РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Никита Немцев

Холоп

12-09-2019 : редактор - Женя Риц






Холодные слова, холодные пожатия, холодная Москва – Стёпа бежал греться в Стамбул.
Он любил Марту и мечети. Они были неземные, убийственно величественные, недостижимые. Марте он даже признался (отказ), а про мечети у него диссертация (культуролог).
Поселился где-то в задрипанных районах, на Азиатской стороне, совсем за Босфором. Каждое утро на пароме ехал к Голубой мечети и в библиотеку Сулеймание (с грехом пополам читал по-арабски), и каждый раз город – перепутанный, исхолмлённый – вставал из солнца: дома теснятся один на другой, как карапузы в тысячедетной семье, ступеньки бегут вниз и вверх, спасаясь от бесчисленных ног, турки торгуют свой прелестный хлам (в Антарктиде их посади – будут снег продавать) и без конца предаются чаю, рыбаки на мосту свешивают удочки прямо в пролив, женщины в чадрах присматриваются к персикам, пацан в майке продаёт моллюсков за одну лиру, весь Кадыкёй тусуется, слоняется по барам (сквер Таксим нынче не тот), а на берегу – башни мечетей (замаскированные ядерные ракеты) разносят в вечернем небе унылые переливы молитв.
Стёпа с полуулыбкой смотрел на всё это и шёл в библиотеку, и возвращался в нанятый угол. Он вёл монашескую жизнь: тесная сырая келья, тусклая лампа с мерцающим огоньком, кипы книг по медиевистике, чёрная ряса с пояском (купил на базаре). Он приехал точно в рамазан – и как-то невольно, сам собой, начал поститься (хотя пить воду и курить не прекращал). С заходом солнца Стёпа приходил слушать напевы и есть вместе со всеми в белую палатку возле дома (бесплатно).
Так Стёпа решил: хорошо – у него нет Марты, но уж мечети-то у него никто не отнимет! Их высокие своды, холодные ковры, треугольные киблы, покой, расползшийся в воздухе, это мшистое средневековье… Но всякую ночь, всякую грустную минуту – Стёпе нужно было устремиться, протянуться душой к кому-нибудь. Он хотел сказать про себя – просто, без всякой мысли, – Марта. Но запрещал себе. Говорил: манишка, макабр, манить, маузер, манто, мартышка, мазохизм – скоро слова на «ма» стали кончаться.
И так двадцать дней – одинаковых, ритаульно-монотонных, слитых в один. В диссертации Стёпа неплохо продвинулся, но освежиться тоже надо было.
Направился в район Фатих, в Монастырь Хора. Облезлые деревянные дома, неумытый асфальт, арабская вязь улиц. Загадочно-смуглые лица: такие чужие, такие милые. Запыхавшийся от бесконечных подъёмов, Стёпа сел на ступеньки (в Стамбуле они вместо скамеек) и закурил «Кэмел» (Марта тоже их курит).
Марта. Марта. Холодная, как Серебряный век. А ведь он её даже не любил. Ни капельки. Просто… Просто есть в ней что-то обезоруживающее, какая-то неотсюдная красота, такая страшная власть, – что не признаться (в несуществующем) никак нельзя. Стыдясь этого, Стёпа зашил слова любви в конверт – и вручил. Боялся.
Девочка бросила маме ключи в окно. Стёпа замял бычок и зашлёпал по пасмурной брусчатке. Мелькнула даже смешная мысль искупнуться и выпить пивка. Крутил в голове: «бар» – «раб», «бар» – «раб». Нет. У Стёпы мечети. Вернее, сегодня – монастырь (Марта просила привезти открытку с фресками).
А вот и он, матерински укрытый стальным навесом. Вход сто́ит четыре пачки сигарет. Стёпа покривился, но полез в кошелёк.
Фреска над входом его оглушила, из отдельных осколков складывался Спаситель: простецкий, удивительный, без высокомерия – какой-то свой в доску. Справа – Богородица (ей недоставало ног), слева – неизвестная Стёпе женщина (в полный рост). Он тихо шагал дальше – Павел и Пётр раскрывали объятья; ещё Христос – уже в золоте – звал куда-то в лучшие места; ещё один – держал на ладони храм и протягивал его турку в роскошном тюрбане. И свет! Такой удивительно дымно-синий свет!
Здесь Стёпа не чувствовал недосягаемости.
Он присел на каменный пол и уставился на облезлый купол (можно было различить апостолов). Вокруг сновали тени туристов.
Вдруг Стёпа услышал русскую речь (она была какая-то противная) – экскурсоводша талдычила. Когда в XIV веке перестраивали в мечеть, все фрески закрыли мраморными плитами... Живые, упитанные лица, свойственные византийской фреске... Сюжеты, посвящённые детству Богородицы, взяты из Протоевангелия Иакова (этого Стёпа не знал). Если вы посмотрите на эту…
В стайке русских туристов – была совершенно посторонняя девушка: нездешняя и в Москве, и в Стамбуле, какой-то ангельской породы. Она была стройна, как призрак, в белом шёлковом платье, с нежным платком на голове, бледная, тонкая ручками, с болезненными глазами: они были вздуты, алы и тяжелы – как будто выплакали уже слишком много, за весь белый свет, за весь род людской; черты её были до того тонки, что становились неуловимы и почти переставали существовать: не было ни носа, ни бровей, подбородка – просто: она.
Стёпа стоял контуженный.
Она что-то спрашивала про сюжеты фресок. Стёпа знал не всё, но кое-что – и мог бы со всем приличием завязать разговор. Вместо этого он замирающими руками достал блокнот и вырвал листок, бесшумно отделяя бумагу от пружины, – по одному движению на каждое кольцо. Достал тупой карандаш, прислонил листок к этой вековой стене – и безобразным почерком стал писать: «Вы – чужая и в Москве, и в Стамбуле: вы – какой-то ангельской породы…»
Затылком Стёпа следил, чтобы незнакомка никуда не ушла. Когда его ужасный листок был дописан – Стёпа сложил его вчетверо: безо всякой надежды, никак не подписав.
Как-то теперь листок надо было ей сунуть. В карман? Но в её кремовом платье нет карманов – только ложбинки от талии к пяткам. Попросить турка передать? Странно это будет. Русского? Ещё хуже.
Весь сжавшись и заранее побледнев, Стёпа пошёл сам.
Она не обернулась – продолжала разговор с кем-то. (Она замужем! Наверняка замужем!) Стёпе пришлось ждать и даже кашлянуть. (Или не замужем, – но живёт где-нибудь в Самаре!) Она медленно повернула лицо. (Не как Марта, без её внимательного укора; она поворачивалась – ни на кого не похоже.) Взгляды столкнулись.
– Возьмите, – Стёпа не выдержал и заговорил первый (сдавленно).
– Что это? – Она уставилась на бумажку.
– Ничего страшного. Возьмите.
– Я не могу.
Экскурсия вылупилась на них.
– Ну пожалуйста, возьмите. – Стёпа попробовал улыбнуться.
– Нет. – Она слегка помотала головой.
– Ладно.
Стёпа вылетел из храма, как ошпаренный бес, – он едва-едва не бежал. На ходу разорвал свою записку в клочки (и клочки эти зачем-то съел); оскорблёнными, истерическими шагами он спускался с крутой горки (чуть не падая) – не разбирая дороги.
Нашарив сигареты (вытравить бумажный вкус изо рта), Стёпа закурил. И зачем ему Стамбул этот дался? И монастырь? Да он вообще хотел в Текстильщиках всё лето купаться! А мечети он терпеть не может – это Марта надоумила про них диссер писать!
Сигарета отдавала изжогой – Стёпа выплюнул её и затоптал. Потом полез рукой в карман и выбросил этот мерзкий «Кэмел» (он вообще «Честерфилд» курит). Вдруг Стёпа остановился. Дул солёный ветер и лаяли чайки.
– А я открытку-то не купил! – сказал он себе и рассмеялся.
Успокоив свои шаги, Стёпа спустился к людной набережной (невдалеке шумели порты), разделся догола и искупался в Босфоре.
Вода была тёплая.



Июнь 2019


 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney