РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЮрий Гудумак
Классические аттические сумерки
24-09-2021 : редактор - Владимир Коркунов
Призрак любителя мемуаров
Герцог де Сен-Симон (Дюк де)
предшествует отпрыску того же рода в лице
известного утописта.
Поглощенный воспоминаниями,
он дожил до глубокой старости.
В каком-то смысле – тоже самоубийство:
изменившись в физическом и психическом отношении,
самому оказаться в чужой среде.
Больше того: скрипя
пером, пережить самого себя
и постараться этим воспользоваться. Теперь он сам –
как тот, о котором столько писал:
как солнцеобразно
благоденствующий Людовик, пьющий стаканами воду
с небольшим количеством флердоранжа.
Наизворот тому,
что печень вырабатывает больше желчи, он становится кроток.
Но не краток. Запинаясь, откашливаясь, плюя
(на будущее) в золотую плевательницу,
ощущая, как приступами подагры
спирает дыхание.
Но и это не входит в его нечеловечески разрастающиеся Мемуары!
Кривым горбом изогнулась спина, внутренности
поднялись кверху, подбородок
достигает уже пупа.
О размерностях слезы у позднего Дидро
Четверть века, угробленных,
в силу то ли привычки, то ли скрытнейшего из зол,
на создание Энциклопедии, порождают у автора
сверкающий крупной слезою взор.
Слеза – главное в портрете Дидро, оплакивавшем былые
годы. Но не это ли Провидение?
Будучи уже человеком с надорванным здоровьем,
глядя из бельведера,
что же видит Дидро?
Путешествие Бугенвиля, сон Д’Аламбера:
воспроизводит, развивает и приукрашивает
этой вот – выпуклой плачущей четвертью диоптрии.
Солнце больше Пелопоннеса
Сен-Симон, конечно же, утопист.
Как и всякий смелый –
удивительно, что эти два слова рифмуются –
как и всякий смелый
смертный.
Либо – просто жертва
бесконечное множество раз
над собой совершенных самоубийств.
Не то что ему претит грамматическая форма прошедшего времени –
очевидно, она обратна
его неполным (о девятнадцатый век!) полста.
Даже их он вкладывает в уста
пророчествующего Сократа.
Греки во многих вещах не смыслили ни бельмеса.
Представление о том, что солнце больше Пелопоннеса,
казалось грекам нелепицей или вздором.
Одновременно правильно: чем для Сократа
была цикута – Анакреонту дала цикада.
Сумма осеней
Классические аттические сумерки –
это когда воздух становится какой-то заплаканный, слюдяной,
заодно с луной.
Все лучше, чем так. И нету другого счастья,
кроме того, которое завещал нам Шатобриан, –
кроме как попрощаться
за него с горой Гимет, где он оставил пчел,
с мысом Суниум, где он слышал кузнечиков…
Рой пчел над горой Гимет
превратился в Плеяды и в Новом Свете завоевывает цветы.
Но к каждой былинке его времени, из тех, что здесь видишь ты,
в общем, добавить нечего:
в Аттике все по-прежнему – обосновавшейся на века
в стороне от всех и такой не свойственной
более никакому другому месту.
И оливковый листок, и виноградная косточка,
будь они-де еще мертвей, или сколько им ни давай,
представляют собой ту же самую сумму осеней:
как и два столетия назад, начинающуюся межлунием,
новой луной, месяцем, круглой, или полной,
луной, луной на ущербе и мысом Суниум.
И роса на ветке оказывается цвета сцеженной бирюзы
водорослью слезы.
Поход Муммия на Коринф
Заносящий в записную книжку
свои тайные расходы по-древнегречески –
таков Курье последних лет Империи, шлифовавший,
по словам Сент-Бёва, слог до блеска мрамора или оды,
свидетель античной вазы, разбитой вдребезги.
Нелепая смерть в непрерывном ряду костяков и мумий.
А так – опять обошлось бы тюрьмой, конфискацией тиража…
И Сент-Бёв приводит фразу, единственно дорожа
в ней тем, в чем Курье действительно непрерывен:
участвуй Курье в походе Муммия на Коринф, –
об этом не знал бы ни черт, ни Муммий, –
он сердцем был бы на стороне коринфян.
Новейшая политическая экономия
Бледный, как выходец с того света, без плаща,
Мишле так дрожал, что долго не мог начать.
Слова его походили на то,
что он, движимый каким-то предчувствием,
не оставлял на дороге, а всю жизнь подбирал. (Кладя в полы плаща.)
Потом, вглядевшись, он с душевным трепетом обнаруживал,
что собрал не камни, не булыжники,
а кости своих предков.
Эта его поклажа,
и правда, способна сделать долг бесконечным.
Что отличает кости от денег,
так это не их оттенок,
а то, что, зарывая и те и другие,
мы не выводим кости, как деньги, из оборота. Ими заполонена
земля. Империя, в этом смысле, есть не что иное, как кража.
Слушай же, как после долгой зимы плачет (будто блюет)
лягушка-жерлянка, и смотри, как стоит на ущербе
червивая (с червоточиною) луна.
Отеческий logos Греции
Такова уж наука о бытии, что отеческий logos
напоминает теперь очертаниями остров Кос
или остров Родос,
а не мысль Платона. Тоже, если подумать,
способ приблизиться к пониманию прошлого.
На что она-то, эта наука о бытии,
Тэна настолько-то и подвигла
…вглядеться в простор Средиземного моря.
Дальше цитата: синевой и блеском – как шелковая туника,
с выступающими из него мраморными телами
тысячи островов.
Все, что мы можем видеть, без долгих слов, –
греческий мир, отеческий logos Греции, заранее приобретший
очертания в зависимости от противолежащих прибрежий.
Да и есть ли для грека сочетание счастливее,
чем пример островов Спорад?
Чем подсказка Судьбы создавать
всеохватывающие понятия, в то же время – чувствовать их разлад?
Удаление между ними дает появиться смыслу:
там, где герой все еще полубог,
от глагола «быть» остается простое «мог…»
Век Бодлера
Кредиторы преследовали его. Похоже – те еще черти.
Давала знать о себе болезнь.
К этому добавлялись размолвки с подругой жизни –
размолвки почти из числа любовных.
Бодлеру не оставалось ничего другого...
как входить в обличья другого, искажать лицо
до неузнаваемости, как какой-нибудь беглый каторжник,
как какой-нибудь уголовник.
Взять хоть эту его привычку: цепенеть
очертаниями гиппократовой маски – чертами смерти.
В век Бодлера, когда цивилизации скоро будет, увы, подвластна
вся территория, изображаемая до мельчайших
подробностей на огромных листах кадастра
(кадастр, по ходу дела, легко переводится на язык реестра
налогообложения, трата его отверста),
можно скрываться не то что в читальных залах или кофейнях –
в хитрых уловках метрики, в откровеньях,
делающих из поэта опиомана.
Стихотворение же напоминает уловки плана
большого города. И вообще:
чем трудней разыскать человека –
тем больше вызывает он подозрений.
Ветер вылущил сердце.
Жалкий, развевающийся на ветру,
сюртук. Старина завернут в него, как в подобие паруса...
Тех, кто до всего этого не дорос, Бодлер ни во что не ставил.
«Сколько дают в ломбарде за лиру?» «Пьете ли вы осенний
отвар из амброзии?» «Едите ли вы жаркое с Пароса?»
Великое обнажение зимы
Нахохлившись, точно птица, дрожа
от холода, Малларме проходит сквозь великое
обнажение зимы. Душа
пернатого обнаруживает себя
уже в этих словах грустного песнопенья
(или жалобы), продолжающих звучать
вплоть до нашего времени: «Ночные перья,
которые я по утрам отрываю от себя,
чтобы писать свои поэмы, к полудню
еще не отрастают». Зимы сродни безлюдью –
одиночество поэта не в состоянии выразить
никакое народочислие.
И тем более – если это одиночество Малларме:
одиночество птицы или еще – багрящейся ежевики,
чьи листья (они же – перья), держась всю зиму,
сохраняют, о чудо, осенний оттенок. Глаза отвыкли
от подобного хроматического наваждения:
зеленое переходит в желтое, желтое – в красное
и опять порождает чистое
листвие. Точно поэзия, сама
умирающая, просуществует столько же,
сколько просуществует сама зима.
Разновидность солнца
Бюффон составлял гербарии.
Продолжая дело, Шарль Огюстен Сент-Бёв
называл себя натуралистом в области человеческих умов.
Развивая Сент-Бёва,
любой из нас мог бы связать любого
с самим собой непрерывной генеалогией:
точнее, как ум Сократа – с выпитой им цикутой
или ум Феокрита – с его любимицею цикадой.
В более близкие к нам времена
то же проделал Ван Гог, чтобы стать подсолнухом,
или, к примеру, Хайдеггер, мышление которого,
напротив, устроено, как лесные тропы.
Но именно так, и никак иначе,
и Ван Гог, и Хайдеггер сами себе подобны.
Вот почему это то, что от них остается,
даже если отнять весь ум.
Об этом бы и сказать, как Сент-Бёв – скрепя
сердце, хотя бы чуть слышно, для самого себя.
Ван Гог больше похож на подсолнух,
чем сам подсолнух,
если только не считать настоящим подсолнухом
какую-нибудь разновидность солнца.
2009 / 2010
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney