РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Илья Имазин

Четыре длинных стихотворения

19-09-2018 : редактор - Женя Риц






Четыре длинных стихотворения
с назиданиями и без

Гномик на охоте

Лирический герой этого пространного стихотворения – не просто звероненавистник; он олицетворяет нешуточную угрозу сосредоточения неправомерно больших властных полномочий в руках персоны непропорционально, ничтожно малой;
автор и редакторы не разделяют, а напротив, осуждают жизненную позицию лирического героя, более того, активно выступают против браконьерства
и любых форм насилия над животными, помещая здесь этот текст
в качестве мрачного иносказания и предостережения…

То было порою осенней.
Ранним утром, как у них водится,
После долгих приготовлений
Гномик вышел в лес поохотиться.

Неказистое снаряженье:
Игрушечное ружьишко,
Которое в знак уваженья
Подарил ему местный мальчишка.

Крошечные росинки
На траве блестели зеленой.
Не обошлось без заминки:
Расчихался гном полусонный.

«Может быть, стоит вернуться,
Прихватить носовой платочек,
А то как бы не фраернуться,
Не сморкаться потом в листочек?»

Но взойдя на одну из кочек,
Поскользнулся и шлепнулся наземь,
И тут же забыл про платочек.
Открывавшийся путь был опасен.

Поборов в себе приступы страха,
Он решил: «Путь назад мне заказан.
Кто заправил в штанишки рубаху,
Тот героем стать просто обязан».

Пролетала сонная мошка.
Поспешил он ее взять на мушку,
Прицелился, выждал немножко
И – пиф-паф!: «Получай, потаскушка!»

А затем был паук им застрелен.
Рядом бабочка пала, Крапивница.
Жук-могильщик для мира потерян,
Скорой смерти не стал он противиться.

Пуля в норке настигла мышонка,
Бурундук рикошетом был ранен,
Старина Пасюк в распашонке
У ручья лежал, окровавлен.

Уж прикладом неясыть забита.
И пока ее перья кружились,
Завершилась другая коррида –
В небе ласточки больше не вились.

Вот тетерев грузный и сонный
На ветку взлетел, задыхаясь.
«На таких жалко тратить патроны!» –
Пристрелил его гном, чертыхаясь.

Вот упала к ногам куропатка,
Вот зяблик свалился, вот горлица.
Не нужна ружью перезарядка,
Когда наш гномик охотится.

Кулик с удодом недолго
В тесном дупле укрывались.
Зайцы, кролики, лисы и волки
На опушке с жизнью прощались.

Гном крота повесил на ветке,
Замочил трех хорьков под сосною,
Ставил кровью зловещие метки,
Надругался над соней лесною.

Там енот-полоскун утоплен,
Тут, как клоп, муравьед раздавлен.
И в чащобе под дикие вопли,
К праотцам кабан был отправлен.

«Получай, о, несчастный Потемкин!»
Броненосец пал бездыханный.
Гномик финку достал из котомки,
Заалели новые раны.

Гном забил саперной лопатой
Ламу, косулю, бизона.
Рядом с ними упал и сохатый.
Град камней изничтожил муфлона.

Ягуар, леопард, пума, панда,
Тигр – все шкуры мигом лишились.
Носороги – отдельная банда! –
Своей собственной кровью умылись.

Застрелив впопыхах бегемота,
Гномик вышел на берег моря.
Бесконечной казалась охота:
Здесь несчастный тюлень хлебнул горя.

Сотни трупов землю устлали.
Обливался охотник наш потом.
Звери выжившие называли
Гномика местным Пол Потом.

Моби Дик из пучины поднялся,
Завязалась битва титанов.
Кит в агонии жуткой метался...
Век окончился левиафанов.

Опустил гном со вздохом ружьишко:
«Как домой дотащить мне добычу?!
Ведь поднять я могу только шишку,
Но она не годится мне в пищу!»


Андерсен

Лирический герой этой скандинавской фантазии –
сам Ганс Христиан Андерсен, который, по версии автора,
в юношеском возрасте попал в любовные сети, расставленные
зрелой циничной женщиной, навсегда отбившей у сказочника
охоту к плотской любви и ставшей прообразом Снежной Королевы.

Андерсен неинтересен –
Как такого зануду стерпеть?
Мир для Ильюшки так тесен,
Так душен, бездушен, что песен
Весёлых не хочется петь.

Унылая, скучная сказка,
Холоднее, чем ночь в феврале.
Лицо неподвижно, как маска,
Колкий смех, леденящая ласка,
Легкий звон (все вокруг в хрустале).

И тоска, и озноб все сильнее
Сковывали его.
Женщин он не встречал холоднее,
Было с каждым мигом больнее,
Только он не знал от чего.

Безвозвратно потеряно сердце,
Обморожен молчун-мальчуган,
Так что сам он не смог бы раздеться,
Он готов был уже разреветься,
Так мучителен был их роман.

Королева снежных просторов
Никого не способна любить.
Ее речь состоит из повторов,
Из насмешек и уговоров,
Ее цель – заманить и убить.

Ее речь состоит из заклятий
Скандинавских древних племен,
Столь далеких от наших понятий
О добре, о зле, о расплате,
О конце и начале времен.

Ледяное, гладкое ложе,
Как на нем предаваться любви?
Вся в порезах гусиная кожа,
Никаких покрывал – лишь пороша,
Он весь в алых сосульках – в крови.

От дыханья ее коченея,
Бедный парубок чувствует: крик
Замерзает в глотке, и шея,
Как в броне; как ледышка, немея,
Отвердел бесполезный язык.

Бедный парубок чувствует: бездна
В один миг распростерлась под ним,
А вверху – мгла нема и беззвездна,
И любовь их почти бестелесна,
Как глаза разъедающий дым.

Для него были пытками ласки,
Женщин он избегал много лет.
Это предано было огласке,
Но, согласитесь, для сказки
Выбран неподходящий сюжет.


Хромоножка-Судьба

Помнится, Александр Александрович Блок встретил свою Незнакомку
в ресторане (кто же из взыскательных читателей не вытащит из памяти
или, на худой случай, из кладовых Интернета прославленные строки:
«И медленно, пройдя меж пьяными, / Всегда без спутников, одна /
Дыша духами и туманами, / Она садится у окна»). Лирический герой
этого стихотворения повстречал Незнакомку на школьной вечеринке
в выпускном классе и признал в ней, хромоножке, свою Судьбу.
В роли пьяных чудовищ выступили подвыпившие одноклассники
лирического героя.

В потертых джинсах и рваной рубашке
Очутился на шумной школьной вечеринке.
Какая-то нарядная накрашенная барышня,
Смеясь, посоветовала застегнуть ширинку.

На рубашке остались следы известки,
На джинсах – кровь сбитого пса,
Которого я только что оплакивал.
Тут и там сновали самоуверенные тупые подростки,
Лезли к девочкам, много курили.
Сигаретный дым все обволакивал.

Выпускники отличались болезненной аффектацией –
Шумно втягивали воздух,
Перед выпускницами от пола отжимались,
Все заполнив перегаром и страдая
Непреодоленным комплексом кастрации,
Ныряли под юбки, жрали, ржали, ширялись.

Они станут ментами, военными или юристами,
Наплодят детей, к тридцати годам заведут любовниц,
Испортят две дюжины девочек, сделаются активистами,
Но не познают ад бесконечных бессонниц.

Ну да Бог с ними!
Окинул я комнату взглядом,
Но не найдя ничего интересного, взор потупил,
И не заметил, как
милая незнакомая девочка оказалась рядом.
«Вот-те на!»
Меня понесло – бес попутал –
Я присовокупил
Пару вздохов к фразам «Добрый вечер!»,
 «Разрешите представиться:
Илья… ой, простите…
– Иди в жопу, Антошка! –
Вы мне нравитесь!»
Она же в ответ:
«А как Вам понравится,
Если Ваша Судьба, как и я, окажется хромоножкой?!
Представьте: одна нога короче другой,
Каждый шаг – провал.
Приходится пожизненно мириться
С этой чертовой хромотой,
И деваться некуда –
Разве что утопиться»

Я онемел, подстрелен влёт.
Заполню шепотами не одну страницу,
Подхваченный приливом рифмоплёт…

Ох, не испить мне водицы,
Да из родной криницы…



«А, хотите, я сейчас пёрдну,
И на несколько километров
Его унесёт,
Даже если я буду пердеть против ветра?»

Тупой заводила, указывая на меня,
Распалялся,
К нему подтянулись другие тупые,
Я же сидел неподвижно,
Молчанье храня,
Кулаком подперев подбородок
И вытянув выю.

«Короче, пацаны! Давайте оставим в покое этого чудилу!
В нем всего килограмм пятнадцать – двадцать от силы.
(Я не шучу!) В чем дух держится, непонятно.
Случайно не сдуйте, дышите рядом с ним аккуратно.
И даже если мы его растерзаем, как титаны Диониса,
Он окажется хуже на вкус издохшей от голода крысы!»

В ожидании Солнца
Назначена встреча с Луной.
Школьный вечер,
К моей досаде,
Не поперхнувшийся мной,
Перестал быть томным –
Все бросились в пляску гурьбой.
А меня с головой
Накрыло приливной волной.
Тут ко мне подошел Христофорыч,
Совсем уже не молодой
Наш вахтер морщинистый и седой,
всегда чуть поддатый,
Но в целом мужик незлой.

Он брезгливо спросил: «Почему ты такой худой?
Мало ешь?
Или слишком много выходит с нуждой?»

Я ответил, что истощен бесконечной враждой.
Все, что я могу, – это шепот, хохот и вой.

Она была хромоножкой…
Так я повстречался с Судьбой.


Вечернее

Нижеприведенное стихотворение в силу сложившихся обстоятельств
писалось на фоне включенного телевизора с непроизвольным отвлечением
на малосодержательные развлекательные и новостные вечерние передачи.
Это не могло не сказаться на качестве и содержании написанного.
Если же учесть тот факт, что в другой руке находился пульт, которым
сочинитель бессистемно «листал» каналы, нетрудно объяснить возникший
эффект скачки мыслей и (сартровской почти) тошноты. Тем не менее, к концу
стихотворения автором была-таки взята правильная примирительная нота.

Из Останкинского телецентра
Вещают чьи-то останки,
Сжевывая слова
И неверно расставляя ударенья,
А потом на экране танцует
Симпатичная обезьянка –
Очередная лолиточка,
Жертва растленья.
И вот ее милая мордочка
Вписалась в желтый овал –
Я чуть было не взорвался от смеха.
Когда громко смеюсь,
Я уменьшаюсь, точно Арал
Или Шагреневая кожа.
Любая потеха
Чревата ущербом.
Вот почему враги,
Желая мне насолить, вред причинить,
Не считают нужным в ход пускать кулаки –
Они просто принимаются всячески меня смешить.
Порою мне кажется,
Что у меня пять голов.
Одну срубит Давид,
Другую – Юдифь,
Саломея с третьей станцует.
Две оставшиеся извергнут потоки
Гневных и жалобных слов,
Но печальная участь и их не минует –
Илья Муромец с тезкой сразиться готов.
Назревает что-то внутри,
Одолевает,
Еще минута,
И я смогу выразить «это» жестами или словами.
Морская болезнь дохляков загнала в каюты.
Фигляр,
Подавляя рвоту,
Я бисер мечу пред вами.
«Это» – качка,
Раскачка,
Выход в астрал, джаз, экстаз –
Кровь струится уже из обеих ноздрей,
И ослепительно юная циркачка,
Приводящая в трепет нас,
После аттракциона
Выглядит несчастней и старей.
«Ирисы Андерсена» –
больной ребенок бубнит,
Термометр злобно выглядывает
У него из подмышки,
Словно эрегированный член.
А по комнате семенит
Совсем дряхлая бабушка,
Обеспокоенная недугом малышки.
«Когда я выздоровел,
Папа подарил мне лошадку,
А маме – роскошную норковую шубу.
По ночам я часто не спал
И подглядывал украдкой…»
Довольно!
Внутренний цензор меня обрывает грубо.
От черствой пищи психоанализа Запад устал:
«Принесите нам к ужину что-нибудь понежнее!»
Мы созрели для нежности,
Доросли.
Час настал
Не мужества – нежности.
Нежность всего нам нужнее!
Росинант мой верный
И месяц, давний дружок,
Бобры-дровосеки
И пчелы, работницы сот,
К вам обращается вовсе не чайка,
Но маленький петушок:
Все мы завтра построим приют
Для подкидышей и сирот.




 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney