РАБОЧИЙ СТОЛ

чёрный сад ненависти / солнечный лес смерти

Ат.

для А.

I.

Так тянулось к Давиду когда-то

В старой песне

Сердце коня.

Егише Чаренц.

и каждый из них сидит на скаймейке

на горячей земле Искандером обуздавшего

из которого идёт такое нежное

пламя костра красного коня с костью торчащей из складок

знающий лучше чем имя своё что конь этот

эта вода непрерывное солнце и птицы стрелявшие

звуками будто белыми ракетами будут с ним

когда пустота отвернётся сегодня

дівки гугялэ

шубу порвалэ говорит один кажется Час

совсем скоро а мы опоздаем

хватая сигарету будто вырывая

кость у коня знаменем как сахарная вата лёгкого

и повсеместного горя

             мир меня завораживает не потому, что он интересен, а тем, что он длителен,

             и никто не отоберёт у меня

это право на белое небо

и чёрную сухую землю под площадью любви в которую

тебе придётся уложить меня спать заместо

заднего двора, брат

берёт зажигалку его ручные чёрные волосы слиты

с телом брата в воздухе жарком застрявшем и даёт прикурить:

не молчи

далеко ведь нас завело магелланское семя

мы вышли из дома и может быть

никогда в них не возвратимся

я был счастлив быть загнанным и ровно

один раз семьдесят семь лет назад когда

украл в Тбилиси

луч солнца золотого

и его не нашли

II.

Во имя Бога Солома... Богини Дала... Святой Ивлиты... Рвётся сердце этого коня.

«Соль Сванетии».

ты подошла к ним и локон волос разграничил улыбку

надвое я нажал на кнопку и твоя

фотография была последним кадром плёнки

что я взял в изгнание вместо фотоальбома

ты стрельнула сигарету для меня и сказала

что не многие добрались до смерти но сегодня ещё

поцелуй меня вырвалось у меня в плечо незаметно и прошепчу тебе то

же что всем вместо здравствуйте:

кажется у нас будет место для всех

ты только живи будто это кого-то спасёт

и помни место где снимала койко-место

беженка по имени не то Жан не то Джан из Алеппо

у неё были твои глаза и она сказала

что за этим небом есть другое небо

и туда мчатся красные кони и не могут остановиться

***

 

темный гул в сердце не смыть водой из шланга.

«Лето», Абдуллаев

даже если свет погас, а небо изливается словно хочет нас потопить

   моя мать была балериной, потому что верила в Бога

   взмахи рук её напоминали не то речные потоки не то черкание

когда гасится

свет слова — это коллаборационисты

Бог — твой друг

   я убил восьмерых азербайджанцев как теперь

не считать этот камень своим ту женщину

я бы хотел войти в неё так чтобы не выйти и стекло одиночества разбилось

как в скульпторе и смеяться пока не станет больно

садись покури ты не хочешь меня убить значит ты брат мне свет давно погас не бойся

этот парниша говорит не покидай меня какой он смелый разве

мне бы хватило мужества на такое но ведь зачем-то я выжил

и ты тоже кажется зачем-то выжил и отбираешь у меня моё небо

она говорила запомни зазор в груди

будет сказано что там в засаде прячется сердце под камуфляжем дыхания

мир засунет руку поглубже туда

когда почувствуешь щелчок знай

я буду с тобой когда мир придёт тебя освободить

не верь ему будто продюсеру китайских фильмов или режиссёру французского кино твой отец хотел сделать аборт а я слаба переносить эту жизнь в одиночестве

одной мне неба не хватит

по трубам вода течёт с гор сразу на дно очень тихой реки

пёс лежит и смотрит на дно

свет давно погас

ничего не слышно

мы сидим на берегу очень тихой реки

очень долго

***

 

ведь в языке ничего не может остаться

и память языка безлична

Георгий Мартиросян

небо открыто

тебе в темноте прятаться не нужно

жилистые пепельные руки струны вечерним Ереваном перебирают

тоскливую мелодию что-то между сезарой эворой и муцураевым

в уши музыку впусти и не казни послов доброй воли как

ты моим гостем будешь а я твоим

каменный министр флагом малютка полотенцем укрыт как

а вдруг не здесь мы родились и нас из тех земель откуда не возвращаются подобрали

я в зеркала не верю

и в слова тоже

фонтанчике в вода не остановится и не испортится

я алеппо в родился сейчас он похож на то каким его я помнил

жаль только перебитых

   я бы хотел чтобы людей было больше

в мире вообще не так много людей и стихов

здесь тоже дышат

разве рождённого на ветру удивит что-то чего касается ветер?

я всё ещё хотел бы быть диск-жокеем, а не историком

так мне отец перед тем как его застрелили резники сказал

честь, унаследованная от наших предков, дороже мира

небо открыто

тебе не нужно прятаться в темноте

и больше я про него ничего не запомнил

мелодия прорезает память

всё ненадолго растворяется


***

 

словно наша родина — жевательная резинка,

приклеившаяся к желудку.

Като Джавахишвили

С.

время похоже на тбилисских собак

место их стойло не выходящие за границы будто мы в видеоигре и дальше ничего не создано

обернись

сзади тебя ничего не находится

она сказала в здешнем тиндере сложно найти мужчину старше сорока которого не убили гости

как гостя примешь так Бог тебя примет

гость не обязан не хотеть тебя убить

три часа мы гуляли по парку собака ходила рядом

в смешном подобии семьи я почти полюбил её за манеру жить мы поднялись по лестнице она тут же ушла словно мы просто звуки на которые идут в темноте

я ничего больше не различил

мальчик иди домой

милый тёплый век никогда не заканчивается

бредя по густым смрадным горным аллеям

похожий на вкусившего чёрствую кровь пса

со слюной капающей на землю

кажется он нас не видит

отпустите домой стражники высокого камня будто есть в вас разница с поверхностью лица озера

в котором топили царских детей

тёмную воду чтобы разлить её по флягам нам ещё наступать предстоит

тени не обернутся

статуя не вынимает меча из рук

я бы лучше запомнил твои руки чем своё отражение

они все ещё захлебнутся и только мёртвые всплывут

выпей крови из руки принадлежащей мне пока можешь

они точат свои ногти не останавливаясь

так доверчиво не протягивая больше

руки их подстричь никому

как трупу бывшему матерью

пока что статуя не вынимает меча из рук

грядёт идеальный день

её кости — пусты

время — верный мой загнанный конь

его вспоротое брюхо похоже на дом

прошу, милые зоркие гости

разделите ужин со мной