РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЮрий Гудумак
Пропеть элегию таволги
07-10-2018 : редактор - Женя Риц
Всем ландшафтам ландшафт
Предположим, проблема дефиниций решена.
Отсутствие нас в ландшафте, из перспективы которого
раскрывается смысл ландшафта,
обнаружит себя само.
То, что случится,
станет тем, чем это будет. Уже сейчас
оно дает составить о себе представление:
в том месте, где удается его локализовать,
оно оборачивается общим контуром места,
по которому можно пока судить обо всех.
Как ни странно, попытка локализовать отсутствие
похожа на усилие прояснить
свои собственные позиции.
Здесь –
отдаленное начало некоего дискурса.
То, что отсутствие нас в ландшафте
становится ландшафтом не переставая говорить,
подправлено и удостоверено шелестом листьев
таволги, языкатой на древний ропот,
плеском окуня на простертом вдаль расстоянии,
ворожбой весенней заверти…
или увековечивается вопросом того же чибиса.
Все это, уже не нуждающееся ни в каком субъекте,
и правда, самоцитаты. Не случайно
отсутствие нас в ландшафте производит впечатление
пустого, незанятого пространства,
дающего состояться эху.
Подправленное и удостоверенное подобным образом,
вероятно, так последнее, и правда, в силах
расшевелить любой регулярный стих:
как свобода, требующая
своего пространственного подтверждения,
как верлибр или просто как (исключительно как)
погремушка, в которую превращается наше сердце.
Из века в век. «Ибо, раз наука…
не может изнемить нас, …»
Но что, в конце концов,
по-настоящему радует, так это то, что
между отсутствием нас в ландшафте и ландшафтом
всегда имеется сходство. Можно сказать –
географически приемлемое сходство.
Отсутствие нас в ландшафте,
будучи способом, каким ландшафт стареет,
указывает на то, что, старея,
ландшафт не исчезает.
Пропеть элегию таволги
История?
Не больно-то она отличается от географии,
чьи пределы наполнены элегическими призраками
невиданной красоты. Греки – и те
привязывали вещи для запоминания
к пути в хорошо знакомой местности.
Вероятно, так события,
обладавшие своим «где» и «когда»,
все чаще стали обозначать «где» и все реже «когда»,
а на месте отношений причинности,
развивающихся во времени,
возникли отношения смежности,
разворачивающиеся в пространстве.
С той лишь разницей, что события эти
похожи на местности, и они – непреходящи:
нечто такое, за что может ухватиться ум.
Теперь уже
то или иное припоминаемое событие,
не будучи предметом географии,
становится попросту непонятным.
Бесполезно пытаться связать его
простым отношением «сначала – потом».
Его абсурдность (бессвязность, странность)
не кажется таковой вследствие связности целого,
каковым предстает ландшафт:
здесь лакуна заполняется цветком козлобородника,
там – осыпчивым бережком тимьянника…
Зооморфная трансформация сороки в сорокоуст
не означает, однако,
что пора печаловаться.
Все деяния и переживания,
все блуждания и судьбы предков
оказываются включены таким образом в ландшафт.
И, вдобавок, – чаще всего ответственны
за его существование.
Существование,
не то что дающее ощущение вечности, –
но скорее похожее на некое недатированное прошлое
(или будущее?), когда пропеть элегию,
положенную на музыку переливчатым шелестом таволги, –
все равно что пропеть ее же устами.
Песнь чибиса
Подобно тому
как на место рисуночного знака
приходит знак фонетический,
птичка египетского иероглифа без промедления
проецирует сюда усвоенное в Египте.
Что-нибудь вроде «кар-р-ра-кар-ра-
беч-беч-вак-вак».
Малопонятное, сумятица звуков, –
отчего таковое вошло у нас в поговорку
как сказанное на «птичьем», –
играет важную роль в разметке территории.
Или даже ее формирует:
отчасти – для того, чтобы выходить за ее пределы,
в конечном счете – чтобы ее покинуть.
Но полного тождества с пением поэта
оно достигает именно в том,
что оно анонимно.
«Зи-зи-зи-зи-сии» овсянки,
передаваемое словами «сено вези, не тряси»,
держащейся по обочинам дорог,
или классические императивы перепела,
трактуемые как «подь полоть»,
на краю капустного поля, –
счастливые исключения.
Равно как и то, что о присутствии Томаса
мы узнаём по валлийским холмам,
а Хини – по ирландским болотам.
Так, если верно,
что мы присутствуем скорее своим отсутствием,
то лишь придав ему форму сердца.
Что в переводе на «птичкин»
означает череду захолустных пространств
в сердцевидной проекции:
не зря, а за дело,
слывут они сердцевинными.
Лишь одинокий чибис,
как некий невидимый гений места,
исчезающий с началом заморозков, вопрошает
на дальних пастбищах:
«чьи-вы, чьи-вы»
В преддверии сухой зимы
Ворона предчувствует
скорую перемену погоды, но и более того,
как полагают древние, вызывает ее своим криком.
Что могло бы – если вообще могло бы –
обнаружиться в преддверии сухой зимы,
если бы осень не оказалась такой же.
Разница разве что в близости срединных
морозов, торопливости сурового солнцеворота,
абстрактности ликов природы,
похожей на головоломную сумму веток-
распялок, рогаток-двурожек, жердей-подпорок –
этих вешечных harag’ов,
голых, как у голенастой цапли.
Облетающий лист-другой
своим шелестящим шуршанием –
подобно вороньему карку, да и всякой речи –
как еще одно видоизменение дыхания – лишь
увеличивает количество сбывающихся предсказаний,
которым измеряется какой-никакой, а прогресс,
какой-никакой, а науки.
Пара недель – и остальное можно списать
на недостаток географических знаний:
озеровидное расширение лощины
все еще зовется простовато водоемом Камболи,
а высокая, в тысячу шагов, гора – Дождливой,
хотя по склонам ее стекают
одни лишь потоки воздуха.
Пройти по сухому ложу ее ручья –
все равно что выскоблить. Обретая новую,
как ползучий шиповник, чувствительность,
пробавляясь талой влагою
зимнего инея.
2006 / 2007
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney