РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Олег Коцарев

Подъём-переворот

23-09-2009 : редактор - Анастасия Афанасьева





Мячи голов

Иногда
Я беру с собой
Одну из любимых книжек,
Например, антологию переводов
Пауля Целана —
Черновцы: Букрек, 2001.
Беру — и совсем не читаю,
Потому что времени нет,
И не показываю никому,
Потому что снобствую
Со вчерашнего дня.
Книга просто греет,
Потихоньку греет,
В кулонах лифтов,
В лодках окон,
И только раз в день неслышно
Напомнит, как я читал тебе
Её немецкие страницы
И ничего не понимал,
И ты тоже ничего не понимала.
Тогда я хочу спать и представляю себе,
Как на широком дворе
Черновицкого университета
Стоят и разговаривают
Несколько черновицких переводчиков Целана,
А на
Узоры улыбающейся черепицы
Садятся хлопья первого снега,
Садятся и на троллейбусы с женскими лицами,
И на мохнатые мячи голов
Утренних людей
Точно так же садятся.

Станция «Холодная гора»

я тебя никогда не коснусь
я тебя никогда
мы будем сидеть в вечернем метро
и подсчитывать каждые пять минут
насколько в вагонах меньше людей
а над нами бесноваться будут
в лампах галогенных добрые и злые духи
как люблю я твою длинную шапку
как жили мы всё это время поговорим
и счастливый электрички рёв заглушит
нам слова о том как хорошо уметь
различать серого 133 оттенка
как нам жить осень зиму весну
пятна пота на домах помогали
тёмно-тёмно-серые аж морские
я тебя никогда не коснусь
только ты
ноги
один раз
туфелькой

На холме

Деревянная церковь на холме.
Ни одного следа.
Голубые окна взлетали трапециями,
Голубые провода,
Голубое небо и голуби.
Тёмно-синие кусочки речки,
Призрак леса,
Призрак микрорайона за речкой.
И первые две пары следов
Среди утренних снежных глаз
Наконец поднялись на холм,
Одна в чёрном платке, другая в красном:
«Здоровенько, Аня! С лета ж мы не виделись!
А мой старший-то в Юридическую академию поступил.
Будет учиться на прокурора.
Я, говорит, мама,
Буду людей в тюрьму сажать».

Подъём-переворот

В тринадцать или сколько там лет
Я влюбился в девочку Инну.
Из её высокого дома
Наши окна казались звериным логовом,
А из нашего дома маленького
Её окна были
Продолжением мёртвых заводов.

У меня на потолке люстра жила,
Огромная и стеклянная,
А Инна испугалась, что это паук
Распустил во все стороны лапы.
Я сказал ей: «Не бойся, это — неизвестный,
Но точно добрый зверёныш.
Он лапы расставил и ждёт,
Чтобы ему живот почесали».
Тогда всё перевернулось
На сколько-то
Там
Градусов,
А Инна ступила на потолок
И гладила люстре пузо.

С тех пор много таких
Подъёмов-переворотов сделала жизнь,
Да ещё и по ходу лепила
Стройки, леденцы и серёжки,
Родители Инны разошлись,
А сама она с сестрой
Продавала старую одежду
В очереди за молоком,
Я же на неё засмотрелся
И потокомммммолока из цистерны
Чуть не убил паучка,
Прятавшегося в моём бидоне.

И теперь всего через два этажа
От её старой квартиры
Живёт мой давний друг,
Как увижу его раз в два месяца,
Насмеюсь над расспросами его смешными,
Так и скажу ему, что, видишь, давно под шелковицей
Не пасётся Иннина жёлтая овчарка Дик.

Архитектурные достижения

Можно любить архитектуру постмодерна
Даже за то, что один товарищ
Так построил тут внизу магазин,
Что каждое утро
На полсекунды
Сердцу кажется,
Будто в нашем парке появилось море.

Можно любить кафедральные площади
И каштановые аллеи
В том числе и за то,
Что в воскресенье
Люди бегают медленно, медленно летает шмеля мячик
И велосипеды едут быстро и незаметно,
Будто земной шар,
И за оградой дети замедленно
Прыгают в пропахший солнцем воздух,
Пока хозяин всего зоопарка не сократил финансирование.

Можно любить железные занавесы,
Старые и совсем новые, крашенные белым, и на них садится мошкара,
Только за одно —
За эти взрывные прозрения,
За подаренные ими маленькие открытия:
Оказывается, и в Евросоюзе
В мае
Попку
Может обжечь крапива.

Стечение обстоятельств под Яготиным

Двухсотдолларовый мужчина по имени Юра Зеркало
Впервые поехал этим поездом в четверг утром,
В купе шестеро отказывались смотреть друг на друга,
Поэтому их взгляды пересекались
Только под потолком, в той точке, где серым цветком качалась муха,
А Юра спал, и снилось ему,
Что он на корабле и кругом падает много-много больших снежинок...
Он проснулся под Яготиным, где железную дорогу пересекает автотрасса,
И увидел, как на горбик моста
Карабкается симпатичный жёлтый фургончик
С надписью «Укрпошта»,
«Как приятно, как компактно и как мы синхронно!» — подумал Юра
И вернулся к своему грустному кораблю и к своим весёлым
Снежинкам...
Во второй раз Юра Зеркало
Поехал на этом же поезде ровно через две недели,
Теперь уже он не спал, а фотографировал размытые жирные пейзажи,
Ел шоколадки, и настроение его улучшалось с каждой станцией,
Как вдруг перед Яготиным он увидел знакомую картину:
По автотрассе на мост снова упрямо карабкался
Компактный жёлтый фургончик
С синими буквами «Укрпошта»,
Вот это да! Подумать только!
Как там здорово всё устроено у почтальонов и машинистов,
Какие хорошие графики движения у почтовозов и тепловозов!
Какая филигранная точность, везение и стабильность,
Масляная виртуозность, встреча на Эльбе!
Юра жмурился и улыбался,
А по пейзажам вместе с поездом двигалась
Ещё и полоса от самолёта.
И знаете, это хорошо, что Юра Зеркало
Только дважды увидел это стечение обстоятельств,
Утвердившись в вере, в убеждениях и в любви,
А представьте, если каждый день видеть эту штуку?!
Каждый день смотреть, как пересекаются
Поезд со средним классом и фургон с каракулями?
И водитель с машинистом один на другого смотрят?
Каждый день в десятом часу под Яготиным?
Это же можно вообще двинуться!
Это же можно стать дебилом!
Ёлки, это можно же совсем долбануться
На
Такой
Почве!

За родильным домом

где-то тут за михайловской площадью за родильным домом
между рельефом стены и забором на земле шебуршат жёлтые листья
так тепло они тёплые они тихо шелестят подставляют солнцу спину
а потом слегка хрустят закрасневшимися боками
чёрная кошка подметает дерево
скоро холода а там и дальше рождаются всяческие дети
рождаются и рождаются об этом скажут она подарила ему сына
в глубине пионерского парка аттракционы: жёлтая круглая ракета
красные круглые качели и пустой пруд с гранитом и мостом
с ракетой нужно бы поосторожней
на граните делают дорожки двое знатоков чёрной торговли
в чёрных куртках чёрных туфлях и чёрных джинсах
на их лицах тепло и свет они жмурятся и разминают носы
а на качелях еле шевелится старик со своей палочкой
протыкает опавшие листья: некоторые из них взрываются
как пузырьки на полиэтиленовой обёртке от компьютера
и всё понятно вся эта символика — это вечное стремление
жизни к жизни эти времена года и этапы возраста и эта ракета которая намекает
на постоянную угрозу что всё может грохнуть что жизнь
как суровый петтинг в захваченном лайнере тут сомнений нет
но что означают эти хрусткие жёлтые листья почему там между забором и стенкой
они так тепло чешутся о землю потягиваются и хрустят что это значит
и почему эти листочки кое-где — взрываются как пузырьки?
кажется дело не только в том что последние 20 лет в пионерском парке не убирают...

Зелёные окна АТС

Эх, Оля-Оля-Оля!
Я и не знаю даже, где ты теперь живёшь.
Несколько лет назад, знаю, ты жила с одним милиционером,
В какой-то необустроенной квартире,
Где-то там, ближе к стадиону.
А тогда ты жила в комнате с зелёной лампой,
С зелёными обоями,
Зелёный тамбур был перед квартирой,
Зелёный звонок и зелёный лифт,
Даже сам дом такой же грязно-зелёный,
А под твоей белой-белой кожей
Блуждали зелёные вены.
Помнишь, как разворачивалась весна
И всё накрывала уже не талой водой?
Как мы слегка убились водярой и Медвежьей кровью,
Как играли в бутылочку и долго целовались,
А за твоей спиной, не моргая, светили
Опять-таки зелёные узкие окна АТС?
Я так думаю, что ты это помнишь,
Но довольно приблизительно,
Да и у меня эти образы вполне мимолётны,
Только привыкнешь к школе — а она закончится,
Как весна,
И уже с дискотеки в честь последнего, блин, звонка
Я затаскивал одну девку на крышу твоего дома,
Говорю: «Ну давай! Пойдём со мной на крышу!
А то что ты вынесешь из этого вечера?»,
Но она не согласилась лезть на крышу,
Не захотела ничего выносить из этого вечера,
И я тоже с тобой, Оля, ничего ни из чего не вынес,
Разве что вот это чувство, как я шёл ночью домой,
А тени крепких молодых листьев
Болтались в оранжевой луже фонаря
Возле Главпочтамта.
Вообще не понимаю —
Почему я обо всём этом вспомнил?

Чем я отличаюсь от других больных

фиолетовые лучи беззвучно жужжат
пациент сорок шестьсот двадцать пять
чем я отличаюсь от других больных?
тем что выбравшись наконец
из флигеля физиопроцедур
выхожу я на задний двор
и писаю около стены УФ на сухую листву октября
хотя бы на миг возвращая её к жизни

Салют

Мы сидели в кафе «Мзиури»,
Андрей говорил,
Йосик смеялся,
А я думал об Алине.
Кафе «Мзиури» — такое эксклюзивное место,
Что музыку там крутит не ди-джей, а хозяин,
Один правильный чебурек,
И он поставил «Salut» Джо Дассена.
Тут рыжая девушка Йосика
Зааплодировала и закричала:
«Точно! Салют! Давайте устроим салют!
Устроим его прямо здесь!»
Мы попросили, и чебурек через полчаса
Принёс два фейерверка.
Девушка Йосика правильно надумала
Это вот насчёт салюта, она уловила наши
Общие мысли и желания:
Показать, что у нас есть деньги, что мы можем себе позволить, что мы
Уверенно чувствуем себя и не хуже других,
Поэтому мы установили фейерверки
Прямо посреди переулка.
Салют получился высокий,
И как столб торчал себе стоймя,
Так и огни быстро летели ввысь,
И девятый этаж жёлтого дома
Становился кроваво-красным,
А серая двухэтажка совсем исчезала,
И всё грохотало, трещало и вообще,
А на балкон над нами
Выбежал мужик без футболки
И с перепуга уронил на нас Библию.
Какой он был перепуганный!
Наш фейерверк его явно зацепил,
И он решил, что это уже кирдык,
А это ещё был никакой не кирдык,
Так что я закричал ему:
«Эй, мужик! Это не кирдык,
Это просто салют! Салют, сет анког муа!»
А девушка Йосика подняла Библию,
Вытерла её,
Задрала голову и спросила вверх:
«Мужчина, это ваша Библия?»

Майская мода

Однажды весной, возвращаясь домой, я не узнал родного района:
Так потемнело внизу, так поседели верхушки деревьев, и так много свободного
Места появилось там, совсем-совсем высоко,
Я шёл, спустив куртку с плеч, и, не знаю, может, даже зубы мои
Светились,
Я придерживался нашей моды, я хотел всем понравиться.

Шарфик

Всё!
Зимой снега больше не будет
И мохнатые картинки становятся грустными
На горе под солнечным замком
Студентка в пальтишке сидит на траве
Прищурится и рисует акварелью
А козы грязные осматривают сапфирами
Всю жёлто-чёрную охраину
Так что на хорошем
Скоростном перегоне
Благородно настроенный
Молодой штурмовик
Может себе позволить
Не боясь простуды
Высунуть голову из вагонного окна
А его клетчатый чёрно-белый шарфик
Рвётся на волю бьётся как флаг
И следом за ним
До самого неба
Чистого без самолётов
В полный рост вытягиваются смирно
Железнодорожные запахи

Точка равновесия рассчитана

Морозный вечер на твоей щеке,
Зашла, закрыла входные двери,
Обогнула лужу в подъезде —
И на каждой щеке уже горит по свечке.
Работящая лампочка. Снег за стеклом.
Это всё — единственное спасение,
Когда мир — опрокинутый муравейник, опрокинутый треугольник,
А князь его растянулся во всей красе,
Когда слёзы душат, а пропаганда сушит…
Подумай об этом в такую августовскую ночь,
И успокоишься,
И тоже согласишься —
Только тёмное небо,
Только голубой снег и целлофановый лёд
Спасут тебя,
Только морозный вечер на твоей щеке.

Перевод с украинского Анастасии Афанасьевой

Нарядная крымская студентка / Война

Нарядная крымская студентка
Заверила:
"Тут у нас кончится войной".

Брала губами тонкую сигарету,
Чтобы добавить гламурности,
Брала ртом бутылку
Резкого местного вина.

"Какая, к чёрту, война?"
— спрашивало её тело,
Чуть худощавое и всё же почти персиковое.
"Что за война?"
— из-под юбки тревожилась щербатая скамейка.
"Война?"
— возмутились у продавщицы глаза-воланчики.
"Ага! Война!"
— скептически прошуршал санаторный кипарис.
"Надо её немедленно окунуть в море!"
— настаивало моё махровое полотенце,
И горы вроде бы с ним соглашались.
Все высказались, а я молчал,
Вспоминая, как мечтал в 2004-м
В тяжёлом скрипучем кожаном плаще
Пройтись по начальничьим кабинетам,
Расшвырять ногой дерматиновые дебри,
А то и рукой, продлённой сантиметров на восемь...

И купаться-то не шла нарядная студентка —
Берегла причёску, грудь, макияж,
Да и маршрутка в столицу республики
Уже вот-вот, в 15.45.
Допила и говорит у выхода с пляжа:
"А я, прикинь, сперва подумала,
Что ты наш, с четвёртого курса".

Вилки, одуванчики, башни

Так много музыки!
Даже бело-зелёный поезд кажется ещё одной мелодией.

Отвалился кусок штукатурки,
И теперь похоже,
Будто у ангелочка над четвёртым этажом
Маленький жёлтый щит.

С Марьяцкого костёла трубят шестой час,
Пьяный мужик хватается за светофор,
А в благотворительной столовой
Дружок его пытается ухватить вилку,
Вилка не слушается, ускользает,
Прячется между сестёр-близняшек,
Так что не остаётся другого выхода,
Кроме как перевернуть к чёрту весь лоток,
И вилки разбегаются по столовой,
Пугают пенсионеров, внутривенных и украинских туристов,
А одна даже впивается в горло
Искусственной розе на соседнем столике.

Мужика выгоняют вон.
Он не поест борща.
Зато его широкое лицо
Похоже на картофельное пюре,
Размокшее в украинском борще,
А лицо его приятеля у светофора
Похоже на грядку, куда картофель посадят.

Здания — это просвещение,
Рельсы во все стороны — это солнце,
Краков — это один из пяти
Самых туристических городов Европы,
Тут американцы покупают дома,
Тут немцы пересаживаются в автобусы,
Чтобы ехать в Освенцим,
А те, кто едет бело-зелёным поездом,
Могут подумать, что Освенцим —
Очередная унылая станция
Со слепящими фонарями.

В шесть утра
Вы разве что вздрогнете во сне,
А вот автобусы уже плывут, переполненные,
Утренние флаги уже полощутся на ветру,
А готические башни, отражаясь в воде,
Превращаются в барочные,
Тут недавно запустили новенький красный локомотив —
Не попадите под него, пожалуйста,
Ведь вас так ждут —
Для вас тётка без одного пальца моет стол в столовой,
Для вас только что распустился одуванчик на Плантах
И уже щекочет рассветный воздух.

Введение в инфляцию

Тут такой экзистенциальный момент,
Когда хлеб подорожал уже на треть,
Подсолнечное масло вшестеро,
Поезда каждый месяц на 10%,
Но милостыню бабушке в метро
Подают так же по 10 копеек,
Как и три года назад,
И даже как когда я был маленький
И жил в Советском Союзе.
Я тогда приносил слепой на базаре
10 твёрдых советских копеек,
А потом мы шли покупать
У здоровенной тётки морковку.

Вот бабушка в метро и ждёт теперь
Своей волны инфляции,
Чтоб хотя бы по 50, а не по 10,
И тётка с морковью, будто монета,
Под влиянием инфляции уменьшилась,
Потому что я вырос,
А она уже не такая и большая,
А морковка её совсем мизерная,
Только базар на диво разросся,
Над базаром солнце блуждает,
А к нему в гости приходит месяц
И предлагает: «Купи у меня сыр».
Солнце торгуется и покупает,
Платит голубыми небесными пятёрками —
И дневной месяц почти сливается с небом,
Тогда солнце предлагает ему купить луковицу,
А месяц говорит: «Куды ж я ту луковицу положу?»
Возмущённое солнце выбрасывает луковицу,
И шелуха параноидальным дождём
Падает на город.

Бабушка принимает за знак
Эти сыплющиеся с неба десятки.
Её время наступает,
Она потирает руки.

Иштван Саламандраш

Когда месяц ничего из себя не корчит
И среди туч не прячется,
Лучше всего его видно и общаться с ним лучше
С крыши того дома,
Где живут зелёные статуи саламандр.

Этот парень именно туда и лазит
В иные вечера,
Этого парня зовут Иштван Саламандраш,
Они с месяцем на город глядят
С широкой и хрусткой крыши
С проводами и всякой разводкой
И думают вместе,
Как это получилось,
Что общество такое равнодушное:
Молится белью на балконе,
Быстро несёт одежду, запирает двери,
Выплёвывает печенье в речку и на остановку.

Месяц между тем просовывает ногу
В нефункциональную
Железобетонную командную будку
На крыше дома, где живут зелёные саламандры,
На крыше дома, где сидит Иштван Саламандраш,
И думает, почему же
Люди такие конченые?
Почему у девушки голова —
Спидометр и термометр,
А музыкант тайком поклоняется
Невидимой модели кроссовок,
А профессор старинного университета
Отправляет с прозрачного телефона
ММSку c собачьей мордой
И встречается в кафе
С несуществующей любовницей,
А таксист в воскресенье целый час
Молча слушает друзей
И теряет список для аптеки,
Написанный дебильным почерком.

Думает-думает Иштван Саламандраш,
И помогает Иштвану месяц,
И, кажется, вот-вот прояснится причина
И способ решения проблемы,
Вот сейчас,
Через пару минут,
Через две остановки и бутерброд,
И в этот-то миг
Месяц вдруг замечает себя
На куполе восточного храма
И всматривается в своё жёлтое пятно,
И откуда-то падает телевизор,
А в тёмной части купола
Быстро ползают
Невидимые саламандры.

Феодальная партия Украины

Вспомни своё невероятное детство,
Как говорится, долгие зимние вечера:
Маленький домашний свет,
Неизвестно на кой ляд зажжённая свечка
И суперский синий круглого снега окоём,
Вспомни речку без конца и лес без конца,
Где забавлялись вдалеке
Волки с каменными львятами,
И как бесконечным утром или бесконечным вечером
Можно было ступать на снег
И слушать его звуки.

Кто украл твоё детство?
И кто украл твоё свободное время?
Кто украл всё?
Ясное дело, они:
Безумные пролетарии,
Фанатичные офисные крысы
И медноглазые торговки
Искромсали время, снег, мысли и речку.

А значит, когда выбросят знаменем голубую кровь, —
Сомненья прочь и смелее в бой!
Хлыст хижинам!
Открытые окна дворцам!
Только погляди:
Горят аэропорты, кинотеатры
И случайный пустой дизель-поезд,
Хороший человек быстро говорит по телефону,
Кавалькада палит по небу,
Гармонист разбирает японский джип,
Над кавалькадой новые знамёна
И всюду новые знамёна, много-много новых знамён,
Дымы затянули батиком площадь,
А поседевший герцог
Отбирает девчушек посдобнее.

И снег тебя узнает
И радостно ляжет тебе на ладонь,
А ты такой холодный и статный,
Что он
Даже
Не растает.

Больница

гниют в сумерках слоновьи колонны
слёзы оттепели на серой стене
зима всех нас сгибает
и глаза выворачивает будто карманы
ставит на лицо маленький круглый штамп

«каждую ночь мне снится как я рихтую машину
одну и ту же машину каждую-каждую ночь»

на одном окне цветы
на другом решётка
молчаливые посетители исчезают в рамке телепортатора

Рабочий день

Пустые глинистые склоны над рекой
Подчёркнуты последними на сегодня лучами,
Температура так себе, минус семь,
Одно такси
И мастерская пожарников.
Слепыми тропинками к реке спускались
За весь день
Редко-редко
Опухший беззубый бродяга,
Два высосанных инженера
С изломанными еврейскими бровями
И трое детей без варежек.
И всё.
И это середина зимней пятницы!
Научно-исследовательские и учебные институты!
Дорожные объявления без читателей!
И лишь в леопардовом небе
Пронзительный
Ворон кого-то предупреждает,
А откликается
Неполноценный треугольный мальчик
С пешеходного мостика.
Последний инженер оглядывается и исчезает,
Утки ныряют в недомёрзлую реку,
И где же световые пушки дисциплины?
Какой же это на Бога рабочий день?

Homo viator

Даже немного модно быть homo vіator'ом,
Даже это себе смешно быть.
Нескончаемая музыка бежит по заборам и деревьям
(никогда не останавливаясь)
И превращается в ток.

Вот отдельные буквы, отдельные слова,
Выделенные другим цветом,
Вот ещё некоторые фасоны курточек,
На картах названия, пальцы, шрамы
И атмосферные явления —
Это
К ним ток подведён.
Кто-то их сторонится, а кому и наоборот,
В охотку — тронул и отрубился.
А есть — кто живёт в этом беспрерывно
И, чтобы отвлечься,
Научился даже
Получать удовольствие от работы,
От телефонных разговоров и залов ожидания.
Хлобысь! — ток включает поутру
Больницы, смски, книжки и моторы,
Долгие взгляды, солнечные звоны,
Ну и, конечно, гопников —
Польских гопников, похожих на петухов,
Белорусских гопников с рыбьими губами,
Российских гопников с виноградными глазами
И украинских гопников с арбузными головами.

Парнишка в аэропорту
Берёт у вас интервью,
А вы
Что-то
Отвечаете...
Коллективизация в комиксах

Чёрные тучи — как истребители,
Как железные стрекозы над степным озером.

Талантливый
Режиссёр Пырьев
Выгружает коробки со всяким киношным скарбом,
Просто тебе последние
Грозные бастионы мужского мира
Посреди раскалённой степи.

В главной роли любовница Пырьева
С несколько нескладной попою —
И льётся солнечная пропаганда:
Колхозники едят арбузы
И заливают соком белоснежные сорочки,
Заливают соком вкусную еду и точную любовь.

Но вдруг Пырьев выходит вон
С пропотелой съёмочной площадки,
Закрывается
В самодельной душевой.
Грянь, убогий степной душ!
Смывай мужскую грязь!
В каждой капле —
Муляжи тракторов, эрекции танков,
Ряды покорённых солнц, рек и театров,
Каждая капля смывает с кожи
Сомнения насчёт попы любовницы
Вместе с правыми и левыми уклонами,
И выбегает Пырьев совсем голый,
Даже без полотенца,
Его мышцы, его глаза снова готовы
Врать с любовью,
Врать из любви,
На мокрые ноги Пырьева налипает песок,
И они похожи на львов.

Вечер. Я подошёл к окну.
Невидимые ветки, невидимые воробьи.
Зато видно в окне пятиэтажки напротив,
Какую передачу смотрит по телевизору её вялый житель,
Нет, это не фильм режиссёра Пырьева.

Попасть в такт

Игрушечная неоготика сахарного завода.
Лампочка ночи.
Лес за рекой.
Парень с девушкой на умолкнувшем острове.

Этот белый дым на ночном небе
С детства не даёт покоя,
Щекочет сердце
И будто говорит страшным таким голосом:
Утека-а-ай! Утека-а-ай!
И они пускаются наутёк.
А работники сахарного завода
Ровно в двенадцать
Забираются на заводской трубы верхушку,
Прыгают в чёрную дыру —
И белый дым нежно поднимает их в небо…
Смотри, — шепчет парень девушке, — во-он ещё один полетел!
Представляешь, — отвечает она, — как они летят
Всё выше,
Как земля отдаляется и мерцает,
Как колеблется под ногами
Сверкающая бижутерия городов, автотрасс, стоянок
И пустых супермаркетов —
Целые гроздья пропавших притягательных дешёвых бирюлек,
А потом заботливый дым возвращает их назад,
Ставит на землю,
И назавтра
Работники сахарного завода
Не припомнят, что с ними произошло!"

Парень молча выглянул
Из-за её плеча,
Коснулся волосами её щеки,
Чтобы увидеть, как в реку
С плеском падает кусок света,
И его съедают мальки,
Чтобы услышать, как приземляются
Работники сахарного завода,
Где-то далеко — среди напряжённой тихой просторной
Земли, освещённой огнями теплиц.

Грот

заходишь один в подъезд
словно пиратский кораблик в потайной грот
только что сокровищ не везёшь
и ждёт тебя
не персиковый очаг
а недвижная мёртвая ветка тёмных окон

Последний день июня

летом звуки как огромная кружка
играет бах
и за ним спешат дети
с вечерней медовой улицы
в комнату брызжет листва
пианистка переворачивает страницу и говорит
ничего себе

Отель «Мраморный октябрь»

Может оно и не на что смотреть
Из этого гостиничного окна
Но я упёрся лбом в стекло и всё вглядываюсь
А сзади на стенах номера
Возникают бледные лица бледные руки
И бледный насекомыш солнышко перепуганно отступает

Вот живу я на третьем этаже
И вижу как из окон сверху и снизу
Выпадают люди получившие
Исчерпывающую информацию о масштабе глобального кризиса
Не потому что испугались
А потому что устали представив сколько кругов
Сколько бронзовых сфер подземелий алмазных
Перекрёстков водных им придётся пройти заново
Выпадают не выключив за собой свет
И электричество преступно тратится вхолостую
Ухудшая
Экономическое
Положение
Общества

Я съехал из отеля
Вместе с уволенными азиатскими уборщицами
И попугаем который до сих пор проверял
Фамилии постояльцев на завтраке
Из колёс автобуса вдруг исчез воздух
Я пересел в трамвай
Но кони тянувшие его разбежались
За ними разбежались люди
И только югендштильный потолок блистал в тьме
А табло напоминало о моих именинах
Мне чуть ли не одному было некуда бежать
Я думал о неясных наслоениях кофейной гущи будущего
Но вдруг понял что будущее-то ладно —
Прошлое я знаю ещё хуже!
Я же фактически не помню
Ни одного лица!
Вместо лиц — какие-то торты да пирожные
Скульптуры пруды планеты острова
Я даже не припомню где я был 8 сентября
Что такое вообще было 8 сентября

Бим-Бом!
На тёмном макете ратуши
Играют часы и поёт ночная женщина
Слава Богу на ночь останавливается всё
Даже курс на вокзале
Даже таксист на педали
Даже голубь паники
Даже я в мягком пустом трамвае


Перевод с украинского Дмитрия Кузьмина
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney