РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Дана Курская

Укрощая бездну

10-09-2014 : редактор - Юлия Тишковская





Чарка

Так кружится над шпилем туча ос,
Как всё вокруг меня теперь вершится.
И черный конь
Стремится под откос,
Где пахнет упоительно душицей,
Цветущим иван-чаем и смолой,
Дурман-травой и бронзовым левкоем,
И солнце диск качает золотой
Перед глазами.
И таким покоем
Всё дышит,
Что невольно хочешь спать,
Закрыть глаза и верить, что когда-то
Всё это было. Время крутит вспять
Века и вехи, времена и даты....
Так Петр Второй хлебнул из чарки свет
И в Горенки уехал к Долгоруким
К Meine Lieblin gskönigin Елисавет.
К борзым щенкам,
а также прочим сукам.
Ему хмельно.
Он падает в овраг.
И между пальцев царственных песчинкой
Блестит Россия.
Чутко дремлет враг.
И ветер тяжко стонет над лощинкой.
Ему смешно.
Он знает, что на дне
Любой реки,
Любой петровой чарки
Таится то,
Что лишь ему и мне
В подлунном мире кажется подарком.
Ни чертов трон, ни призраков дворца,
Ни рож - что сплошь шакалы и ехидны,
Ни кости деда, и ни кровь отца
Ему отсель, из Горенок, не видно.
И мне не видно.
Чарку до краев -
В себя,
Чтоб стать на два часа бескрайней.
А Петр накормит хлебом воробьев
И голубей,
И он покажет рай мне,
В который тоже
после попадет,
Когда болезнь пройдет,
и лоб остынет.
Всему придет однажды свой черед,
И Петр Второй, не чокаясь, допьет.
И водка из упавшей чарки хлынет.


***

Если вкратце публично признаться во всяком таком,
То могу подтвердить, что впервые пришла в его дом
Лишь затем, чтобы просто послушать под водку о том,
Что он в силах еще рассказать.
Он хотел рассказать про знакомых печальных бомжей,
Про под окнами крыши чужих и блатных гаражей,
И про то, сколько пестрые кошки приносят хлопот,
И немного про то, что нет денег, но все равно пьет,
Потому что так много лет.
И еще потому что поэт.
И что кроме стихов ничего уже в жизни не ждет.
Но случайно взглянул мне в глаза
и рассказал
Про девяносто второй год.
Про вагоны трамваев, в которых "компостер" еще говорят,
Про жетоны, которые все проглотил автомат,
Про "ФЭД-3", что снимает значительно четче, чем просто "Зенит",
Про здоровую печень, которая не заболит,
Про пронзительный запах деревьев в Кузьминках весной
И про то, что когда двадцать три - для Москвы ты герой.
...И он всё говорил,
А в глазах всё стоял девяносто второй.
Я отставила рюмку и в эти глядела глаза
Я хотела в ответ кое-что о себе рассказать.
Про налоги свои, и проекты, и буйную голову, за
Которую в трех королевствах в валюте немного, но все же дадут.
И про то, что меня леди Винтер на самом-то деле зовут.
И про то, что когда обо мне всякий бред говорят, то ни разу не врут,
но тут
рассказалось совсем не об этом, а просто о том,
как на даче, в июле, тогда - в девяноста втором,
Я читала про мио мой мио и слушала гром.
И коленки были в зеленке,
И пахло костром.


Крысоловка

Говорят, что я вовсе не умирала…
…Те мальчишки, с которыми я играла,
Повзрослев, со мной оставались мало,
Обещав потом позвонить.

Полагаю, что кто-то меня и помнит,
В заоконном пространстве квартирных комнат
Молча курит, из дома уже не выходит,
И песочная рвется нить.

Я играла для них на своей свирели,
А они спасли себя, повзрослели.
В опустевшем дворе дребезжат качели.
Я на окна гляжу как вор.

Нам так нравилось в теплом песке валяться,
А теперь эти люди меня боятся
Не пускают к окнам своих домочадцев,
И опасливо крестят двор.

И у тех, за кого я была в ответе,
Подрастают большие смешные дети,
Их мамаши кладут засыпать при свете,
Колыбель очертивши в круг.

Их отцы им велят повзрослеть скорее,
И в качели, свирель и песок не верить.
И не дай им Бог приближаться к двери,
Если ночью раздастся стук.

И не сметь замок даже пальцем трогать.
Кто стоит за дверью? Посланник Бога?
Или странник, флейтой манящий в дорогу?
Или серая злая рать?...

Мне так мало надо, чужие дети.
И звучит за дверью на всей планете
То ли детский плач, то ли просто ветер:
«Выходи со мной поиграть…»


***

Тоньо-лунатик лепит меня из глины.
Теплые пальцы скользят по холодной коже.
Ветер прибрежный с запахом формалина
Новое тело дрожью слегка тревожит.

Я возникаю из-под круженья пальцев.
Я начинаюсь там, где ребро ладони.
Шарик луны обманутым самозванцем
В водах Эштараса кротко безмолвно тонет.

Глина со дна послушней, чем лунный камень.
Кожа впитала в себя темных вод частицы.
Но за ключицей из глиняных перекладин
Жилка живая под пальцами Тоньо стучится.

Берегом правит луна, оживляя воду.
Берегом правит луна, оживляя Тоньо.
Если на небе в кромешную непогоду
Нет вдруг луны, он как ветер прибрежный стонет.

...Линия позвонков под его руками
Гибкость свою обретает и чуткий трепет.
Шарик луны неподвижно висит над нами.
Тоньо-лунатик из глины, рыдая, лепит.




Храм Кастора и Поллукса

(братьям Прокофьевым)


Этот город зовут Геликон,
Он выводит меня на балкон.

Этот город неизъясним.
Вопрошаю: «А что за ним?»
Отвечает мне: «Древний Рим.
Напивайся здесь до блевоты.
Я тебе полный кубок дам.
Для кого-то - всего сто грамм.
А тебе это – путь во Храм,
Там, возможно, расскажут, кто ты.

Но и что ты получишь взамен,
Если суть твоя – милый тлен.
Если город не встанет с колен -
Что с того, что диктатор напьется.
Под балконом орет гопота,
Надвигается темнота.
Даже если уходишь с холста,
То Империя остается».

Тишина подступает ко рту,
Этот город проводит черту.
Я прощаю его темноту.
И кровят на груди порезы.
Смолкли возгласы гопоты.
Задыхаясь до хрипоты,
Вопрошаю его: «И ты?...»
Отвечает: «И я, Цезарь».


Усадьба Горенки. День рождения Петра Второго


Здесь осень ждет на самой глубине,
И на ветру трепещут сухоцветы.
Ты приходил сюда и думал обо мне.
Теперь здесь я ищу твои ответы.

Тебе сегодня триста долгих лет.
Но этот путь, возможно, не окончен.
Я жадно в воздухе ловлю твой след,
Как самый верный пес из своры гончих.

Здесь все осталось, дышит и живет.
И блеклый свет колонны обесцветил.
В пруду карась предчувствует, что лед.
В ветвях вьюрок предчувствует, что ветер.

Так значит, что когда, прервав разбег,
Уходим мы в важнейшее из странствий,
То оставляем в память о себе
Собою напоенное пространство.

Но дико, что останется лишь тлен,
Сухой остаток костного скелета…
… И чуть касается моих колен
Осока, выросшая за лето.


Начало сентября

В каждой бочке затычка приехала ровно в семь,
Но на час потерялась в районе хмельного Перово.
Уходящая в новую жизнь побежала встречать ее в куртке до острых колен.
И это реально был подвиг, а Фред, рисующий только тлен,
Пожимал плечами и говорил, что, мол, ничего такого.

В каждой бочке затычка купила две по ноль семь,
И Радио сперва говорило: «Ну куда уж столько!»
Но уже через час стало ясно – толком не хватит всем,
И уходящая в новую жизнь уступила совсем,
Ненавидя их всех. И ушла в свою комнату с койкой.

В каждой бочке затычка узнала от Радио, - дескать, Фред
С уходящей расстался, но спят на одной постели.
И она говорила, куря на балконе: «У людей ничего святого нет!»
А потом намекнула Радио, что может крутой минет,
А потом на балкон совершенно внезапно ввалился Фред,
И они прямо там хлопнули и немного попели.

А потом уходящая в новую жизнь выходила в зал
И просила сделать потише, но в каждой бочке затычка
говорила, дескать, у Радио это душа звенит.
И ушла покурить на балкон, где сказала: «Меня от всего тошнит»,
Фред лег в койку, обнимая во сне уходящую - по привычке.

Утром Фред не проснулся и работу решил прогулять.
Уходящая в новую жизнь не будит его, не ругает.
Она делает в каждой бочке затычке зеленый чай.
В каждой бочке затычка думает: «Никакая она не блядь».
Но с утра как-то хочется помолчать.
Радио быстро докуривает и убегает.

Уходящая в новую жизнь провожает их всех,
И ей как-то тепло оттого, что они общаются.
И ей хочется их навсегда оставить, спрятать в какой-то музей.
Так моя бабушка проводила многих старых своих друзей,
Уходящих в новую жизнь, из которой не возвращаются.

Уходящая в новую жизнь думает: «Как же мне дальше жить…»
И застывает надолго в проеме дверном на пороге.
Осень вступила в свои права, и сама за них всех всё решит.
В каждой бочке затычка к офису хмуро спешит,
Обходя все углы и сблевывая по дороге.


***

За военную выдержку можешь собой гордиться,
Но когда с твоей головы кто-то снимет во сне фуражку,
Не пытайся сдержаться, не думай остановиться.
Не поможет ни выправка,
И ни медали-бляшки.

Эта нежность пугает ткань твоего мундира,
Он привык прикрывать не трепетный стук, а раны.
И когда ты решишься сказать что-то важное миру,
То тебя не заметит ни Бог,
Ни береговая охрана.

Но когда по утрам болеть начинает сердце,
И вчерашние сны стремительно вдруг приближаться,
Ты, сдирая погоны, смеешься - теперь мне не от-вертеться,
Не напиться-забыться,
И не упасть-отжаться.



***

Каждый раз зарекаюсь смотреть в твой хохочущий красный рот,
И твержу себе, что урод, и твержу себе, что идиот.
Но при этом на лбу у меня выступает пот,
Характерный для пассажиров "Аэрофлота".

Я глушу в себе эти чувства, как глушат прокисший спирт,
Я твержу себе, что фигня, что смешно, и что просто флирт.
Но при этом в моей груди расцветает мирт.
Возникает дрожь, допустимая для полета.

Вот, к примеру, когда я уже поднимаюсь на трап,
Как-то сразу осознаю, что аз есьм только Божий раб.
Застываю в кресле, на сердце - царап-царап.
Но пристегиваю ремень и твержу себе, что я птица.

И когда высоту набирает испытанный мой самолет,
Каждый раз начинаю дергаться: "Сейчас-то и произойдет!"
Но потом вспоминаю твой красный хохочущий рот,
И поэтому самолет каждый раз неизменно садится.



***

А где-то на вокзале - поезда.
И кто-то подлежит транспортировке.
Но мы с тобой шагаем в никуда
Точнее, до ближайшей остановки.
Так ощущают пальцами карниз
Все, кто на высоте с собой боролись.
Мужской дискант прошепчет: «Обернись».
«Не оборачивайся», - вскрикнет женский голос.
Но эти голоса принадлежат
Не нам. А если глубже в переулок
Свернуть, то попадешь на путь назад,
Что характерно для таких прогулок.

Но в этот миг, где каждый позвонок
Вновь ощущает собственную нужность,
Раздастся хруст карниза и звонок,
Путь превратив в привычную окружность.

…И если ты уходишь, то оставь
На память запах яблонь и бензина.
И мой рукав однажды вспомнит твой рукав,
Жизнь органзы пройдя до середины.

...А где-то на межрельсной долготе
У семафора есть своя работа.
И он сигналит красным в темноте,
Как будто беспокоясь за кого-то.


Весенний разговор

Шагает по лужам, сквозь челку глядит на весну,
После третьей банки решается на разговор с Богом.
Небеса, отходящие было к вечернему сну,
Внезапно разбужены ее яростным монологом:

"У меня пятый месяц всё просто трещит по швам!
Муж зовет самодуркой! Развалились последние сапоги!
Я не ем ни черта, не худею ни на килограмм!
Мама в трубку захлебывается - где, мол, твои мозги!

На работе все меня норовят нагнуть!
Думаешь, это всё - шуточки, ерунда??"
Думаешь, это всё можно с улыбкой перешагнуть??"
И Господь отвечает:
"Да."

Сворачивает на Чистопрудный, жалуясь Небесам:
"Единственный друг не отвечает на эсэмэс,
Пусть тогда и свои проблемы, дурень, тоже решает сам...", -
переводит дыхание, поддержки ждет у Небес, -

"подралась в электричке, в отделении был скандал.
Проиграла сама себе в "Города".
Разве Тот, на кресте, за такую кретинку страдал?
И Господь отвечает:
"Да".

Смотрит под ноги, по Мясницкой упрямо шагая вниз,
И твердит: "Даже жить не хочется иногда!
Думаешь, слабО мне сейчас - на карниз?"
И Господь отвечает:
"Да."

Запрокинула голову вверх, шарит взглядом по облакам,
Говорит: "Ничего не прошу, только дай ответ -
С теми, кому уже не слабО, - суждено еще встретиться нам?.."
И Господь отвечает:
"Да."


***

Город-город, накрыть бы тебя ладошкою,
Чтобы все тучи и грозы тотчас сбежали в прошлое.
Мы похожи с тобой до смешного - за видимой силой
Прячутся хрупкость, стеклянность и тонкая кожа,
И ремонт многочисленный. Мы до больного похожи.
Как и ты, я громаду внутри очень долго носила,
Но однажды - ты знаешь - приходит конец.
И теперь в моем сердце тоже лежит мертвец.
Только это неправильно. Нужно, чтоб сердце билось.
Ты подумай над этим, а я накрою тебя ладошкой.
Чтобы, кроме осени, ничего в этом городе не случилось.



Дно

В эту эпоху жизни / тянешься к сигаретам
Их огоньки принимая / за высшую форму тепла
Я знаю о том, что Вы / сделали прошлым летом
Я там была.

В это столетье года / маешься от простуды
И ощущаешь в слякоти / зябкую вязкость дна
И наблюдаешь в окно / соседские пересуды
И хочется -
из окна

Горло от кашля болит / кажется сжатым и узеньким
Ты написал мне письмо, / в город придут холода
Чтобы не зарыдать, / я начинаю музыку
ветер и провода

Музыка в небо летит / клиросным многоголосьем
И оседает пылью / где-то на мутной луне
Я знаю о том, что ты / сделаешь этой осенью
Мы наравне
на дне


Отворот Гвиневры

Рыцарь сэр Ланселот из кристальных озерных краев,
Заклинаю, молюсь, ворожу, чтобы ты меня проклял.
Шаг за шагом стихают часы. И темнеет оконный проем,
Потому что в окне кто-то черные перья нахохлил.
Кухня. Чашки. Плита. И – оп-ля! - временнАя дыра.
На карнизе (эх, снять бы!) тенеты устало повисли.
И уже третью ночь мне является мрачный Кретьен де Труа
Дряхлой тенью в углу, конспектируя все мои мысли.

Проклинай меня, Ланселот.
Проклинай меня, Ланселот.

...То, что ты, мой родной, обо мне прошлой ночью узнал,
Без сомненья доверь громким струнам электроцитары.
Допивая вино и легко разбивая хрустальный бокал,
Нет нужды сожалеть о прозрачной душе этой тары.

Никогда не теряй головы. Я слыхала, что здесь за нее
Обещали в награду полграфства. И ты береги каждый волос.
Но, поверь, голова твоя станет дешевле, мой друг из озерных краев,
Если ты из нее удалишь мой не светлый, но все-таки образ.

Забывай меня, Ланселот,
Забывай меня, Ланселот.

От ворот отворот на крови. От «Версаче» гламурный костюм.
И за МКАДом опять вырастает зубчатая тень Камелота.
Изгоняю твой дух, и надеюсь, что он, как твой новый парфюм,
Улетучится в пять. Потому что к восьми на работу.


***

Поднимая бокал за удачный крестовый поход,
Ты пролил из него молоко. Стало ясно, что так не пойдет.

Понимая, что это и есть самый первый провал,
Ты сломал карабины и карты похода порвал.
Потому что вино молоком заменяют тогда,
Когда точно известно - поход ждет разгромный финал.

Это так же нелепо, как если вскочить на хромого коня,
И на нем поскакать в монастырь, чтобы встретить в молельне меня.
Потому что ведь я не умею молиться в молельне. СбегАю к пруду,
И вот там, в камышах, долго с кем-то беседы веду,
Иногда поднимая глаза к грозовым небесам.
Если, крадучись, следом пойдешь, то увидишь всё сам.

Знаешь, в детстве на этом пруду я встречала юнца,
Помню запах волос его, хоть и не помню лица.
Мы сажали камыш вдоль воды, ненавидя цветы.
Он похож на тебя был. Ах да, это тоже был ты.

Мне его не хватает, когда я смотрю на камыш.
И в такие моменты я рада, что ты мне так редко звонишь.

...Ну так вот, о походе. Ты все же его отменил.
Ты купил "Три семерки" и мне через час позвонил.
Ты кричал, что тебя все достали, что ты нездоров,
Ты кричал, что устал, что не создан для райских дворов.
Я тебе отвечала, что в графском саду есть как минимум восемь тенистых прудов...
Раз. Ты готов? Два. Ты готов?



Яиграф

(Морозову)

В этой жизни мне всё практически удалось.
Но теперь понимать начинаю ясно и остро –
Мне ни с кем еще так сладостно не пилось,
Как с человеком по имени Граф Калиостро.

Он извлекает огонь из предметов, людей и зверей,
Воспламеняет взглядом диваны, обои и двери.
Ему верит битый крестьянин,
В него верит помещик-еврей,
Но вот в чем проблема – я больше ему не верю.

...Мы приезжаем с ним каждый раз ближе к вечеру, нас уже ждут.
Пожилые дамы нервно обмахиваются веерами.
Материалы для воспламенения лакеи сейчас подадут.
Шестилетний отпрыск хозяев усадьбы во все глаза очарован нами.

В тишине – разговорный зуд, чем-то схожий с жужжанием мух.
Это публика очень тихо обменивается мнениями.
Девушки перешептываются: «Не человек! Он – дух!»
Неделю назад Калиостро при мне трахнул таких же двух –
Они лучше обоев поддаются воспламенению.
В общем, в тишине раздается трах-бабабах.
И мы улыбаемся - я и граф.

Он глядит на хрустальный шар - тот горит на его ладони.
Он глядит на портреты предков - огонь пожирает рамы.
Дамы в ужасе, почтенные генералы стонут.
Шестилетний отпрыск визжит ультразвуком "Мама!"

И тут шаровая молния откуда-то сверху шарах!
Мы стоим в центре пожара - я и граф.

...Они провожают нас, они закрывают двери,
Они с этих пор зарекаются
слухам о Калиостро не верить.

Граф говорит: "Ну вот видишь, опять не задело.
Надо бы выпить да покурить нам за это дело!"

...Сумерки пахнут озоном, ночью свершится гроза.
Граф достает сигарету. Протягиваю зажигалку.
И вот когда он поднимает на меня растерянные свои глаза –
Тогда мне действительно становится его жалко.



***

Этот дождь начинается ровно в восемь, закончится ровно в два.
От перемены погоды ломит в висках, и кружится голова.
От перемены слагаемых сумма теперь такова,
Что мне не покрыть этот долг карточкой visa gold
и не сложить в слова.

Дождь встает между нами блестящей зеркальной стеной.
На лопатки твои натыкаюсь уставшей своей спиной,
И не вижу тебя сквозь прохладный поток водяной.
Оказалось, что это стена между мной и мной.

И, похоже, что дождь в самом деле закончится только к утру.
И, наверное, я никогда не уйду, никогда не умру,
Так и буду стоять до конца на холодном привычном ветру,
Слушать шепот последней мыши, спешащей в свою нору,
и складывать всё в слова.



Его новый дом

По утрам она опаздывает на работу, по вечерам пьет виски со льдом -
Она просто пока не знает, что ее сердце - это теперь его дом.

...Он нежно водит по пульсирующим стенкам новой своей квартиры -
"Вот тут у меня будет кухня, в которой ты мне тогда наливала чаю, -
Он улыбается, чертит на плане квартиры штрихи и пунктиры,
У нее заполняется сердце, она это уже замечает.

..."Вот тут у меня будут ступеньки в том теплом подъезде,
Паркетом я сделаю нашу с тобой мостовую с Арбата...
Электрозаводский мост я поставлю вот в этом месте..."
...Чтобы отвлечься от его стройки, она считает дни до зарплаты.

Она застывает в полушаге от офиса, переводит дыханье с трудом -
Это ведь все-таки нелегко, когда твое сердце - дом.

..."Вот тут я повешу небо, на которое мы глазели в тот майский вечер,
Вот здесь заведу собаку, которую мы на Ордынке кормили булкой,
Здесь размещу скамейку под тополем с Замоскворечья,
А здесь вот - скамейку с Кривоколенного переулка..."

Небо грозит ей ливнем, Бог грозит ей высшим судом.
"А фиг с ним, - она теперь думает, - пусть всё своим чередом".
И тихонько смеется. И ее сердце - дом.



***

Как прекрасна погибель твоя, ничего не принесший ноябрь.
Как мучительно праведно кто-то звонит по тебе, набирая мой номер.
А на спинке скамейки в Измайловском дворник про жизнь накорябал -
Рок-н-ролл, дескать, жив, - ну а Цой-то ведь всё равно помер.
Ты снимаешь перчатки из шерсти и тщательно дуешь на пальцы,
Ты в вагоне метро всё пытаешься тщетно сбежать и, возможно, согреться.
Ты впиваешься в Старый Арбат взглядом юного южноуральца,
Что пока что умеет вбирать каждый шаг свой не в сумку, а в плеер и в сердце.
Силуэт твой осыпется магнием кадра на чьей-то сетчатке,
И вагоны метро разгоняются, мчатся. И пусто в последнем вагоне.
А тепло, что скрывается пОд шерстяными перчатками,
Скоро выльется гибкой желанною ртутью в мои же ладони.


***

(Долохову)

Когда я хочу заполнить оставшуюся в сердце дыру,
То с ужасом вспоминаю, как стою и ору:
"Всё, что от тебя останется - я заберу в музей.
(Кнопка «reset», кнопка "backspace", кнопка "Убрать из друзей").
Я таким, как ты глотку перегрызаю на раз-два-три!"
...Ты смотрел на грозу снаружи, ты не видел рассвет внутри.

...Пятна воспоминаний остаются с тобой - как ты их ни стирай.
Впрочем, эта аллея памяти никогда не бывает лишней.
Говорят, что часто во сне уставшие путники видят рай.
Пусть тебе приснится Квадратов и много вишни.

В этом сне сможешь быть вечно молод и вечно пьян,
Взяв билет на концерт группы "Браво" - попадешь на вечер Вежлян.
Рюмкой об пол, глазами в небо, в ботинках - и прямо в пруд.
Это будет дурацкий чудесный сон, где тебя поймут.
И куда в этом сне ни поедешь, куда в этом сне ни взлетишь -
Конечной точкой всех путешествий станет ночной Париж...

...В ужасе проснись в вагоне метро, с ощущением вечной весны,
Вытри влагу со лба и заново научись дышать равномерно.
А потом выбеги из метро и вытряхни из себя эти сны.
Это все морок, такой кошмар не бывает верным.

Ты ведь не сможешь быть терпимым и даже ласковым
По отношению к, скажем, плееру с севшими батарейками.
Точно так же как и я всех страждущих с Ярославского
Всё равно не спасу ни своим участием, ни своими копейками.


Письмо в глотке

"Водка должна проливаться в горло одним движением на выдохе, а глоток должен совершаться уже на вдохе. В момент глотка рекомендуется думать о чем-либо отстраненном, не касающемся вкусовых качеств напитка, на которые в этот момент реагируют вкусовые рецепторы"

(Из энциклопедии алкоголя)


…задерживаю воздух, выпиваю, и не дышу.
И вокруг обрываются любые звуки и колыханья,
Это такое средневековое испытанье…
И при этом – такое древнеримское наслажденье,
Несущее абсолютное освобожденье,
Рисующее совершенно немыслимые очертанья.
Словом, торкает как анаша. Хотя не люблю анашу.
Словом, представляешь, - я снова тебе пишу.
Врать, что в последний раз, я думаю, неуместно.
Ты стабильно раз в месяц читаешь мое нытье,
Каждый раз с постскриптумом «честно-честно,
Больше я не стану лезть со своими житьем-бытьем»
Я пишу, чтобы просто сказать, что вчера в маршрутке
Тетка лет сорока сказала: «Он скоро тебя забудет!»
У нее была красная сумка, и жалко дрожали губы,
Эта фраза завыла в пространстве как ветер в трубах,
Хотя просто была громко сказана в трубку.
И меня это каким-то боком, представь, задело…
Я совсем чумная теперь становлюсь, временами…
У меня избирательный ум и такая же память.
Если выпью, то сразу все помню, такое дело…
Правда, если тебя вспоминаю – то только как анекдот.
У меня новый юмор и новый теперь фаворит.
Он меня на вдохновит на другие ноты, совсем другой алфавит.
Беспокоит лишь то, что под вечер сердце еще болит.
Только это, наверное, тоже скоро пройдет.



Finale

И тогда всё это - все эти встречи, все эти фразы, все эти песни
заплетаются нитками, сворачиваются, заматываются в клубок.
все эти события, все аргументы-факты закручиваются вместе
и в какой-то момент этот смотанный шар выкручивается из рук
И по лестнице вниз устремляется что колобок
А без всех этих ниток твой мир вдруг не мир, а мирок
Да и он как-то сер, да и он как-то враз однобок
Ты бежишь и кричишь, но уже никого вокруг.


Китобой

(Максиму Бурову)

Он наслушался в детстве пластинок про море и флот,
А теперь вроде вырос и врет, что почти что не пьет.
Из окна его кухни я часто встречаю закат,
Через восемь бутылок я, впрочем, встречаю восход.
Он берет у соседки тельняшку и хлеб напрокат
И почти что не пьет со мной целую ночь напролет.

Он говорит: "Свято верю в судьбу корабля!
Право руля, - говорит, - право, лево руля!"

Я ему говорю, что важнее бывают дела.
Говорю, что Косого во вторник менты замели,
Говорю, что валюту меняла в Сбербанке вчера на рубли
Он в ответ: "Корабли, корабли, корабли, корабли".

Он говорит: "Вы не знаете главного,
Право же, верьте мне, Дана Рустамовна!"

Он занес мое имя в седьмую главу бортжурнала.
Он сказал, будто теплое море к нему охладело
С той поры, как его я встречала у кромки причала
До тех пор, пока я повстречала его у родного порога.
И не то, чтобы слов его было по-прежнему мало,
И не то чтобы я ожидала не слова, а дела.
Но один китобой для меня - это все-таки много.


Последний день лета в Горенках

(Императору Петру Алексеевичу Второму)

И август в прожилках прозрачного неба глядит на меня в упор.
И пахнет костром, и с озера тянет осенней прохладой.
Над старой березой в сосновом лесу кто-то резко заносит топор.
И вздох облегченья разносится над колоннадой.

Колонны уходят стволами в небесную твердь потолка.
И листья спокойно ложатся на избранные эти ступени.
И я наблюдаю, как в свете заката поднятая моя рука
Уже постигает секрет не отбрасывать больше тени.
Застывший стеклянный закат возвещает закрытие дня.
Последнего дня слишком скорого странного лета.
...Меня не пугает мысль, что только это останется после меня.
Меня беспокоит мысль, что не знаю, кому я оставлю все это.



***

У тебя ботинки Элвиса Пресли и широкий голосовой диапазон.
Обними меня крепко-крепко. У них открылся сезон.
Не отдавай меня им - у них начался сезон.

Не отпускай меня ни на шаг - тут повсюду безлюдье.
Они изо всех подворотен глаза на меня таращат.
Не покажи меня им - прикрой своей щуплой грудью.
Не отдавай меня им - они же меня же растащат.

Они же растащат меня - на части, цитаты, нервы.
Они разорвут меня, как только ты отвернешься.
Они расчленят, раздробят, закатают в консервы.
Они теперь только и ждут - когда ты отвернешься.

Я никогда не смогу измениться и жить по уму...
Ты будь начеку
и не отдавай меня никому.



В ожидании Париса

"Он за мной не приедет", - твердит она, ранним вечером глядя в окно.
Волны ласково лижут песок, теплый ветер с залива уже не дует.
Она ждет его очень давно, хоть и шепчет всё время одно:
"Он мне просто приснился, Его - просто не существует.

Это даже смешно - ждать Кого-то, кто не обещал приплыть.
Никому не по силам по морде дать Менелаю...
Это похоже на бред - Его нет, а я всё пытаюсь Его забыть.
Это похоже на миф - я забыла себя, а Его пока не забываю"...

Вот и март сменился апрелем, и маем сменился апрель,
И сменился июнем май, но она повторяет упрямо:
"Мне просто привиделись и руки его, и свирель,
Я не задыхалась под ним в Сидоне напротив Храма!

Его не бывает ни здесь, ни там, ни на самом краю Земли.
Он не живет ни в Итаке, ни на улице Моховая!"
...И когда служанка вбегает: "Елена! Вы знаете!... Там...корабли!"
Она говорит "Вот черт!" и руками лицо закрывает.


* * *

Рустик Г. очень светлым и ясным июльским днем
Курит, щурясь на солнце, а рядом в луче золотом
Черепичною крышей сверкает бревенчатый рустикин дом.
Рустик знает, что жизнь будет долгой, и боли в груди — не симптом.
а потом...Дима М. написал ночью главную повесть о том,
Что один глупый мальчик всю жизнь притворялся котом.
Диме скоро семнадцать, он носит смешное пальто,
Он считает, что нет больше счастья, пожалуй, чем то,
Что он пишет, спасая бумагу листок за листком
а потом... Саша П. опаздывает на электричку, слегка находясь под хмельком,
Напевая вполголоса, лезет в последний, уже отходящий, вагон,
Электричка внезапно берет слишком быстрый и резкий разгон...
Он еще успевает допеть и почти что протиснуться в узкий вагонный проем,
а потом... ...Их так много — людей, для которых случился «потом»,
И судьба извернулась, и выгнулась тонким жгутом,
Их, кого после слова «потом» в водосток засосало винтом,
В ком короткое слово навек стальным проросло хребтом,
Затянулось на шее колючим живым хомутом:
Дана Г. прорвалась наконец-то в Москву и пьет на Тверском,
Игорь К. в «Детский мир» за машинкой пришел с отцом,
Слава К. в идиотской шляпе гуляет с любимой девочкой под мостом,
Саша Г.на гитаре играет в подъезде и учит строение гематом,
Таня В. приготовила манник и не горюет о прожитом,
Вале Х. еще только пять лет, и он ловит снежинки ртом...
...Я оставлю их в кадре — такими, за миг до того, как случится надлом.
А потом каждый кадр прикрою стеклянным большим колпаком.
Пусть для этих счастливых людей никогда не придет никакое «потом».


***

Город Челябинск. Начало марта. Вечер. Центральный рынок.
Светит разбитый фонарь, тишина за закрытым складом.
Я торопливо бегу домой от подруги Марины. Марины
Кошкиной. Живущей в соседнем районе, но, в общем, рядом.
Длина же отрезка пути оценивалась по сигаретам,
Чей запах обязан был разветриться по дороге
Длина зависела от скорости шага и, конечно,
от частоты звонков моей мамы: "Ну где ты, где ты??"
Четвертый контрольный звонок означает, что путь будет пройден спешно.
Нельзя ведь идти ровным шагом, раз мама уже в тревоге.
И вот я иду по оттаивающему асфальту,
И вот я иду и вдыхаю холодный воздух,
В котором вполне ощущается привкус чего-то такого
Такого, что март в предвкушеньи весны уже дерзостно создал.
И звук моих быстрых шагов пролетает над спящим рынком,
И я торопливо иду в темноте, напевая фразы
Из песен, которые мы полчаса лишь назад с дорогой Маринкой
Слушали на кассете. Шевчук, Бутусов...
Мы отличались, впрочем, нездешним вкусом,
В плане стихов и музыки. Слушали, обсуждали,
Что завтра снова придется сидеть за проклятой партой,
Что надо в комнате предкам назло переклеить обои,
Что жизнь проходит, что (боже!) начало марта,
Что Паша Марков, конечно, станет моей Судьбою.
Стандартный вечер. Стандартное возвращенье
Домой. Чтоб мама вся изворчалась,
Что шляюсь я черти где, не учитывая погоды,
Что другой бы ребенок давно попросил прощенья.
Что дед и бабуля звонили и волновались,
Что там, где встречается Кошкина, сразу случаются беды.
Что надо перезвонить
Деду.
Он был еще жив в те годы.

"И перед сном голову хоть помой!"
А я вспоминаю, как я бежала домой.

...Подумаешь, - вечер, пустующий рынок, начало марта - такая малость.
Но мне очень важно, чтоб это вращалось в движении кадра
И вот я пишу, чтобы именно это осталось -
Я шла мимо рынка в дырявых кроссовках в начале марта!

Я шла и мечтала, чтоб с Пашею все получилось,
Я шла и хотела у Кошкиной клеить обои.
И может быть именно это и пел "Наутилус",
И может быть именно это возьму я с собою.

Чтобы навечно остаться. Врезаться как печать.
Чтобы шаги над рынком
продолжали звучать.


***

У истинно верующих тверда и легка рука.
У молодых каждая мысль катастрофически молниеносна.
Учитель, послушайте. Два самых верных Ваших ученика,
Разлили вино, преломили хлеб и свалили в открытый космос.

Прости их, помилуй, Учитель, пресветлый сын Господа.
Ведь ты все равно их уже окончательно спас.
Ты просто хотел, чтобы были по крайней мере апостолы,
А они оказались капитаны космических трасс.

Учитель, Вы им передали свои заветы,
Чтоб свет вифлеемских звезд согревал хоть кусочек Земли.
Но что им до света,
У них - тайна третьей планеты,
Ноль семь на двоих, и космические корабли.


Учитель, дело не в том, что это правда или неправда.
И дело не в том, что это обман или не обман.
Дело лишь в том, что Вы растили Петра и Павла,
А у Вас получились Ким и Буран.


***

То, что сейчас ощущает большая моя Земля -
Это снежная тяжесть под тысячетонной глыбой.
То, что сейчас ощущаю такая земная я -
Это желание сделать легкий и правильный выбор.

Этот беспечный выбор не будет мне стоить трудов,
Не будет за ним небес, не будет и муки адовой.
Как в детской телепрограмме из девяностых годов
- Я угадаю эту мелодию с пяти нот.
- А я угадаю эту мелодию с трех нот.
- Угадывай.



***

И наблюдать, как дым уходит вверх,
И на асфальт ложится тень от света.
Семь вечера, пол-августа, четверг.
Сидеть и притворяться частью лета.

А сквозь туман почудится гроза.
Успеть для храбрости последнюю затяжку,
И через боль суметь раскрыть глаза,
И видеть мальчика в коричневой рубашке.



***

А вот судьба моя, знаешь ли, — это выбор,
Которого я, по мнению мамы, вполне достойна.
…Так вот, о судьбе — я мечтаю уехать в Выборг,
Говорят, там даже таких берут на постой, на
Ни к чему не обязывающий ночлег на кем-то примятом ложе.
Говорят, там ценят любых одиноких скитальцев.
Ты говоришь: «Да как же это… Да что же…»
Ты говоришь: «Ах Боже мой… Господи Боже…»
И выворачиваешь мне кольца с холодных пальцев.



***

Если бы мы с тобой жили в сказке, картина была бы такой:
...Обещанные полкоролевства горят, подожженные, например, греками.
Во дворцовых покоях и люди, и крысы теряют привычный покой.
Улицы наполняются ранеными, поэтами и калеками.

Оставшиеся полкоролевства чествуют героев. Каждому — по могильной плите!
Дворцовая площадь — в руинах. Огонь настигает слева.
И надпись над воротами города на фанерном щите:
«Король умер! Да здравствует королева!»



Охраняющие

Видишь тень, крадущуюся по стене?
Слышишь неясный шепот над самым ухом?
Эти мои глаза ты прежде видел — помнишь — во сне?
Я прихожу к тебе в сумерках синеватым духом.
Подобные мне каждую ночь обходят ваши ряды
И вызывают затем грозу, для того лишь, чтобы
Дождевою водою смыло наш запах и наши следы.
Иногда мы прячемся в водостоках. Мы любим трущобы.
Вы охраняете сон тех, кто давно лежит.
Но боитесь каждого шороха в пустой комнате.
Даже свои года вы считаете как этажи.
Вы твердите, что всё забыли именно потому что всё помните.
Но чтобы успеть остановить занесенный топор беды,
Чтобы дети не вздрагивали ночью от скользких кошмаров —
Вот потому-то мы и заметаем свои следы.
Поэтому-то и стелемся тенями по тротуару.



Этажи

Я знаю, что происходит
На самом краю Земли
Где-то в гавань приходят
Бумажные корабли,
Которые я отправляла
Лет этак дцать назад.
Они достигают причала.
А где-то уже закат.
А где-то считают звезды
Сотни ученых глаз.
А где-то повыше звезды
Тоже считают нас.
А где-то в забытых альковах,
Под самой земной корой
Мир начинается новый,
Теплый мир и живой.
Там есть и город для Встречи.
Мы его строим во сне.
В городе том каждый вечер
Папа мой курит в окне.
А под окошком — скалы,
Пастбища божьих коров,
Тех, что я отпускала
В небо, прося даров.
...Божья коровка, божья
Вверх по ладошке бежит.
Если бы было можно
Преодолеть этажи!
Вылезти прямо на крышу
Воздух горстями набрать,
Голос губами услышать.
Слово руками сказать.
Но кто-то старый и важный
Правильно поступил:
Выстроил многоэтажный
Дом без ступенек, перил.
Предчувствие

И во вторник меня не будет.
И в среду меня не будет.
Потому что я буду где-то,
Где мороз мой огонь остудит.

Я не буду дышать и плакать,
я не буду смеяться и помнить.
Буду ветром стелиться по травам.
Стану звезды качать в ладонях.

Стану старше. И стану младше.
Буду старых встречать знакомых.
И увижу семью свою раньше,
Чем могла бы доехать до дома.

...А потом кто-то снова забудет,
Что не стало меня. И станет
Мне звонить. И орать я стану:
— Нет, во вторник меня не будет!
Нет, и в среду меня не будет!



* * *

Потому что бабушка будет за меня молиться,
Я поеду в столицу
И буду учиться.
И талантом своим покорю эти лица,
Потому что бабушка будет за меня молиться.

А потом мне предложат в столице жениться,
Я, конечно, согласна. Что дальше случится,
Я не знаю. Но буду, конечно, учиться.
Потому что бабушка продолжает молиться.

А потом я опять постараюсь не спиться.
И, конечно, опять постараюсь влюбиться.
Мою жизнь кто-то вяжет на узеньких спицах.
Потому что бабушка не устанет молиться.


А потом я узнаю, что время не лечит...
...Захожу в Божий Храм, зажигаю свечи.
Я ведь рада, что всё в моей жизни сложилось.
Потому что бабушка за меня молилась.



***

Ибо здесь и чувствуешь гораздо острее,
И летать умеешь на самом деле, а не понарошку,
Ибо здесь и взрослеешь страшнее и явно быстрее,
И считаешь копейки, гадая, хватит ли на картошку.

Ибо спирт здесь имеет меньше градусов, чем вода,
Потому непьющие чаще, чем алкаши, умирают,
Ибо здесь сам с собою учишься играть в «города»,
Потому что больше с тобою никто уже не сыграет.

Ибо здесь в стихах ломаешь ритм, пока тебе ломают хребет,
Ибо здесь на открытых дверях всегда висит надпись «Закрыто!»
Ибо здесь решение уравнения всегда имеет двойной ответ.
Вот поэтому здесь Я — не последняя буква местного алфавита.



* * *

Подпиши мне на память, что ли, хоть сборник стихов,
Чтобы я могла хвастаться: «Он обо мне писал!»
Чтобы я друзьям показывала этот сборник — видите, мол, каков!
Чтобы у меня не было стимула снова рвануть на вокзал...

Подпиши мне свой сборник, поэтический профессионал,
Мне, ничего не добившейся, но с детства мечтавшей о славе,
Чтобы я могла плакать: «Он обо мне дышал!»
Чтобы я кричала о твоем таланте на самой высокой октаве.

Подпиши, чтобы я перечитывала, летом в зимнее прячась пальто,
Если не через месяц, то значит, гораздо позже:
«Спасибо за поддержку, дорогая Не-Помню-Кто!
Успехов тебе! Твой кумир. (Телефон всё тот же)».



* * *

Без камня за пазухой, с пустыми карманами,
Иду к тебе, Господи. Но не за манною.
Прими меня, Господи — простую и пылкую.
Прими меня, словно пустую бутылку.

Бутылки бывают разбитые, грязные.
Бутылки зеленые, белые — разные.
Не надо мне манны, не надо мне кары.
Прими меня, Господи! Я — стеклотара!

Во мне нет ни пепси, ни пива, ни водки.
Прими меня, Боже. На переработку.


* * *

Это похоже, прежде всего, на водку.
Вроде как хлещешь ее давно, а пьянеешь поздно.
Это что-то внезапное типа дыры на колготках.
Или как перед прыжком с балкона осознаешь, что сегодня звездно.

Похожее чувство тебя настигает в музее,
Когда, не обращая внимания на внутреннюю перепалку,
Ты стоишь, как столб и долго тупо глазеешь
на неандертальскую дубинку или палку-копалку.

Нет, не влюбленность, а нечто гораздо хуже.
Это не связано ни с охами-ахами и ни с бритвой.
Это также не связано с тем, кому греешь ужин.
но напоминает дрожь, когда в храме читаешь молитву.

Это есть то, что испытываю я к тебе.
Дальше не будет банальных рифм типа «ада» и «яда».
И только для рифмы приходится рифмовать со словом «судьбе».
Но вообще-то — не надо этого мне. Этого — точно не надо.



Электричка в 21.35.

Устав из рюмки жизнь свою черпать,
Устав от мата и чужого смеха,
Он сел на ту, что в девять тридцать пять,
И к полночи в Нахабино приехал.

Гулял и слушал пение котов
И видел, как они взлетают с крыши,
И как переплелись углы домов...
Болел живот и то, что слева, выше...

Он понимал, что завтра будет день,
Возможно, дождь, а может, просто лето.
И если солнце — значит будет тень,
А если ночь, то значит, нету света.

Хотя и фонари давали свет.
Но он напоминал песчинки пудры.
Ему казалось — близится ответ.
Но это просто приближалось утро...


* * *

Моя мама не мыла раму.
Моя мама мыла бутылки,
Чтобы сдать их в прием стеклотары.
Моя мама мыла их чисто.
И любила Ференца Листа.
И поэтому слушала Баха.
Моя мама была из глубинки.
Моя мама мне сшила рубаху.
Я надену ее на поминки.


* * *

Этот грех был совершен на белье зеленого цвета.
Никто не узнает. Постираем и белье, и душу.
С балкона не видно следов внизу, видно лето.
На этом балконе белье отожмем и посушим.

И вот теперь со свистом колышет ветер
Зеленое белье, что на веревке сохнет.
Увидящий это — да ослепнет!
Услышащий это — да оглохнет!



Ведьма

Заманивала мальчика в пряничный домик.
Притворялась доброй белочкой —
Сгрызла все фисташки в его квартире.
Разбавляла водку клубничным сиропом.
Говорила «солнышко», говорила «надолго».
Целовала в губы, а чаще — в шею.
Танцевала ночью под его балконом.
Иногда хищно смотрела на молодое тело,
Думала — жаркое сделать или так зажарить.
Гладила по голове, рассказывала сказки.
Шептала «поверь в меня, сделай меня чище».
Смеялась: «Я лучше знаю, глупый, я старше».
Точила ножи, — врала, что бандитов боится.

А когда мальчик просек, в чем тут дело,
Заплакала, обнажив длинные острые зубы:
«Не уходи, не бросай меня, видишь, — я, правда...»
«Не беспокойся, я останусь», — сказал мальчик,
собирая вещи в большую сумку.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney