СООБЩЕСТВО
СПИСОК АВТОРОВЮлия Тишковская
Дорога за
04-01-2008
Дорога за
(сборник стихов)
Полотенце на вешалке
Полотенце – на вешалке.
Сумка – в прихожей.
По местам все разложено.
Только зачем?
Так хотелось мне быть
на себя не похожей.
Никогда не вписаться
ни в одну из систем.
Но сюжеты исчерпаны.
Книги – на полках.
Коленкоровый глаз –
как графитовый штрих.
Люди едут домой,
отражаясь в осколках,
и молят лишь о том,
чтоб не трогали их.
По пакетам – еда. –
Пропитание в норку.
Дверь забив, без труда
можно там зимовать.
Люди едут домой,
покрываются коркой,
а ее, как известно,
так больно сдирать.
И гляди – у меня
тоже маленький панцирь!
А жила и не знала!
Вот это сюрприз!
Когда сядешь в метро,
попрощайся со станцией,
поиграй с огоньками,
зажмурься, и – вниз!
Нарисуй свою жизнь –
синий шар или точка?
Сочини о себе
мадригал или стих.
И сообщник-конверт,
и всего одна строчка…
Закрываю глаза,
потерявшись в твоих.
Только панцирь не тронь –
лягушачая кожа.
А сожжешь – так придется
Кощея искать.
Так хотелось мне быть
на себя не похожей…
…Полотенце упало.
Пойду поднимать.
сентябрь 2001 г.
Пластины
(Ты можешь мне не верить.
Страница устарела,
зевая на попытке обновить.
Зависнувшие мысли…
Кому какое дело…)
Закрываешь глаза. И полусном,
не затрагивая центров Брока и Вернике,
полушарие с полушарием перекликаются,
(Странным шепотом не этого мира)
(Посредством костной проводимости)
вбиваясь в ритм твоего дыхания
в то время как я не сплю.
Разочарованно-зачарованная,
продолжаю считать секунды,
и все это не более чем
пластины
из липкого, густого желатина,
которые наказано нести нам
в какую-то далекую страну;
достигнуть;
и то, что представляется картинным,
как взмах волшебной палочки отринув,
по коже автостопом протяну.
Пока твое сознание
караульным
дремлет на внеочередном дежурстве,
баюкая правду «На каждый день»
и «На особый случай»,
нелепая (яркостью, не оцененною ночным зрением),
непонятная (внезапностью и целью своего прихода)
птица
наклоняется над кроватью посмотреть на твое лицо.
Ее зрачки расширяются одновременно с моими,
отражая изнанки наших ленивых будней,
которые, в сущности, всего лишь
маслины,
безвкусно фаршированные глиной,
и краски указателя «Там – зимы»,
кричащие в эннкомнатном аду,
змеино
шипеньем расслою, и те, что мнимы,
безжалостно расплющит клюв (прости, но…)
окрашенного винно какаду.
Сложив крылья, она улетает.
(Твоей подушке – воздушный поцелуй намеком на вмятину).
А я,
пока не засну,
все слушаю и слушаю ее бормотание:
«Глупые вы,
глупые вы, люди.
Все же так просто.
Все же так ясно…»,
и
думаю о том,
как бы не забыть дать ей завтра хлебных крошек.
февраль-март 2002 г.
Пуговицы
Дни – пуговицы.
Шью – вниз.
Одни отрываю,
другие – храню на память.
Вкус сукровиц и
визг. –
Замышляя убийство,
главный закон – не ранить.
Четырехглазые
пни утр
глажу рукой. –
Славный посмертный контур!
Держит за пазухой –
кто мудр.
Значит, не я.
В кучку смету и
к черту!
март 2002 г.
Ступенями
Он один.
Она одна.
Они не больны.
Это такое состояние.
Совсем не болезнь.
Утром – на выбор – маски.
Ночью будем пьяны
от сознания в сердце
незаполненных мест.
Заглядывать в глаза
беззвучным «Пойми же!»,
выворачивать душу
любому, кто еще не совсем оглох.
Обнаружив дно,
неизменно вкопаться ниже,
даже если увидишь, что там
та же плесень и мох.
Красиво чаще то, что бывает холодным.
Деревьям не до красоты,
если звери бегут от огня.
Я ору каждой строчкой.
Ты думаешь – это так модно.
Только в каждом новом лице
ищешь подтвержденье себя.
Мы звоним в неурочное время –
мы ищем лекарство от одиночества.
Мы занимаемся любовью –
мы ищем лекарство от одиночества.
Мы открываем форточки –
ждем лекарства от одиночества.
И знаем, что его нет.
март 2002 г.
Что еще
Давай с тобой дышать морем
в прокуренном коридоре,
стараясь не думать, о ком позвонят нам завтра.
И смотреть, как на обоях
одуванчики цвета боли
на глазах превращаются в нежные серые пятна.
Ты серой волны не бойся!
Она поглотит без злости.
И лишь потому, что занятие это приятно.
А после… Себя дотронься –
почувствуешь каждой костью,
как больно, когда она отступит обратно.
… А когда вода наберется,
я тебя позову. Из ванной.
Мы наполним ее чем хочешь.
Заберемся, протянем ноги.
Будет здорово: тесно и странно.
Что еще нам с тобой остается?
Что еще нам с тобой остается…
апрель 2002 г.
Никому
Я помню, как было.
Я знаю, как будет.
И снова
гуляю дворами,
беспечно теряю
основу.
А в голове предвкушением пива засело:
никому до тебя нет дела.
Никому до тебя нет дела.
Вокруг полным ходом –
апреля невнятные звуки.
Так сильно хотелось
убить это привкусом скуки.
Но вижу, как жалко оно избегает прицела.
Никому до тебя нет дела.
Никому до тебя нет дела.
Ведь так у тебя
когда-нибудь было?
Забыл как?
И тот мужичок…
Нужна ведь не я,
а бутылка.
А я ему крикну в ухо: «Осточертело!!!»
Что
никому до меня нет дела.
Никому до тебя нет дела.
Никому…
апрель 2002 г.
На кожу
Фонарный столб говорит: «Привет!»,
но не так бескорыстно и щемяще, как дерево.
И бег – это все.
Все – это бег.
А видят – ползет большая улитка еле. О
счете камней рефлексом взорвав
свою такую огромную и ненужную голову,
в которой каждый как скрытый враг
все делит на кучки и обязательно поровну.
Эй, большая улитка! Подгорелое мясо
так похоже на кожу слона.
Отойди, мой друг, это заразно!
Камни погладь, посмотри им в лицо.
Но не каждый Степан Грибоедов способен повеситься.
А родина, в общем-то, знает своих бойцов.
Особенно тех, что весною на крышах бесятся.
Рожденный ползать – призер в прыжках с парашютом.
А если заело кольцо – автоматом Гран-При.
Улитка выходит из домика лишь на минуту.
Лови.
Эй, большая улитка! Подгорелое мясо
так похоже на кожу слона.
Сумасшедшие сходят с ума.
июль 2002 г.
До визга
Каждый выживает как может,
иногда срываясь до визга.
Кожей –
словно тягостной ношей –
заставляя тело давиться.
Заставляя тело остаться
в наскоро очерченном круге,
руки
зажимая как пяльца.
Пальцы
превращаются в дуги.
Пальцы переходят границу
и орут как горлом ногтями.
Если уж кричать как кричится, -
может быть, и не расстреляют.
Только попугают и вышвырнут,
процедив презрительно: «Рыжий ведь».
Ниткою шершавою швы поют.
Я хочу смотреть, как ты выживешь.
июль 2002 г.
Как небо
Ты чувствуешь, как небо
опускается на землю,
закрытыми глазами
ощущая крик падения,
последнее
последнее
дыхание отдав и смерть отвергнув, -
ее тяжелый взгляд –
глаза на стебле, -
глаза везде,
у неба – сотни глаз,
и все они сейчас
мигают нервно…
И пульс в ушах:
«Должно быть, не упало.»
И все.
На жизнь его совсем не стало
и не было…
Открыта дверь. Задернуты шторы. Он одевается. Она плачет.
«До завтра?»
август 2002 г.
* * *
Не страшно ли фарфоровой чашке разбиться?
Не страшно ли чашке?
Не страшно?
А кто ее спрашивал?
Я целыми днями чищу корытце, -
мне слишком знакомы твои замашки.
Скажешь – грязное, не умыться
из этого вашего…
Из этого следует важное –
не важно то, о чем спрашивать,
важнее спрашивать просто –
зачем земляника красная
в лесах замурована красная
а тени предмета страшного
бывают большого роста…
сентябрь 2002 г.
Вдохом
Капли вишневого сока
стекают по нашим окнам.
Каплям вишневого сока
плохо. –
На двадцать пятой странице
некто решил застрелиться
вдохом.
А ему кричат: «Ты дыши! Дыши! Дыши!
Живи, слышишь!»
А его душил
каждый вдох его души.
Он весь вышел.
И последний вдох.
А-кххххх…
Кислородом – Бог.
Кровь из вишен хлещет вниз.
Ты скорей ее лижи.
Бежит – ртутью.
Тот последний вдох души
ничего не разрешил.
Но вы – будьте.
сентябрь 2002 г.
Гайки
Время шагнуть. – Вскользь кидаем гайки.
Перекрестившись, тут же ждем грома.
Страх уезжает – последний трамвай как,
который довезет тебя быстро и прямо до дома.
До дома.
Что-то давно мы не слышали музыки гнома,
того, кто хранил наши взгляды в небьющейся банке, -
единственном друге, являвшем словно окно нам
шершавую гладкость своей абсолютной изнанки.
Ведь там, где мы шли, появлялись счастливые ямки.
Они улыбались и этим тянули прикончить.
И мы оставались, позволив им вдоволь размякнуть,
а после спокойно заклеить улыбки скотчем.
Но ты торопился и где-то оставил кончик.
Совсем уж чуть-чуть, но им и того хватит.
Ты знаешь, мне жутко.
Они ведь придут ночью.
И встанут тихонько прямо возле кровати.
И будут улыбаться
сентябрь 2002 г.
Взмахом
Воздух шерстинками – вверх, вверх.
Как быстро бежит вода из крана.
По-дурацки звучит мое имя
в твоих речах,
в твоих странах.
Я появляюсь персонажем
глупым,
второстепенным,
похожим на взмах,
твоей левой руки взмах.
Околдованных картин
ты не сосчитаешь,
а, может, не сможешь, -
поймать вздох,
сделать его живым.
Твои руки неразмятым пластилином
войдут в сон,
превратят в дым.
Сколько ступенек нижних
всего одним поворотом
ты превратишь навек
в пол чердака.
Слова как плющ свисают,
и ты тянешь их вниз,
но поймать не может
твоя рука.
Их пузыри из пены.
Их мятую хитрость.
Их голубые прожилки.
Их ростки, -
ты так нетерпеливо,
так беззаконно
убиваешь взмахом
своей руки.
Своей искоркой,
своим пламенем,
которое знаю,
которое тут
безголосая бабочка
называет хозяином
и плетет венки
из мертвых минут.
Открой дверь в твои руки.
Скорми пыль этим стенам.
Открой дверь.
октябрь 2002 г.
Нам хватит
То, что никто не знает,
давай с тобой знать вместе.
То, что никто не видел –
в давно не мытом окне.
Всем – недостанет.
Но нам – хватит.
Нам хватит, знаешь.
Не мне.
Мало воздуха, где слишком много тепла.
Ты дыши пока теплым.
А я подожду зимы.
Пойдем вдвоем близко-близко по придуманным адресам.
Позвоним в дверь.
Откроем – мы.
Не воевать.
Потому что всегда победишь.
Не воевать!
А другие – пускай дерутся.
Пусть.
Это право
зачем-то присужено им.
Пусть они остаются.
Ведь то, что никто не знает,
мы знаем, когда мы вместе.
То, что никто не видел –
мокрой растет травой.
Давай с тобой просто
сбежим из этого места.
Давай с тобой просто…
Давай мы с тобой…
октябрь 2002 г.
За глазами
Возьмемся за руки
за закрытыми
за глазами.
Никто не знает,
что случилось с нами,
не знаем мы сами.
Шатались-слонялись, падали-замертво-намертво,
приклеились, прижились.
А после так плакали,
так умирали,
что скоро совсем опять родились.
И ты
чужие следы изучал-красил,
наткнулся на мой,
подумал и стер.
А путь – городом,
где каждый – ясен. –
Сдадут зрачки:
сужатся – вор.
Украл главное,
украл самое.
Теперь дороги уже не ведут.
И он радуги
закрыл ставнями,
прикрыл ласково
только на прут.
Лишь на прут.
Никто не подумал
нажать силой,
никто не посмел –
проще кричать.
Ушел.
А в городе
все
вымерли
а-а-а-а-а-а-а-а-а
А подробностей
лучше не знать…
Этот след через ночь проявился на камне. Камень – в прут – ставни – враз – вихрем радужным взбив
мертвый город, отмеченный черным на карте – злым зрачком – кляксой слова «любить».
Но все же:
возьмемся за руки
за закрытыми
за глазами.
И станем как ни в чем не бывало
смотреть, что будет
случаться с нами…
октябрь 2002 г.
За всех
Изгиб трубы – половинка эф.
В ванне
на окраине
плевать на всех.
На то, что кто-то видел,
а после рассказал тому,
кто не понял,
не понял ни черта.
А я это слышала.
Я это слушала.
В плейре,
в ванне.
Кассета стерта.
Она упала в воду.
В горячую воду.
Теперь вода ее крутит
на своих прозрачных пальцах.
И все понимает,
надо признаться.
Она все понимает
сходу.
Изгиб трубы – половинка «е».
В пустую ванну
на окраине
падает
снег.
Вода дослушала кассету,
поняла за всех.
октябрь 2002 г.
На огонь
В несгораемый шкаф спрячь
то простое, за чем ты
когда-то,
зачем-то
захочешь вернуться.
И иди на огонь
вскачь,
и кричи на огонь,
оторвав от себя эту часть,
что посмела хотя бы на миг
захотеть оглянуться.
И не верь всем домам,
что протянут к тебе
светлячковые
ясные
теплые
мудрые окна.
Кто войдет – тот промокнет
изнутри,
наглотавшись крови
от обид,
проступивших со стен.
Насовсем.
На огонь.
Навсегда. Насовсем.
И неважно, что будешь непонят.
И неважно, что просто не вспомнят.
И неважно, что вряд ли получишь
хоть что-то взамен.
Твой единственный компас не сломан.
Ты иди за ключами от Бога,
и кричи на огонь –
он услышит.
Потому что кто ищет – тот прав.
И гори до последнего слова,
прожигая себя до другого.
Вот он, ключ от дороги от дома.
Не забудь им открыть
хоть один
несгораемый шкаф.
октябрь 2002 г.
В нас
(Ленке Харченко)
Дожить до завтра.
До завтра.
Не в степени возврата,
а
просто так.
Разбив все стекла на фиг.
Открыв кингстоны.
Кто мы?
Об этом каждый знает,
и все – не так.
Экзистенциальный брак –
третий глаз.
То топливо, которое в нас.
То топливо, которое – мы.
Горим.
А кто-то смотрит на это. –
Его единственный шанс
увидеть, как наша ракета
летит на топливе
нас
прямо на Марс,
передавая приветы
знакомым и родным…
ноябрь 2002 г.
Пожалуйста
Как выйти с наименьшими потерями
растерянной
по всем углам, домам и расстояниям,
когда сто тысяч фраз не знают слова,
которое для странного растения,
живущего вчера и завтра теми, кто
издалека приносит ветер пением,
затерянным
обратною дорогой?
Пожалуйста, неси больную душу.
Ее нельзя спускать сегодня на пол.
Растерянность – всего лишь часть расплаты
за то, что ты не выберешь дорогу.
Дорогу, на которой нужно плакать.
Так много, много, много, много
плакать.
Вчера и завтра,
забавляясь дракой,
где выживший имеет шансы бога.
Пожалуйста, качай больное тело.
Оно не может спать без этой сказки
с глазами из подземных коридоров,
где нужный вход помечен красной краской,
где нужный вход помечен – крестик мелом,
но все напрасно.
Мы все равно пойдем
нечетким следом
к своей развязке.
Пожалуйста, проснись
ноябрь 2002 г.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney