СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВБорис Херсонский
ИВАН БУНИН
28-09-2010
Иван Бунин
1
В центре блюда - выдолбленный ананас
с окошечками и свечечкою внутри.
Янтарные ломтики разложены по краю, по кругу.
Скатерка бела, накрахмалена. Что ни говори,
а жизнь продолжается. Двое сидят лицом друг к другу.
Коньяк подают в заварочном чайничке,
пьют из чашек - военный сухой закон.
Кабак безуспешно прикидывается подобьем боярской палаты.
Свеча изнутри ананаса светит, как у икон.
Но наши лица - не очень-то лики, не очень-то святы.
В относительно свежей газете - устаревшие вести с фронтов.
Из под козырьков глядят мертвые офицеры.
Дежурные оптимисты играют шутов.
Нужно иметь чувство меры даже в деле надежды и веры.
Ян прихлебывает коньяк и думает: а ведь мой собеседник, он
хорошо бы смотрелся при погонах, в офицерской шинели,
да и я не хуже, но мы сидим без мундиров и без погон,
и умрем, похоже в изгнании, в старости и в своей постели.
Государь отправился в Ставку. Там-то, видать, господа
депутаты к стенке припрут его и выдавят отреченье.
Россия умрет республикой, как положено, без стыда
и страха. Ян крошит между пальцев печенье.
Время ускорило бег. Вот, прошла неделя после убогого Рождества,
Вот и Новый, семнадцатый. Еще пять день - и Крещенье.
Будут солдатики в прорубь нырять за крестом - из озорства.
Каждый найдет свой крест - в его последнем значеньи.
Ян представляет себя черноглазым мышонком, пробравшимся в ананас,
встает на задние лапки, бегает вокруг свечки.
Бога нет, потому и прощает. А история не помилует нас.
Целит прямо в сердце России. И ружье не дает осечки.
2
По Рождественке чинно гуляет угрюмый Ян.
Бородка нос и кадык спорят о том, кто острей.
Яна хватает Серж - известный буян,
берет под локоток, тащит в кабак скорей.
Серж патриот. В полдень - умеренно пьян.
Все хочет про Русь, да про наших чудо-богатырей.
Да все Яна костит за недовольство Россией,
скорее Господь победный день принеси ей!
Какая победа? -Ян говорит, - Россия сгнила в окопах,
всюду полно дезертиров в рваных шинелях да бабьих салопах.
Насмотрелся в деревне на мужиков, на самих себя не похожих.
В руках - гармошка, а в голенище - ножик.
Погоди, горячится Серж - понятно, народный дух
растлился в интеллигенте, но в мужике не потух!
Ах, когда ты был в деревне? -Ян говорит, -
Вот я обходил с двустволкой родные края,
смеркается, видишь зарево, думаешь что это горит?
Скорее всего - горит усадьба твоя.
Попробуй, вообрази Аполлонову лиру и пенье харИт!
И долго ли нам осталось хоть такого житья!
Серж выпивает рюмку, откидывается на диван,
мели Емеля, твоя неделя, ты так всегда говоришь!
Вот разъясни, почему ты Ян, а не Иван,
с таким прозваньем дорога в Варшаву, Прагу или Париж!
В Париж! - отвечает Ян, всех нас занесет туда,
если счастлива наша звезда.
Впрочем, Варшава и Прага тоже прекрасные города.
Дорога - скатертью! - Серж рассердился, - мы тут остаемся!
Христос повелит - погибнем, а смилуется - спасемся.
Ну скажи мне, Ян, чего ты от России хочешь?
Песен наших не знаешь, в Церковь нашу не ходишь.
А я в воскресенье два часа отстоял у обедни!
Заказал молебен. Был у вечерни намедни.
А с утра крестили... Понятно, - думает Ян, - этот кретин
не удержался, напился сразу после крестин.
***
Видится сеятель, широким жестом зерно
бросающий в землю, распаханную сохой.
Борода и поддевка как полагается, но
пшеничка с гнильцой, земля оказалась сухой.
Холмы заросли кустарником, вызверившееся село
давно уже пригород, где заводская труба
единственная вертикаль, а дома повело,
и слабые ножки не прыгнут выше узкого лба.
Еще бывают столбы и гудящие провода
на фарфоровых рюмках, перевернутых, потому
столбы и не пьют, идешь, не зная куда,
приносишь не знаю что, не нужное никому.
Пословицы начинаются с если бы да кабы,
романы, к примеру, с «Федор молча сидел в углу,
не глядя на Варю», и звук предвечной трубы
подымает солдат из гроба и уводит во мглу.
Иван Бунин в Одессе
Весь вечер у Яна сидит Волошин -
велеречив, бородат, взъерошен.
Обнимая воздух, разводит руками,
примеряется, видно, как с большевиками
обняться и слиться в порыве едином
барину-поэту с мужиком-простолюдином.
То-то время! Разве только на атлантов
и кариатид не цепляют красных бантов.
Матерь-преисподняя ворота открыла -
выпустить на улицу бесовские рыла.
Мы и сами с усами - звереем, сатанеем,
газетки читаем, все никак не поумнеем,
не поймем газетка тем лживей, чем свежее,
братики-солдатики, что вам сидеть в траншее,
отдавать буржуям головы и шеи!
Осталось пить чай пустой, вполуха слушать Макса
про ангела мщенья, про учение Маркса,
то и хорошо, что все непоправимо,
от этого светлеет лик серафима,
а серафимов девять, один другого краше...
А поживи-ка, Макс, на кровавой каше,
на кровавой каше да красной самогонке,
да воспой осанну родимой сторонке
с березкой, рябиной, широтою свадеб,
с петухом-пожаром на крышах усадеб.
Ах, Макс! Поищите кого-то поглупее
для Ваших разговоров, хоть вот этот в портупее,
царской гимнастерке, а погон-то спорот,
да вошь тифозная заползла за ворот.
Странно, ведь Одесса - такой красивый город,
откуда же на улицах столько уродства,
и у всех уродов - чувство превосходства.
Тянется время, не уходит Волошин.
Завтра вечером вновь придет непрошен.
***
От уличного безлюдья и непроглядной тьмы невольно тянет туда,
где свет, где люди боятся не столько бандитов, сколько Божья суда,
где свечи горят, где восклицает хор,
почти все равно - синагога или собор -
смиренное пенье, и чтение - нараспев.
Почти все равно священник ли, кантор стоит, руки воздев.
А как счастливы были, мы тогда алтари
обходили десятой дорогой. Отвратительны были цари,
когда мы имели помазанника, царя.
Ничего не поделать, пропала Россия, пропала зря!
Ничего не скажешь, еврей-комиссар здесь первый герой,
но ты, литератор русский, на очереди - второй,
модернист, символист, футурист, завсегдатай "Бродячих собак",
или как их там? В кабаке и литература - кабак.
Завывают, друг друга не случают, лишь бы читать самому
по-кошачьи, по-волчьи - ни сердцу тут, ни уму,
ни желудку пищи, только дым папирос,
зелено вино, половой вопрос.
Вам бы в тулупах с берданкой хлебные склады стеречь,
а вы изгибаете, в три узла вяжете русскую речь.
Сначала мутится язык, вслед за ним - страна и народ
не поймешь, что орет - широко разевает рот.
Ты бы слушал его, литератор, когда он униженье терпел,
зыбку ногой качал, колыбельные песни пел,
рассказывал сказки Киреевскому, Афанасьеву, но в те года
слушать было скучно. Себя самого литератор слушал тогда.
Сердцем слушают революцию... Придумают же господа.
Темными вечерами хочется под купола,
под защиту ангельскую, или в усадьбу, где мать тебя родила.
Пока не грянет гром, не перекрестится раб-мужик.
Но если уж барин перекрестился, дело и вовсе - пшик.
***
Бухта пуста. Хоть бы дымок или парус вдали!
Ян размышляет о России, которую не берегли,
не понимали, как счастливы были, хаяли, как могли.
Да, конечно, сволочь Распутин, маленький Государь
будто-бы просит каждого: "Подойди и ударь!".
Подходили и били, долбили газетным словцом.
Додолбились до Ленина и дело с концом.
Что касается Ленина, Ян писал о нем так:
"О, какое это животное!". Но теперь
Ян поставил бы тут вопросительный знак:
"О, какое это животное?". Действительно, что за зверь?
Каждый из нас похож на птицу или зверька,
кто на кота, кто на верблюда, кто - на хорька.
Вот у Х., поэта из местных, жена-красавица. Глянь:
то ли птица-грач, то ли большеглазая лань.
Видел в театре еврея. Клювастый, как пеликан.
Все трепал кучерявую дочь, а она - вылитый черный баран!
Что до Ленина (в том-то и фокус!) он лишен человеческих черт,
также - черт животных и птичьих. Чистый фольклорный черт.
Да, прибрали большевички интеллигентов к рукам.
Даже В. не стесняется прислуживать большевикам!
Приходил к ним в редакцию - выгнали, говорят не гож.
Кстати, о В. На какое животное он похож?
Есть в нем что-то от зубра-Минотавра. Античный тип.
Сегодня снова идет в редакцию. Крепко влип.
Вчера говорили с ним о красном профессоре Щ.
Представлял его как продажного, перекрученного хлыща.
Так нет же! Обычный, запойный, мечтающий о заре
человечества. Вот-вот умрет в холодной своей конуре.
Ян доходит до Воронцовских ворот, смотрит на мраморных львов,
поворот, кругом! Обычный маршрут таков:
от Пушкина - до Воронцовского вымершего дворца,
сквозь решетку его видишь только с торца,
И снова - к Пушкину вдоль по аллее пустой.
Пушкин он наш, народный поэт, человек простой.
***
"Какие из них декаденты! Они
здоровые мужики! Их бы отдать
в арестантские роты!" В минувшие дни
эти чеховские слова Ян повторял опять и опять.
Ян не верил в Бога и не любил декадентов. Он
при случае сам бы собрал их в скотский загон,
в колодки обул, приставил бы к ним караул,
а сам читал бы газетку, усевшись на венский стул.
И вот в Одессу пришла окаянная безбожная власть,
на декадентов-интеллигентов открыла зубастую пасть
Попам и раввинам тоже не сладко. Бог не в чести.
Спасайся, кто может. Господь не придет спасти.
У ревкома моряк сторожевой качается пьян.
По бульвару с тросточкой гуляет подтянутый Ян.
Местный поэт поздоровался. Ян в ответ не кивнул.
Вдали пароходик плывет - должно быть, в Стамбул.
Матрос пинает собачку - та отлетает с писком.
Ян читает газетку с расстрельным списком,
в кафе Фанкони, усевшись на венский стул.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney