СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВЮлия Тишковская
Дорога из белого кирпича
04-01-2008
Дорога из белого кирпича
(сборник верлибров)
Лестница
Лестница как из воздуха, и я поднимаюсь все выше,
в надежде найти что-то на последней ступеньке,
но она ускользает от меня, словно сон заболевшей.
И я уже не хочу идти, я хочу вернуться,
снова быть в этом воздухе, полном бреда и смутного запаха,
снова жить и участвовать в этом непонятном спектакле.
Но она зовет меня, странная лестница,
где на каждой ступени чья-то правда и горе.
И я должна пройти, но чем ты заплатишь за это?
Послушай, давай без жертв.
Достаточно и того, что ступеней больше, чем жизни,
а жизнь короче подъема на самую маленькую ступеньку.
Лестница как из воздуха, и я поднимаюсь все выше…
август 2000 г.
Твоя любовь
(С.Б.)
Я люблю твою любовь.
Смотри, она такая дрожащая и беспокойная.
Она устала.
Она ведет себя глупо.
Хочет того, чего уже никогда не получит.
Она сильная.
Но
рядом с ней все подозревают тебя в безумстве.
Она швыряет тебя под ноги,
убивает молчанием в телефонной трубке,
затевает бессмысленную погоню,
сыпется снегом вечернего одиночества,
рвется наружу, разрушая твое тело,
вечно требует жертв.
О, как она прекрасна!
С некрасивым лицом, усталыми глазами.
С мрачным светом зрачков,
заглянув в которые,
ты увидишь ужас,
говорящий,
что уже ничего не изменишь.
Когда ты живешь с ней,
ты уже почти умер.
Но если она уйдет,
тебя как будто просто никогда не было.
Я люблю твою любовь.
Смотри, вот она.
Вот.
Пожалуйста, давай подойдем.
Ты думаешь, ее можно погладить?
Знаешь,
мне так хочется,
чтобы ты нас познакомил.
сентябрь 2000 г.
Я играю
(С.Б.)
Я играю с пространством.
С высоты смотрю, как падают люди.
Одни расшибают лбы, другие – колени.
А я не вижу их боли.
Я уже мчусь, блеща километрами.
сквозь города и чужие мысли.
Я играю с пространством.
Скользя в твоей комнате, прислушиваюсь к дыханию.
Ты спишь…
Я играю со страхом.
Черный, жуткий, почетный коллекционер масок.
Кому является одиночеством, кому – смертью.
Но я не знаю их расширенных зрачков.
Дрожа, я уже вытащила карту.
Страх ненужности – теперь мой козырь.
Я играю со страхом.
На правах гостя приглашаю его к тебе.
Не бойся…
Я играю со временем.
Строю башни секунд и замки веков,
миллионы раз возвращаясь к одной и той же минуте.
Я не чувствую тяжести сна.
Растворясь в безвременьи, я всегда была и никогда не существовала,
я рождаюсь, одновременно наблюдая свою смерть.
Я играю со временем.
Я разбила твои часы, давай останемся вместе!
Ты плачешь…
Я играю с любовью.
Прячась от нее, зову во весь голос,
превращаю ее в дружбу, а дружбу – в ненависть.
Я уже согласна потерять себя.
Вместе с ней проникнув в каждую клетку,
становлюсь им, ей, тобой.
Я играю с любовью.
В твоем доме я почти что поймала ее.
…Ты открываешь окно…
август 2001 г.
Снег
Целый день падает снег.
Рвется к земле, ложится, приветствуя.
Мокрый, холодный, подгоняемый ветром.
Снег, остуди мое сердце!
Укрой его ледяным одеялом.
Укутай холодом до неслышного шипения.
Ведь слишком горячее не живет долго,
взрывается,
гаснет,
умирает.
Ракетой, свечой, человеком.
Так коли же его белыми иглами,
остужай до обывательского спокойствия,
ведь холод так приятен больному.
Закружившись минусовым вихрем,
как прекрасно станет оно в ожерелье из инея!
И с ним внутри, я
буду жить спокойно, расчетливо,
во «мне все равно» и «так будет лучше».
Целый день падает снег.
Рвется к земле, ложится, приветствуя.
С неба машет мохнатой лапой, как другу. –
Анастезиолог.
декабрь 2001 г.
Старушка
Старушка подняла опавший лист.
Кленовый. Желто-красные прожилки.
И улыбнулась.
Вот здесь – память. Вот она.
Проросла ответвлением стебля.
Все хотела чего-то.
Сейчас
многое отдала б, чтобы хоть чего-то хотеть.
Все кого-то ждала.
Теперь
настала пора учиться никого не ждать.
Все верила во что-то.
Ныне
утешает лишь воскресный звонок и вера в загробную жизнь.
А вот это – страх.
Лезет, цепляется зубчатыми резными краями,
повторяя кленовый контур.
В 10 – ночами – плакала от возможности умереть,
в 20 – от желания,
в 30 – от бесполезности и того, и другого.
А сейчас уже не плачется.
Только в жадной тихой темноте –
крошечный серый комок надежды,
что это – не навсегда,
что когда-нибудь я еще буду…
Старушка подняла опавший лист. –
Моя душа.
декабрь 2001 г.
Без названия
(часть 2)
(С.Б.)
Если б ты захотел, -
повернуть рычаг стоп-крана было б так легко и не стыдно,
что все люди сбегутся: «Какое нахальство!», -
и сам проводник,
брезгливо поморщившись: «Ваша остановка!» –
с размаха кинет мой чемодан на перрон.
и – по твоему взгляду – как по команде –
маленькие зверюшки –
зрение, слух, осязание, - вырвутся,
закружат, завертят тебя в бесконечном свете,
чертя по платформе прекраснейший из узоров;
зачирикают, защебечут, перебивая друг друга –
все-все-все.
А потом,
зажмурившись,
кинутся к тебе на руки и затихнут –
под стук сердца –
лишь от одного факта твоего существования.
Если б ты захотел… -
смысл жизни – на большом железном подносе. – ключи от города.
Но ты не хочешь,
и печальные зверюшки,
уныло зажав ключ в лапках,
болеют, старятся на дне моего усталого чемодана.
январь 2002 г.
Три признака шизофрении
Известно ли в точности, как начинается шизофрения? …
Ты близко. Почти совсем рядом.
10 минут езды.
А я не могу тебя увидеть.
Лишь пытаюсь представить, что ты можешь делать в данную минуту.
Скоро начну составлять список…
(1-ый признак)
В который раз пытаюсь найти в чем-либо
хоть какой-то смысл.
Зная результат, это всего лишь поиски философского камня:
направо пойдешь – «интеллектуальный снобизм».
Налево – «мещанское болото».
Прямо – балансировка по краю
до упора в табличку:
«Жизнь бессмысленна».
Как смешно читать это под звук опускающегося занавеса!
Мне смешно от того, что жизнь бессмысленна…
(2-ой признак)
Читаю умные книги.
Изредка пробегает холодок:
«И у меня так было…»
Пытаюсь представить, как они умирали.
Кажется – раз и они уже там и знают –
то и мне не страшно,
то и я – смогу!
Читаю много разных книг.
В каждой вижу одно и то же…
(3-ий признак)
Ребенок никак не может заснуть,
я – допить пиво.
Произношу одни и те же слова по разным поводам.
Восклицательными знаками обозначаю свои чувства,
многоточием – желания.
Рука, с треском вырывающая страницу – это реальность.
Я придумала себя.
Боже, до чего у меня убогая фантазия!
Она марала бумагу до самой смерти, и весь персонал психиатрической больницы (м. «Технологический институт», возле собора и Троицкого рынка) любил ее.
Потому что она никогда не плакала, когда ей делали успокаивающие уколы.
январь 2002 г.
Они приходят
Они приходят с улицы,
говорят, что там – ветер.
Обжигает, щекочется, проникает в малейшую щелку.
Поэтому надо идти быстро-быстро,
подняв воротник.
опустив голову.
Они приходят с улицы,
говорят, что там – холод.
Мрачный, голодный, подстерегает одинокого прохожего.
Поэтому надо идти с кем-то,
держась за теплую руку,
ощущая присутствие.
Они приходят с улицы,
говорят, что там – темень.
Установив диктатуру, наслаждается выбором Центрального Комитета.
Поэтому надо ходить только под фонарями,
в ласковом круге их света,
различая ямы.
Обреченная их правотой,
она выходит из дома.
Одна,
удивляясь лужам,
с опущенным воротником…
январь 2002 г.
Дарить себя
Дарить себя.
Растрачивать.
Расходовать.
Расплескивать.
Раздавать по частям.
Обносить гостей,
слепя никелированным подносом.
Разбрасывать.
Разменивать.
Забить собой все полки.
(Приходишь.
Продавщица лениво:
«Кроме нее у нас ничего нет.
Лучших давно разобрали.»)
Дарить себя.
Не думая.
Не ведая.
Не предвидя.
Остаться во всех.
Отражаться хрусталиком,
поглотившись ядрами всех 13-ти пар черепно-мозговых нервов.
Безотлагательно.
Безрезультатно.
Бронируя в зоопарке вечности целый вольер.
(Приходишь.
Служитель презрительно:
«Интересный экспонат.
Подарив последнюю клетку, растворился».)
февраль 2002 г.
О зимних вещах
(С.Б.)
«Как молью, изъеден я сплином.
Посыпьте меня нафталином.
Сложите в сундук и поставьте меня на чердак.
Пока не наступит весна…»
(«Сплин»)
Твои зимние вещи
скучают на антресолях,
перебирая катышки пыли как ребенок – игрушки,
почти не чувствуя привкуса затхлости. –
Сила привычки!
Ведь скоро год как
у тебя – лето:
парниковые огурцы сменяются грунтовыми.
Повышаются объемы продаж солнцезащитных кремов.
У тебя – тепло.
И, аккуратно придушенные полиэтиленом,
они
убираются на полки ненавидеть смену сезонов,
отданные на растерзание страху выйти из моды,
раз и навсегда лишенные права на гнев
равнодушным вето хозяина:
«Никогда не выбрасывай то, что может еще пригодиться»,
приговоренные задумчивым:
«Зимнюю шапку летом никак не наденешь.
И людям смешно,
и голове жарко.»
Я – твоя зимняя вещь.
Мне бы в приступе клаустрофобии
бить кулаками заплесневелую дверцу шкафа:
«Выпусти меня отсюда!»,
ворожа над падением ртутного столбика.
А я
сижу тихо-тихо
и,
дыша пробивающейся через дверь полоскою света,
молюсь, чтобы твоя зима никогда не наступила.
февраль 2002 г.
Под землей
Я стою на эскалаторе.
Мне чудится, что сейчас он внезапно остановится,
и я покачусь вниз,
головой разбивая плафоны.
Станет темно.
И все по-настоящему поймут, что они – под землей.
Я жду поезда.
Мне хочется броситься ему под ноги,
составляя компанию примятой банке «Кока-колы» и сникерсовой обертке,
отразить стекленеющими глазами
испуганно-любопытные лица.
Переходя по мостику на другую ветку,
я вижу внизу крыши вагонов.
Когда-нибудь я прыгну,
займу пространство между
и полечу.
Скорость – 120 ударов в минуту:
точки выстраиваются в прямую,
я рассматриваю внутренности тоннеля.
Движение перекрыто.
Дежурный милиционер с матом лезет меня снимать.
И ты опоздаешь на работу
март 2002 г.
Пустота заполняется
Пустота заполняется…
бессмысленными письмами.
А у него просто весенний авитаминоз.
Ни хорошо, ни плохо. –
Никак.
И вроде все в порядке, и завтра будет еще лучше,
а он думает о том, как бы не заболела голова.
Хотя зачем ему голова?
Ему пошло бы без головы.
В ней столько ненужных мыслей.
И у него есть девушка в другом городе.
А, может, и нет девушки в другом городе.
Какая, к черту, разница, где находится этот город, если он – другой?
Там люди просыпаются медленно-медленно,
и выходят из домов тихо-тихо.
И она живет в этом замечательном розовом городе.
А ему просто не хватает витаминов.
Пустота заполняется…
бесконечными письмами.
А ему просто стало скучно.
Ни весело, ни грустно. –
Так.
И вроде все есть, и даже больше, чем у других,
а он не хочел бы поехать на море.
Хотя зачем ему море?
Ему больше пошел бы берег.
Там не надо ловить ветер.
И у него есть жена, какая-нибудь хорошая женщина.
А, может, и не очень хорошая, но все равно – его женщина.
Какая, к черту, разница, какая она женщина, если она – его жена?
Уходя на работу, она громко хлопает дверью,
и они, наверно, нужны друг другу.
И она довольна тем, что она – жена и хорошая женщина.
А ему просто стало скучно.
апрель 2002 г.
Шоколадные конфеты
Когда мне плохо,
я ем шоколадные конфеты.
С начинкой или без начинки.
С красивым фантиком или с не очень красивым.
А она – плачет.
А он – звонит по телефону.
А они – пишут стихи.
Как много способов провести время, когда плохо,
и
как медленно оно движется.
Я думаю об этом,
разворачивая очередную золотую бумажку.
Как хорошо, что на свете есть кондитерские фабрики!
Каждую минуту они производят миллионы шоколадных конфет.
Как хорошо, что на свете есть кондитерские магазины!
Некоторые из них работают 24 часа,
и я могу пойти туда в любую минуту.
Ведь когда мне плохо,
я ем шоколадные конфеты.
Я ем шоколадные конфеты.
Шоколадные конфеты.
Конфеты…
апрель 2002 г.
Почти
Я почти разгадала кроссворд
и узнала название главного приза.
Но на следующее утро мне в глаза кричат белые квадратики.
Наверно, они питаются карандашными линиями.
Иначе я давно уже сошла с ума.
Когда трехлетний ребенок внезапно говорит: «Мне грустно»,
а моя одноклассница выезжает на встречную полосу,
я вывожу формулу спокойной старости:
«Вспоминай, но не думай»,
одновременно теряю остатки своей индивидуальности
и
обдираю очередную бутылочную этикетку.
А ложась спать,
я терпеливо объясняю гостящему во мне испуганному больному человечку,
что на все надо смотреть проще
и жить, как живется,
не завидуя мудрейшим,
не махая уходящим;
представить свою слабость стареющим яблоком и…
включить соковыжималку.
А потом мы засыпаем.
Если «летаешь – значит, растешь»,
что же может значить бесконечное ночное падение?
Господи,
куда везет нас твоя машина?…
апрель 2002 г.
Ля-ля-ля-ля-ля!
Люди живут.
Живут в домах.
Каждый мечтает о собственном замкнутом пространстве.
Ты закроешь дверь –
и вот он –
твой четырехстенный мир.
Твоя приватизированная Вселенная.
Ты – бог.
Искусственное солнце повинуется движению твоего пальца.
Крылатый вестник телефон
услужливо подставляет пронумерованный бок.
Вода
в ожидании
ласково посверкивает в кафельных берегах.
Ты – узник.
Добровольный заключенный уютного гроба.
Его цена зависит от количества и благоустройства отделений.
Некоторые предпочитают умирать поближе к центру.
Другие заботливо обустраивают свой
евро-гробик,
старательно выбирая обивку посимпатичнее.
Он –
демиург соседнего рая.
ЗЭК близлежащей камеры.
По совместительству – алкоголик.
Вместе
мы сочинили отличную песенку.
Мы разучили веселую песенку.
Она отражается блоками нашего многоэтажного склепа.
Она распостраняется посредством канализационных труб.
Она сводит с ума добропорядочных граждан.
Она – это все, что у нас есть.
«Ля-ля-ля-ля-ля!
Мы живем теперь в овраге!
Ля-ля-ля-ля-ля!
А из оврага – синЕе небо.
А из оврага – желтее солнце.
А из оврага – добрее люди.
Они улыбаются, глядя на нас.
Они думают –
мы так играем.
Они думают –
это так нужно.
Они не знают,
что нам все равно.
Ля-ля-ля-ля-ля!
Мы живем в овраге.
Ля-ля-ля-ля-ля!
Мы теперь живем…»
апрель 2002 г.
Плакальщицы
А ты знаешь, что будет завтра?
А что, если завтра совсем не будет?
Если все закончится сегодня,
если все закончится сейчас,
ты пожалеешь о чем-нибудь?
Я слеплена из клеток – продуктов распада.
С каждым днем они становятся старше.
С каждой минутой они глупеют
и потому не способны жалеть.
Они способны лишь плакать.
И каждая их маленькая слезинка
ложится в отведенное только ей место
твоего слепка,
твоего следа,
который ты небрежно оставил,
упрямо ускользая в завтра, которого не будет, -
в уплату
миллионам
приглашенных
плакальщиц…
май 2002 г.
Обернувшись
«Я знаю, отчего ты не можешь уснуть ночью, -
мы с тобой одной крови.»
БГ «Северный цвет»
Ветка дерева облизывает холодные стекла.
Я знаю:
этот день никогда не кончится.
Я знаю, почему горит фонарь напротив второго подъезда:
если кто-нибудь дышит ночью –
ему не так страшно.
Ему не так темно.
Ходить вдоль домов и ждать освещенного окна,
улыбаться отсутствию умных мыслей,
курить.
Он ничего не хочет,
но у него все обязательно будет.
Так надо.
Его день закончится щелчком входной двери.
Почистив зубы, он лишится памяти.
Сквозь сон будет
ворочаться,
ворчать:
«Черт бы побрал этот фонарь,
этот свет!
Блин, завтра ведь на работу!»
Я не выйду из дома.
Не хочу видеть раздавленных голубей.
Я знаю:
моя ночь никогда не кончится.
Я буду спать,
спать,
спать,
пока не увижу целую стаю.
Живых.
Знак, что он – вспомнил.
Я все время чувствую,
что кто-то стоит у меня за спиной.
Иногда я оборачиваюсь…
май 2002 г.
Без последнего
Он играл на рояле. Мы стояли вокруг и слушали. Ловили каждый звук. «Ля», - вот отчетливо, и мы склоняем головы в знак внимания. «До». Пауза. Тихо. «До», - снова, и опять, и опять: «До», «До», «До»… Мы замерли. «Фа» ворвалось внезапно и сразу захлопнуло дверь. И тут же: «До!» И еще. И еще…
Он играл на рояле. Мы устали, но стояли и слушали. Мы знали, мы чуяли: приближается финальный аккорд. Мы затаили дыхание. Вот сейчас… Ну же! Сейчас… Мы услышим последнюю ноту, и … Все сразу будет ясно. Так понятно. Так просто. Скорей же! Ну!
«Ля», - прозвенело отчетливо, и мы склоняем головы в знак отчаянья. «До». Пауза. Тихо. «До», - снова, и опять, и опять: «До», «До», «До»…
Уйти? Ну а вдруг вот сейчас…
Ведь мы верим – он обязательно доиграет. Так должно быть! Так будет!
Стомиллионное «До» набатом поджигает ватные уши.
без последнего, все объясняющего, аккорда
без последнего, все объясняющего, аккорда
без последнего, все объясняющего ак…
июнь 2002 г.
Не я
Услышу –
и мне
не хватит воздуха.
Не понимаю, почему так долго.
Не понимаю, зачем так нужно.
Вероятно, кому-то так нравится.
Но не мне.
Перелезая через ограду,
попадаю в то же самое место.
Разница лишь в усилии.
Я отчаянно делаю вид, что попала куда хотела.
Так естественно улыбаюсь.
Машу рукой.
Возможно, кому-то поверят.
Но не мне.
Если быстро-быстро бежать, усталось все равно придет первой.
Если сильно-сильно спешить, опоздание ничего не значит.
Если громко-громко кричать, соседи напишут жалобу в ЖЭК.
Наверное, кому-то простится.
Но не мне.
Можно испечь огромный пирог
и заорать: «К столу!».
Можно не запирать дверь –
и тогда никто не придет.
Но все равно каждой ночью я слышу, как плачет ребенок.
Я хочу ехать туда.
Но уже утро.
Должно быть, кому-то придется успеть.
Но не мне.
…Быть может, кому-то кажется, что я пишу это стихотворение.
Но это не я
июнь 2002 г.
Смотри
Вон, смотри!
Похожий на тень сказочного острова,
плывет чудесный корабль.
А люди на палубе…
Они такие…
Красивые?
Да нет. Просто
они
светятся.
Просто
они
не жалеют, теряя
и все понимают.
А разве так бывает?
Бывает.
Посмотри в их глаза – у тебя закружится голова.
Дотронься – больше тебе не будет холодно.
А вдруг ты их больше не увидишь? –
Прощайся.
Похожий на тень сказочного острова,
плывет чудесный корабль.
А вокруг
воде
молятся люди,
не сумевшие достать билета.
Они упрямы.
Они добираются вплавь.
Плывут.
Плывут, фыркают.
Как могут.
Как знают.
У тебя же хорошее зрение?
Смотри.
Смотри внимательно.
Ведь море хорошо видно из лодки.
Попасть на корабль – не хватает ума и терпения.
Плыть так – не хватает смелости и силы.
Ну же! К черту грустить!
Наш удел – лодка.
Да здравствует лодка!
Простая деревянная лодка.
Всегда на пути между морем и небом.
июнь 2002 г.
Что ты видишь
Приладь очередную этикетку и…
Точи ножницы.
Что ты знаешь?
Что ты видишь?
Он боится смотреть на небо.
Оно подмигивает ему как веселая пьяная женщина.
Обещает.
Но он знает, как бывает наутро.
Он смотрит в лица, а видит – воду.
Она переливается.
Брызгает.
Смеется.
Только напивается не каждый.
Он разговаривает с ней, перемещая пустоты.
С места на место.
С места на место.
Клеит из дырок кубики.
Раздает по очереди.
Но ходит всегда первым.
Он делит людей –
«петушок» или «курочка» –
осталось с детства.
Все дома для него – это крыши.
А крыши – это ветер.
Если закрыть одно ухо, будет страшнее.
Но он не прыгнет.
Слишком много думает об этом.
А когда ему бывает грустно,
он пьет цитрамон.
Пусть думают, что у него болит голова.
Это его маленькая тайна.
И он придет к тебе, и неважно, что он будет говорить и о чем думать. Ты скажи ему: «Хочешь чаю», и когда он посмотрит мимо, ты поймешь, что это – все, что он хотел услышать.
июль 2002 г.
Никого нет
Звонок. –
Не отвечают.
Его нет.
Он ушел.
Взламывать свою черепную коробку,
метаться.
Знать, что не заснет.
Никогда не заснет.
Как волк выть на вылезшее солнце.
Звонок. –
Снова не отвечают.
Ее нет.
Она ушла.
Искать повода не заплакать, зная, что его никогда не будет.
Греться у чайника, потому что это – единственное тепло, которое не застывает.
Пить осточертевшую холодную боль из больших пластиковых бутылок.
Звонок.
Звонок.
Звонок. –
…
Никого нет.
Все ушли.
август 2002 г.
Ночное дежурство
Я не знаю, сколько сейчас времени.
В моих часах умерла кукушка.
Повесилась на пружинке со скуки.
Скажи, это день или ночь?
Давай не спать по очереди.
Мелкие мурашки слова «а вдруг»
натыкаются на твои открытые глаза,
на мои открытые глаза
и уползают.
Это наше ночное дежурство.
В неизвестное время надо быть начеку.
Всегда начеку.
Мало ли.
Много ли
страха отмеряно, чтобы смотреть на звезды?
Страх отмеряют большими и маленькими стаканами.
Мне обещали дать маленький, а положили 2 больших.
С тех пор я боюсь безвременья открытого неба
и проруби ночного.
Глаза-звезды смотрят на меня ночами.
А кто смотрит днем?
Отсутствие реакции – основа равнодушия.
Я боюсь, когда думаю.
Я боюсь, когда сплю.
Я боюсь, когда вижу.
А все остальное время меня нет.
Ты же знаешь – для одной меня –
слишком много страха.
Страх помножим на время –
получим усталость.
Усталость похожа на смерть, только серая.
Море серого опаснее лужицы черного.
Потому что его не видно.
Для меня одной –
слишком много.
Давай бояться по очереди.
Это наше ночное дежурство.
В неизвестное время надо быть начеку.
сентябрь 2002 г.
Где машины
Мой деревянный браслет (на счастье)
вырвется и убежит на дорогу.
Туда, где машины.
Что будет теперь со мной?
Я просто иду – где машины
съедают большую дорогу
и давятся, давятся. Серым.
Только б ни на кого не смотреть!
Что будет теперь?
Расплющенное дерево
увидит последний раз
странный механический танец.
И я заслонюсь рукой,
пробираясь на свое место.
Никто его не займет.
Приду – оно станет свободным.
Хрупкая деревянная кожа
исчезнет железной изжогой.
Оставит бежевую кровь.
Оставит свое бесполезное тело.
Я теперь на своем месте.
Сбитая сотней машин.
Спетая сотней гудков.
Памятником деревянному глупому.
Памятником деревянному другу.
Он теперь ни за что не сбежит.
октябрь 2002 г.
Жил человек
Жил человек с закрытыми глазами.
Ему хотелось спать,
хотелось кушать,
хотелось жить,
хоть он не знал, зачем.
Ах, эти ваши глупые вопросы!
Раз жизнь дана –
ведь не отдашь обратно.
Так нужно, значит.
Буду жить как все.
Как все работать и как все жениться.
Раз так идет –
придумал кто-то умный.
А с умным спорить просто бесполезно,
тем более, желания и нет.
Положено, чтоб дети?
Значит, дети.
И все у нас в порядке.
Все прекрасно.
Мы люди сильные.
И, значит, можем все.
(В пределах нормы.)
И поэтому – горды!
Никто не скажет, что служили мы нечестно.
Мы даже не наделали грехов!
Не крали мы,
людей не убивали.
И с чистой совестью спокойно встретим старость.
Ничто уже не выбьет из седла.
Жил человек с закрытыми глазами.
Жил-жил, отжил и тихо-мирно помер.
Глаза его смешались с черноземом.
Глаза его сроднились с черноземом.
Да, стали просто этим черноземом.
Но
закрытыми остались навсегда.
декабрь 2002 г.
За нее
(С.Б.)
И вот это случится.
Я знаю, это когда-нибудь будет.
Нейтральные воды.
Ты и я.
Смотреть. –
Наверное, я не умею.
Глаза разучились.
Но, может быть, еще вспомню,
как это надо.
Ты спросишь:
«Откуда у тебя эти повадки
выдуманного животного,
по ошибке попавшего в Красную книгу?
Ведь это не ты.»
И она ответит:
«Временно я за нее.»
И
время повиснет на перекладине
моего спрятанного в шкафу дневника,
на последнем листе, и будет
кувыркаться,
крутить солнышко,
и закружится все в
«я не знаю-не знаю-не знаю».
И ты
будешь следить
за тенью лица,
и ловить потускневшие мертвые черточки.
А потом улыбнешься:
«Ведь это не ты.
Ну откуда такая банальная складка
героя романа Ремарка
в канун окончанья войны?»
И она отвернется. –
«Временно я за нее».
И
комок отделится от горла
и выпрыгнет в люди,
пульсируя вальс на асфальте.
А, может быть, просто заплачет.
И
размышления о том, что надо сказать,
соберутся на кончике языка,
и помахают ему на прощание,
и пожелают удачи.
А ты будешь курить:
скучал-так долго-у тебя холодные руки-ты-ты-ты-как все-а я-ну рассказывай-знаешь-я помнил-так было надо –
и вдруг соскользнет:
«Почему у тебя на зрачках
этот след
ветряных обезглавленных мельниц?
Переломанный свет.
Пережеванный свет.
На муку перемеленный свет. –
Это точно не ты!».
И она засмеется так громко,
что кошка прищурит глаза:
«Ты ведь сразу все понял.
Ты жил и заранее знал –
я теперь навсегда за нее.»
декабрь 2002 г.
Z
Иногда понимаю, что все это – лишь суррогат. Все эти мужчины, приговоренные к вечному рытью нескончаемой траншеи для укрытия нас. И вроде все хорошо – в отношении меня Комбинат достиг немалого успеха, но, видимо, в микросхему прокралась ошибка. У программиста, наверно, был насморк, а, может, он плохо спал этой ночью – кто знает. И теперь я, двигаясь по инерции и отсчитывая дни, иногда вдруг резко выключаюсь и ухожу. Ухожу стучаться в ворота сумеречного города Z. Каждый стук отдается «зачем» в ушах роющих для нас укрытие, но они не думают об этом, ведь у них есть работа. А мою работу съели голодные крысы, и вспухшими животами кверху поплыли по сумеречной реке на окраине города, в ворота которого я стучусь. Ну, открывайте же, я совсем замерзла от этого стука. Мои уши. Мои уши ядовитым плющом стелятся по земле, перегоняя друг друга, и ловят, ловят обрывки чужих мыслей. И если вдруг кто-то думает обо мне, они становятся ярко-зелеными и выбрасывают крохотные смертоносные щупальца. Все, человечек, ты попался. Не стоит сопротивляться, дружище, ведь ты уже занесен в список. В список помнящих ту, что, отсчитывая дни, иногда вдруг резко выключается и идет стучаться в ворота сумеречного города Z.
Эй, ребята, хватит копать траншею. Мне уже открывают.
декабрь 2002 г.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney