдающийся тяжесть
кем станем
мы, протяженный тростник
мы слиш-
ком на подступах к горлу
и крик наш протяжен
у самой поверхности кожи:
зачем нас оставил
нагими-друг-другу
19 ноября 2009 — 27 января 2010
В ЭТИХ КОМНАТАХ
в этих комнатах
знают все входы и выдохи
идут через воздух
на ощупь
на его углекислый вкус
в этих комнатах
в этих комнатах
души выглядят потерянными
они телесного цвета
и теряются в гипподамовой сетке
кровеносной речи
в этих комнатах
убивают время
и время убивает
убывая все быстрее
в этих комнатах
в этих комнатах
смеются
едят мороженое и пьют игристые коктейли
и умирают в одиночестве
на серых изгаженных простынях
пространство-время тому назад
в этих комнатах
преломляют хлеб
подкрепляются вином
освежаются яблоками
когда цветет миндаль
в плаценту этих комнат
в этих комнатах
выговаривают тела любимых
до самой исподней тишины
до шероховатого тока лимфы
до проходящих насквозь меридианов
до сочленения человека и бога
в этих комнатах
умирают друг в друге
касаясь
дотла
до самозабвения
в этих комнатах
в этих комнатах
ничего не знают смерти
заплетающей косы и венки
в этих комнатах
в этих комнатах
носят фраки и
платья с разрезом
и каждый срок
кровоточит разрез под платьем
аккуратная ранка
с рождения
брешь в одиночество
пропитывающаяся красным
ветвящимся в ткани
и отчужденным
в этих комнатах
в этих комнатах
останавливаются и
переводят дыхание
на все языки мира
в этих комнатах
знают все вдохи и выходы
и знают что выхода нет
из себя
из дверей меж собой и собой
в эти комнаты
в этих комнатах
всё небо сплошь
и вся хранящая речь
и все миры на одном дыхании
без остатка утверждены
в этих комнатах
10 декабря 2009 — 25 января 2010
РАЗГОВОР
Отец!
Отец!
тук-тук! пусти нас к Себе
поиграть
мы долго шли к Тебе, Отец
сначала нас посадили в поезд
и нашу воспитательницу вместе с нами
а вагон забили досками
и нам было очень страшно
мы все стояли
потому что нас было много
весь наш детский дом
и мы смотрели сквозь щелочки
между досками
но там было очень красиво
там были поля и красивые цветы
много-много цветов
нам очень хотелось пить
но мы терпели
мы вели себя хорошо
смирно-смирно
совсем не шалили
только смотрели в щелочки
между досками
а потом поезд остановился
и мы вышли из вагона
и увидели людей в красивой-красивой форме
она так блестела на солнце, Отец
и мы подумали, что люди в такой красивой форме
не сделают нам больно
ведь когда красиво, то не может быть больно
ведь правда, Отец?
а еще там были люди без формы
и они разбирали наши вещи
и раскладывали их
в разные стороны
они складывали их очень-очень аккуратно
так аккуратно
что мы совсем застыли
как ледышки
но один из этих людей нам улыбнулся
он подмигнул нам, Отец
и мы перестали так сильно бояться
а другой человек
он был в белых перчатках
он тоже улыбался
он посмотрел на нас
и поднял руку
в такой красивой белой перчатке
и показал рукой
на дорогу
а два человека в форме
подошли к нашей воспитательнице
и что-то ей сказали
наша воспитательница заплакала
они толкнули ее
а она снова стала к нам
они опять толкнули ее в сторону
к взрослым
а она все плакала
и не уходила от нас
а человек в белых перчатках
засмеялся
и взмахнул рукой
и два человека в форме
оставили нашу воспитательницу с нами
а потом нас всех повели по дороге
и в конце — там стояли домики
много домиков
они были очень похожи друг на друга
и нас всех построили
да, а знаешь, Отец
там еще были собачки
такие большие собачки
огромные собачки
очень-очень страшные
а когда нас построили
Якоб побежал
потому что увидел блестящий камешек
он так блестел на солнце
а одна из этих собачек
бросилась на Якоба
и стала его грызть
Якоб сначала громко-громко кричал
а потом перестал
и человек в красивой форме
оттащил его в сторону
он вынул пистолет
и выстрелил ему в голову
Якоб сначала дернулся
а потом уже лежал очень-очень смирно
и не шевелился
да, а знаешь, Отец
еще на вокзале, когда нас сажали в поезд
был человек
с длинной-предлинной бородой
большой добрый человек
на нем была такая смешная помятая шляпа
и он сказал Якобу
что у него счастливое имя
что у нашего Якоба счастливое имя
и что Якоб — это тот, кто боролся с Тобой
и не проиграл
и за это он увидел лестницу
по которой спускаются и поднимаются ангелы
и что наш Якоб тоже обязательно увидит эту лестницу
но знаешь, Якоб потом лежал очень-очень тихо
а мы так и не увидели лестницу
чтобы по ней ходили ангелы
и Якоб, наверно, тоже не увидел эту лестницу
хотя мы точно не знаем, Отец
потому что он ничего уже не говорил нам
только лежал и лежал
а наша воспитательница опять заплакала
а мы не плакали
мы хорошо себя вели
совсем как взрослые
но мы очень боялись огромных собачек
что они и нас будут грызть
и мы боялись
что человек в красивой форме
вынет пистолет
и выстрелит нам в голову
как Якобу
и мы очень хотели увидеть наших мам
мы знаем, что наши мамы давно умерли
но мы всё равно очень хотели их увидеть
а правда, Отец, что наши мамы
всё еще нас любят
даже если давно умерли
ведь нас должен кто-то любить
ведь правда, Отец?
наша воспитательница очень-очень добрая
та, которую посадили с нами в поезд
а другие тоже были добрые
но не такие
но мы всё равно хотим, чтобы наши мамы нас любили
даже если мы будем грязные и лежать на земле
как наш Якоб
а потом нас повели мыться
чтобы мы все были чистыми
нас всех раздели
и нашу воспитательницу тоже
и мы все были совсем-совсем голые
и мы все вошли в этот домик, где мыться
но там почему-то не было воды
а еще, Отец, знаешь, нам стало трудно дышать
очень-очень трудно
мы совсем не могли дышать
только сильно кашляли
да, мы так кашляли, Отец
и мы все сжимали друг друга
и уже никак не могли разжать
нам было страшно, Отец
Отец!
мы закрыли глаза
а когда открыли
стало вдруг очень темно
правда!
очень!
мы ничего не видим, Отец
мы только говорим с Тобой
но ничего не слышим
совсем ничегошеньки
мы очень хотим встретиться с нашими мамами
мы не знаем, где наши мамы
нам страшно, Отец
Отец!
пусти нас к Себе
поиграть
мы будем вести себя тихо
будем Тебя слушаться
если хочешь, мы будем играть все вместе
мы и Тебя возьмем поиграть
и в ладошки
и в пятнашки
и в прятки
Ты ведь правда с нами поиграешь,
Отец?
давай играть в прятки
это же так весело
научи нас прятаться, а потом находить Тебя
хоть мы ничего и не видим
пока мы ждем наших мам
давай поиграем в прятки
раз-два-три-четыре-пять…
мы идем искать!..
мы уже идем искать!..
пять с половиной
пять с четвертью
мы идем
Отец!
Отец!
где же Ты?
тук-тук-тук! пусти нас к Себе
поиграть
27 ноября — 8 декабря 2009
ДИАКОНИЯ
Когда-то
у Бога были домá
из камня
с алтарями и без
просторные и уютные
нагретые и нарядные
и Бог с высоты обитал в них
в соборах, часовнях
костелах, мечетях
синагогах
в алтаре
и под куполом храма
в шелесте Торы
и в чтении
Первой эпистолы Павла к Коринфянам
в пеньи, в свечной теплоте
окуная Свой лик
в восковые домашние слезы
в торжественно-тихих покоях
но теперь
нет больше Бога-домовладельца
есть Бог-скиталец
Он служит теперь литургию
в ямах, где груды сплелись
нагих окровавленных тел, подобно любовникам
в воронках — наполненных чашах
свинцовой и черной водой
в раскореженных навзничь автобусах
в сорванных криках, перехваченных
лентой сырых новостей
в запертых выдохах газовых камер
и в горкнущем атомном пепле
за языками напалма
в темно-красной земле деревень
где проставлен погашенный штемпель
ковровых зачисток
Он ходит нагой
среди голых, запекшихся тел
сослужа им
обдирая ладони о колючую проволоку
чтобы кровью Его умягчилась
гончарная глина
Он ходит средь них
не стыдясь наготы человеческой
ни криков, ни пота, ни вони
ни смрада горелого мяса
ни дрожи, ни страха
ни тех
кто вырезает мачете грамматику боли
ни тех
что брошены возле дорог, как безымянные псы
теперь
тáм является Бог
и каждый, кто касается ныне
разбитого тела людского
человеческой плоти
тот касается Бога
касается Божьего тела
ибо нет больше кожи у Бога
ни одежды, ни крова
ни выспренной славы
и как нет для Него
ни последних, ни первых
то сделался Сам Он последним:
лишенным дыханья и света
сгорающим заживо
кричащим от боли
молящимся в корчах
и
проклинающим Бога
свободным среди свободных
раненым среди раненых
умирающим среди умирающих
Жертвою среди жертв
ибо кто же бросает детей своих
случаю
или кто запрещает им быть —
быть собою
кто отвергнет исконный свой замысел —
с ними пойти до конца?..
кто отвергнет служенье любимым?..
7–30 декабря 2009
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Возвеселись же, Мириам!
У самого дыханья Твоего
Господь:
вся юность мира
к Тебе дожизненно стремится в колыбель…
Кто назовется Божиим ребенком,
пока Ребенком человеческим, Твоим
не станет Бог,
пока не породнится с дыханьем этим,
став каждому единокровным Братом?
Как сделается смертный богом,
пока Господь еще не человек?
Под сердцем Моим
ветвится Лоза,
ширится время,
наливается Слово,
и когда созреет —
заострят из побегов цветущих
копье рая,
и возьмут иную часть,
рассекут надвое
и сложат крест-накрест,
и пригвоздят Ветвь,
копьем пронзят Плод.
Вот Лоза подвешена у дороги,
раскинув пробитые ветви:
Кровь виноградная льется,
и всякий идущий
утолит ею жажду,
и опьянится ею,
и будет жить,
и у смерти не станет крова.
Возвеселись же, Мириам!
Час древовестия у самых губ, Сестра.
Под сердцем бьется
Творящий все миры,
и Безграничный спит
в границах тела,
единого пока для Вас Двоих.
Ты будешь целовать Того, Кто Цель
для всех единственных,
Исцельный их,
и обнимать Того,
Кто души и тела в Свои объятья
привел, родив.
Ты будешь и кормить и пеленать
Того, Кто больше сущности и формы,
учить ходить
живое Научившего движенью,
склоняться над дыханьем
Того, Кто пламя в эту плоть вдохнул.
И даже если б
тот, первый, не поранился о древо,
о собственное естество стремглав,
не промахнулся
и не упал,
изрытый, до изнанки, наслажденьем,
простершись в боль, —
то и тогда
Бог сделался бы Первенцем Твоим
и Ты стояла б
вглубь служенья:
не за Себя — за всех.
Вселенная
обновляется Кровью.
Терпкий венок смерти
сплетён для Единственного —
корона царя,
нищего и нагого
к ногам сестер и братьев,
на порогах сердец,
от порога к порогу.
Коронарная боль Моя,
сжавшаяся и запертая.
Целая вечность
до дня веселья,
один-единственный миг…
Февраль–март 2010
PIETÀ
Теперь Ты умер,
Единственный Мой умер,
негордый Бог.
Как будто Оба выплаканы в камне,
насквозь, до глиняного утра, —
в пространстве
не разделясь;
недвижно
лежишь ко Мне.
И пусть
не оттого Ты умер, что родился,
но был рожден, чтоб умереть, —
Я скорбь,
Праматерь всех скорбящих.
Ты сбросил славу —
всенаготу накрыть живых и мертвых —
и Сам остался наг.
Один как крест.
Или, Или! ламá савахфани?
Ни ветра нет, ни слез.
Ты так доверчиво лежишь
(как время к груди приникло,
остановившись…),
но высохшее лоно
творить не властно.
Теперь запеленай Дитя,
баюкай, как тогда,
в начале дней,
ведь только миг прошел с тех юных пор.
Склонись над Ним, как раньше,
исток к Истоку,
земля к земле
и небо к небу,
здесь-и-терпенье — к неподвижной ране
незапертой,
светающая жизнь — над мертвым Богом,
над Спящим
в Своей окаменевшей колыбели
беззвучным сном:
ликуй, исторгнись
во всех —
на третий день
Он станет Первенцем из мертвых…
Февраль–март 2010
ТЕОФАНИЯ
Только одно есть ближайшее
мира и тéла
в зрении и осязаньи
люди, растения, звери
страницы и пенье
в огненный собраны круг
пишутся светом широким
сосновым стоянием голосов
к щедрости выси
к великодушию слова-пространства
безоглядным дареньем
милость в середине вещéй
в средоточии первоистока
недвижно струится
из чрезмирной идет сердцевины
сéрдца-вины
сéрдца-винá
в нем никогда не таится
не тает дыханье
увитое хмелем
пламя цветет равномерно
густое как мед
факелы зрелых колосьев
пьют время раскрытою кожей
губами касаясь
оси
меридианов
предсердий
лона любимых
музыки-речи
неслитно и неразлучимо
и тысячедольно
пронизаны жаром тенистым
прозрачным солнечным дымом
ходящим безмерно
в каждом из сущих
в самовластном
движенье покоя
опьяняюще раннем
строках капиллярного тока
рдяных соцветьях лазури
венчиках рук
бережно слышащих воздух
прильнувший к губам
всеучастное пламя
покоясь идет мирокружно
вверху и внизу
в сослуженье
равное всем и не равное
ярче и тише
всюду
иное и то же
говоря во/сходящими языками
музыкой-речью
ладонями сердцебиений
последнее
первое дарит себя без остатка
не убывая
но снова и снова рождаясь
во всех
Март 2010
ТЫСЯЧЕЛЕТНИК
Тысячелетник — высь широких трав —
лучится хвойным пламенем из кроны,
в покой широколиственно вобрав
всю речь, ее шумящий гул и нрав;
и плуг, с землей сроднившийся исконно,
по жирной пашне выводя устав;
всю корневую светопись дубрав, —
и отпуская в мир самозаконно.
За солнечным сплетением ветвей —
безмерный, распеленатый простор,
где всякое дыхание светлей
и бережней, где первый и последний
струится, не смеркаясь, разговор —
тем ярче и нежней, чем незаметней:
вплетаясь в стрельчатоголосый хор,
ведя с пространством спор тысячелетний.
1 мая — 25 июня 2010
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney