РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВИгорь Ильин
11-10-2024 : редактор - Владимир Коркунов
Трава короче абзаца
Трава зеленая
Трава была зеленой, стриженой.
Забор – разноцветным, решетчатым.
Мягкие игрушки, мячики,
пластмассовые самосвальчики – в общем доступе,
как обычно.
Песочницы, приземистые домики, типовые веранды,
куличики, догонялки, прятки,
одуванчики, яблоневая пурга,
сентябрьская неразбериха, снежные бабы, крыши – как будто мелом.
Затем, кто-то сдуру назвал белое белым…
Упрямых – тех, кто не понимал –
уводили на беседу к заведующей.
Некоторых возвращали.
Те становились неразговорчивыми, смирными,
иногда помогали выявлять несогласных.
Кого-то закрывали в чулане,
особо болтливых – в подвале.
Постоять в углу еще ничего, в чулане темновато,
а вот в подвале совсем страшно, особенно ночью, –
там сыро и подлые крысы.
Траву перекрасили.
Забор перестроили, сделав глухим.
Надели форму одинаковую на всех,
с яркой выразительной полосой.
Камеры развесили по углам.
Игрушки – по расписанию, по утрам – речёвка,
Непослушным и выскочкам – карцер.
Правила несложные:
ходить строем, одновременно всем засыпать,
есть, играть, разговаривать – по команде,
в присутствие надзирателя – встать.
Иногда на завтрак давали сладкое,
того, кто признавал вину, прощали.
Пытали нечасто, и только по делу.
Единицы сбежали, жертв оказалось немного
(списочное количество почти что не изменилось).
В общем, ничего сверхъестественного,
могло быть и хуже.
Правда, траву постоянно приходится перекрашивать.
Последний текст
Разве можем мы проиграть?
Нет, что ты, никогда…
…вот и Генри Ли светился от счастья,
был полон надежд…
А теперь над его костями танцует ветер, полыхает тоска,
и неутомимые черви прокладывают незатейливые ходы…
Раз в жизни хотел написать что-то простенькое, так — ля-ля-ля, тру-ля-ля,
но мозг не отклонить, не перехитрить,
он такой, знаешь, всегда где-то не в тебе.
Поэтому, Генри Ли, здравствуй, давай побеседуем…
Было ли, не было, кто теперь вспомнит?
Жила-была девочка на берегу лета.
Жила-была сказка в стакане с чаем, с молоком и с сахаром…
…Ты помнишь, мы жили когда-то,
в том летнем доме,
где-то в непролазном тополином дыму,
где я открывал тебе свои чувства
полуобморочным языком?
А та неприличная канарейка?
Объевшись пшена, ты помнишь,
будила нас по утрам? Сука!
Время не течет, не летит, не стесняется.
Времени просто нет.
Нам все выдумали.
Они изобрели часы, минуты и дни,
чтобы утопить в них свое необъяснимое одиночество.
Они хотели жить вечно, неуязвимо, сравниться с богами…
…Бесстрастный женский голос проговаривает в наушниках твои смс поверх мерцающей музыки. Робот-двойник, робот-суфлер, робот-душеприказчик.
Тебя не будет, меня, их, а он – неутомимый цифровой червь – будет
буравить и вспахивать бездушное цифровое пространство, выталкивая на свет,
словно изумрудные бутылочные стекляшки, твои, записанные миллион лет назад, душераздирающие слова.
Улыбочка смеющаяся.
…Темные неприкаянные чаинки резвились, взметались,
водили хороводы, тонули в бежевом сладком тумане,
пока одна, вдруг, не слиплась с другой,
и бедная моя девочка не решила, наконец, навестить своего ненаглядного, обреченного Генри,
на пороге такого жадного и такого безразмерного (нашего) счастья.
Короче абзаца
Любой текст лишь отчасти передает то, что чувствуешь,
чувствовал.
Выжимка, конспект, тезисы,
стенограмма.
Недавно старший попросил написать автобиографию.
Оформляют семьей ВНЖ, нужны бумаги от родителей.
Задумался.
Стал поднимать документы, вспоминать.
Даты, события, люди, отношения, переходы, переезды,
достижения, победы, потери, разочарования.
Получилась одна страница текста.
Со всеми.
С кем родился, женился, развелся, работал, жил…
Полез в фотоальбомы — бумажные, электронные — куда без них.
Целое кино перед глазами.
Улыбки, улыбки, лица, фигуры, глаза.
Знакомые, близкие, родные, забытые, пропавшие, потерянные,
отжившие свое, еще живые.
…этот подъезд… в этом доме… этот поезд в Вильнюс,
мы, кажется, с тобой именно тогда впервые поцеловались …
эта тихая когда-то аллея…
а здесь… Женька выпросил на Новый год у Татьяны (она чемпионкой мира была
по художественной гимнастике) японский кассетник… что ж мы тогда слушали?
…танцевали, веселись, курили тайком на лоджии,
что-то там по-тихому употребляли,
обнимались с тобой, пока никто не видит…
помню твои ладони — такие близкие, теплые…
потом ананасы во льду, мороженное, бенгальские свечи…
Аркаша нажрался, прятали его от родителей,
ты еще покраснела как подросток, когда мама пришла…
…эта дача... был такой сильный ливень тогда… ты поругалась с отцом…
мы прошли пешком три километра до Женькиной дачи…
сохли, топили буржуйку журналами «Наука и жизнь»,
подбирали название этому новому лету…
утром нашли ключ от сарая, где хранились сухие дрова…
водитель попутки все время ругался на слякоть…
…одногруппники, одноклассницы, сослуживцы, коллеги, дети,
Белосток, Забайкальск, Харбин, мерзлота,
вечное Домодедово…
осколок скалы у самого, самого горла,
чья-то первая свадьба — восторги, банальности, пьяные гости,
непривычная ты, нецензурная музыка,
кружевное белье незамужней подружки невесты…
больше я ничего не помню…
Одна страница.
Длиною в тире.
А пример был еще короче абзаца:
умер тот-то тогда-то.
Вернулись
Вернуться к текстам – будто выйти из ссылки:
душная зелень, несобранный небосвод, неприветливая домашняя утварь
и подчеркнуто вежливые соседи.
Строчки просятся: стучатся, скулят, тарабанят.
Щенята, воробушки, детки малые, поросята,
коршуны, демоны.
И ведь не откажешь (попробуй только).
Ведут себя сложно,
словно живые петляют, моргают, перемигиваются,
молчат, шумят, перешептываются,
вопят о внимании, уважении,
а еще – исключительной точности.
Понять бы еще – чего вы хотите, черти?
Не то чтоб они сильно дружили, так, пару раз целовались,
потом расстались:
она продолжила учить своих восьмиклассников,
а я перешел в девятый.
Семь-восемьдесят-ятый.
раз два три четыре пять
двадцать четыре два
раз два три четыре
двадцать четыре
Я произвожу первую операцию.
Произвожу вторую операцию.
Перевожу единицы в нули, нули в единицы.
Неслышно скольжу по цифровому васильковому полю.
Я делаю это очень аккуратно, точно и быстро.
Человеку не уследить, не поспеть.
Здесь нечеловеческая скорость,
нечеловеческая точность,
обескураживающая универсальность:
строка колонка ячейка
ноль единица ноль
ввод вывод ввод.
Поразительная точность,
поражающая универсальность
и не избирательность.
И все же, что?
Как сказал один мальчик из детской мальчишеской книжки,
которому, видимо, не хватило тепла:
мне купили самосвал, я его поцеловал.
У каждого поколения свои книжки.
Свои поцелуи.
Свои шестидесятые, семидесятые, девяностые.
Свой Мираж, свои Гости из будущего, свой Моргенштерн,
своя Монеточка.
Свой Михалков, своя Ахматова.
Свой самосвал.
ноль ноль ноль один
ноль ноль ноль один
ноль ноль ноль один
один ноль ноль ноль
ноль ноль один ноль
В квартире, из которой вывез все вещи,
появляется эхо.
Город, наполняясь, пустеет.
Чем больше я о тебе вспоминаю,
тем меньше остается тебя – настоящего.
А жизнь.
Все еще теплится в ампулах твоих пахнущих морем,
бесконечных когда-то, волос.
Обманутый февралевый воздух превращается в масло,
когда…
два два двадцать четыре два
два два двадцать четыре два
А они.
Так же трогательно, как сорок лет назад, держатся за руки
и медленно улыбаются солнцу,
быть может последнему в их незабудковом мире.
Жаль, что стихи вернулись,
а поэт – нет.
05.2023–08.2024
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк