РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВВиктор Качалин
ПРОСЕКА
30-09-2015 : редактор - Василий Бородин
+++
Дыханье стихает. Захлопываются поля
и раскрываются книги. Ты был подписан
на восемь томов, но последний так и не вышел,
да и нужна из него лишь последняя страница,
просека в дальнем лесу, где жадно пьёт глазами небо
чайка на столбе.
В перекопанной глине ворочается ручей,
дальше торфяник, озеро, гиблые ёлки, полные сухого света,
папоротниковые обманки
и белокрыльник в ямах.
Ящерицы греются в солнечных снах,
тронешь одну – остальные с шорохом растворяются в воздухе.
Так произошли птицы и пальцы. Дальний неслышный гром.
И никто не цепляет тебя за плечи,
ты как рогоз, и в тебе гроза,
видно в оба конца, и нет начала у просеки.
+++
В горло пластами мёда вливается свет,
просыпаемся, и ни капли воды,
лишь прохладный кварц излучается с потолка,
пронзает нас.
Из лона каменоломни белыми глыбами нас выносят,
впивается в кожу песок,
брошены под оливами, слышим:
серебрятся узлами объятий стволы-облака.
+++
По сосновым горам мерцает кречет,
над рекой пещеры пусты,
незаперта дверь.
В каждом камне лицо,
и скалой не прикроешь слёз –
посмотри, как тихо стоят её груди под осенним дождём.
Раньше трогали бездну,
сильной рукой выбирая глину, лепя богов,
или пели, чтобы её успокоить, заворожить.
А теперь она раскопана,
словно старый карьер,
и воронка всё глубже в пропасть.
У мраморного края
вылизываем имена,
мягкой пылью слепим глаза,
слаще упругих колен земли
не было и не будет.
+++
Илье Лапину
Когда на нитках день висит, как тать,
пугаясь своего тепла и лени,
и тучи поплотнее подлатать
ему придётся на коленях,
чтобы продлился солнечный сентябрь
до самых холодов, когда отрежет
кудрявым клёнам крылья на локтях
тот бесконечный скрежет,
зовущийся то сивером, то тьмой –
я дом не запираю свой:
«Попался, далеко тебе, старик,
хоть ты и вьюнош моложавый,
до синих глаз, начитанных из книг
тюремной летнею державой –
там полнота была, ты ж – нищета,
сорву до нитки, и лети спроста».
А в ноябре прищурится пастух
до четырёх часов близ облачных овчарен
переводя усталый дух,
впоясан в небо, крутобок, бесшарен,
улыбку солнца грешную ловя,
напоминая муравья,
в необоримых волнах
вертящего подсолнух
и чернотой его храня.
+++
Брошены детям сети
лучами садов,
нераспутанных пятниц волосы
со дна Чистых прудов.
Старый трамвай коробка судеб,
осваивающая кольцо,
новый – словно лоб эпиорниса,
ископаемое яйцо.
+++
Е.Извариной
Сто закатов, сто лишних
журавлиных станиц
на задворках столичных
разом ринулись ниц.
Оторвись от холстины
и впусти в свой загон
золотые пластины,
а затем и огонь.
+++
Нандзеду
Кто нам скажет: «Премудрость, прОсти»
Или просто: «Пошёл, пошёл!»?
Кто сожжёт нас в небесной горсти,
Словно рой ошалевших пчёл?
Кто расскажет, что всё в порядке,
Что дымарь несёт господин?
Из полёта к сверкающей матке
Возвратится счастливец один,
Всё отдав ей – до смерти жала
Доплясав в беззастенье дня,
И в себе она удержала
Перекрёсток тебя и меня.
+++
Из реки вырезая розу, из облака плети,
из заката гранат выжимая,
пока под ногтями не станет чёрным,
город принял от солнца щепотку смерти
и вздохнул смелей, вынимая стёкла из горла.
А второй гостинец – с заваркой настой на звёздах,
лунным ягелем измеряющий время вёрстки.
Книга кончена, свитки заполошились в гнёздах,
за седьмым кольцом одиноких миров напёрстки.
+++
Стрекозы в брачном полёте, мушиных радуг изюм,
алая бабочка словно улыбка Творца,
пурпурные клёны, мимолётность начала и верность конца.
Дружеский треск дроздов и мир преимущий ум,
брызнет светом нивесть откуда осенний шум,
прощальный подарок зелёного кузнеца.
+++
Васе Бородину
Сквозь стекло проникают сны скоростные,
от скольжения на крыле до посадки в поле
много попыток увидеть след запаханных глаз,
там они, под землёй, схваченные корнями.
Будет ливень струной языка или татем крадущимся к ночи,
стуком в дверь сохатых утех или волком сжатым на крыше мира,
одинокое дерево хочет познакомиться с осенью
и лезвием, проникающим до сердцевины.
+++
Прогорев дотла, усадьбы купаются в лете,
Натирают хребет о небо, бегут в столицы
Мимо мнимых берёз и сосен, дающих детям
Неразменный клад без ожога мозга и роговицы.
С фотографий грибы моложавей мозаик
переливаются неподъёмной ношей,
от упрямой зелени промерзая,
их по памяти перекрошит
та сторона листа, незримая и простая,
точно мастер чугунного литья
в огненном золочении умирая,
просит питья.
Захороненный в шахтах под самой Лугой,
твой плутоний когда-нибудь да проснётся.
Ты, земля, сурдокамера с центрифугой,
чтобы молча радовались, увидев солнце.
+++
Над Тёплым Станом тучи разошлись,
и небеса кругами в три обхвата
твою, мою несбывшуюся жизнь
бросают выше. И не виноваты
ни облака, похожие на вату –
им нет сравнений, это человек
играет в нарицателя имён;
не виноваты вязы, ивы, клён,
они кругами время обнимают,
и прячут луч, невидимый для нас,
он вверх идёт легко, но в этот раз
круговорота мук не понимает.
Ему легко порхать – как тем дроздам,
что всю рябину съели к холодам.
Так полагал блаженный Августин:
история – в луче, а не в спирали,
пусть свет и мрак везде огустевали
на разных полюсах, но лишь кретин
сведёт их к равномощности миров,
один наш мир, и он извечно нов,
неуловим в листве осенней ёж,
неумолим летящий с детства нож,
его теперь не спросишь: «Где живёшь?»
Он всюду здесь. Мы руки поднимали,
чтобы его, сердечного, поймать,
и падали сквозь небо вдругорядь.
+++
Сентябрь скончался. Утром - вынос книг.
Развеселит лишь детский крик:
«Темничный дождь лучом проколот,
Вчера - был золот!»
Из каждой капли осень сделает отвес,
Деревья ждут, отбрасывая зданья
Туда, в рассредоточье ожиданья.
Пройдём насквозь суровый, мягкий лес,
Нерасстилаемы ковры, дубы ленивы,
Резьбу по клёнам, ссохшиеся ивы,
Пока вдали не загудит закат,
Так называемый ноябрь, и МКАД, и ад.
Здесь нет спиральных гор.
Холмы – в воображенье. И срытых нор
Парит сраженье.
А птицы улетели в вырей,
Где нет чистилищ, только Нил и крылья.
+++
Бабочка била Чжуана шутя по губам, а любила Чжоу,
сложив топориком крылья, садилась ему на крылышки носа, скрывала полдень.
Слишком поздно узнала: снился он ей белокрыльником на болоте,
был всё единым, и превращениям отдавался.
Когда у Чжуан Чжоу жена умерла, он играл на цине её звонкого тела
струнами света. На лице одинокая бабочка, за глаза ей хватило полнеба.
+++
Чаши с вином хризантемы сами и в них роса пустотела
мимо губ бежала беззвучно в распадок сердца
делать нам было нечего и ты собирая вещи
гладила против шерсти цилиня
а ливень хлынул из пяток
лучше бы ни моста ни звука ни грома
нас оглушило хлопанье мокрого фынхуана
острее чем скалы – сосны, плавно надулось и лопнуло небо
+++
Нарисуй мне небо, как оно в землю вплавлялось, а затем уходило вверх
Малым дыханием здесь оставалось для всех, будто не для всех,
Обнимало за спину, месило в потоке глину, тратило молнии, ни на что
Не обращая внимания, пока города не расплатятся сто на сто
За молчанье гранатов, стоны кедров, за океан детей,
Уводимых в прогон, где свет выворачивается в себя, и никаких скоростей,
Только сжатый миг и хребты из книг. Языком попробуй меня согреть,
Вспоминая под нужным небом материк, на котором проще всего умереть.
Сентябрь 2015
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney