РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВНикита Немцев
Москва и Вечность
11-10-2019 : редактор - Женя Риц
В ту ночь я жил в Москве и в частности
Не ждал известий от бесценной.
Б. Пастернак
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
О. Мандельштам
Присно, неизменно, всегда – откуда бы я ни возвращался в Москву, чувствую: а никуда я и не уезжал.
Её округлые очертания, беспросветный хаос фасадов, азиатский оскал ломаных линий, истёртые лица высокоскоростных пешеходов – как будто я не покидал их никогда. Этот рубиновый бокал вина – отдаёт сладким-горьким вкусом Тайной вечери, этот мирно-жестокий нож – ничем не отличается от тех, каким закалывали жертвенного агнца, эта шахматная доска – столь же многогранна, как та, над которой сиживал персидский шах.
Было христианство – стал социализм, были площади – стал интернет, были тройки – стали «девятки». Везде одно и то ж.
Всё это пережёвывал я, идя извечной Тверской-Ямской. Я направлялся в магазин «Республика», чтобы купить подарок маме (каждый её день рождения иду именно туда).
Бездонный день был огромен и пунцов: солнце скакало по лобовым стёклам машин, каменный жар прибивал мухобойкой к земле, небо не баловало даже намёком на облачко, душный воздух делал душными мысли… Кондиционер!
Книжные ряды, канцелярия, безделушки. Я ходил и не знал, куда приткнуть взгляд.
– Что-то ищете?
Всё Мироздание беспомощно съёжилось под её взглядом. Русые волосы сложены в пучок-ананас, ложноклассический орлиный нос слегка гнусавит, от жары лоб покрылся весь росой, в губах – буквой «зю» – расположилась надменность и флегма. Станом – валькирия, оставшаяся без дела: подбоченясь, стояла, жевала жвачку и лихо начёсывала ляжку. Какие-то сиреневые глаза её – сулили неизбежную муку.
Я видел её впервые в жизни, – а уже любил её. Трижды.
Всегда – молнией – пришибающее осознание: вы уже знакомы. Этот предвечный смеющийся взгляд – всегда смотрел на меня. Память бессильно зудит – как от потерянного слова – когда это было? В другом мире? в другой жизни? Когда я добывал уголь на Тральфамадоре? Когда я был камнем в китайском огороде? Когда я водил свой дирижабль
Когда я был Адамом, она была – Ева.
И так уже было – трижды. Первый раз – девочка со двора (детство напоминало простыню, поеденную молью). Второй раз – Катя (на третьем курсе это было). Третий раз – Тоня (познакомились в Питере). И вот теперь – четвёртый раз: продавец-консультант в магазине «Республика» в это душное московское лето.
– Я… А у вас есть Мандельштам? – наконец проговорил я. – Проза. – Я пошёл с козырей.
Её глаза сбросили дымку надменности. Она даже перестала чесаться:
– Сейчас посмотрю.
От первой своей любви (даже имя не помню; зато помню нос) – я узнал «Только детские книги читать». Катя – писала про Мандельштама диплом (у неё был какой-то бывший, с которым она год не могла порвать). Тоня – посвятила меня в филологическую эзотерику Осипа Эмильевича (она ни в какую не хотела уезжать из Петербурга, я ни в какую не хотел там оставаться ещё на год; стоило нам расстаться – вдруг переехала в Москву).
И вот теперь, всё та же Она уходила вверх по ступенькам – я неизбежно покосился на её магнетический зад. Десять минут, ощущая шероховатость времени, я стоял, ожидая, юнея и замирая дыханием, а она – носилась по всему магазину (всё свирепея). Наконец, отыскался зачуханный и всеми забытый красный том: «Малое собрание сочинений».
– Спасибо большое! – Я отвесил полупоклон. Она – соизволила улыбнуться.
Пробив томик на кассе и попросив его упаковать, я вернулся к ней и сказал:
– Это вам.
И крепко выдержанными (хотя и скорыми) шагами двинулся прочь (о маме я благополучно забыл). На следующий день я вернулся в «Республику» за именем и телефоном.
Оля. Округло, одинаково – Оля. Я повторял это имя и предчувствовал все невзгоды и разочарования. Оля. Конечно, никакая она не Оля, – она всё та же Тоня-Катя. Я давно уже не тешил себя иллюзиям и настойчиво избегал Ту Самую. Но теперь – у меня сложился в голове весёлый план.
Схлестнуть их всех, познакомить, посмотреть, как уживутся двойники-близнецы! – схлопнется Мироздание, нет?
(В конце концов, я всегда любил подкалывать реальность – хотя она и без моих приколов едва держится, бедная.)
Жизнь даже не постаралась быть серьёзной. Я назначил встречу всем троим (и с Катей, и с Тоней немного общался и даже перебрасывался музыкой) на пять часов, в субботу, на Воробьёвых. Так ведь никто даже отнекиваться не стал! Всем оказалось удобно.
Я специально опоздал (минут на десять, что ли) – и по стеклянному мосту шёл к выходу (всё норовя сесть на любой из проходивших мимо поездов).
– Боря??
Три орлиных носа повернулись в мою сторону.
Они одинаково смотрели, они одинаково курили, они держали одинаковые «айфоны» в руках. Даже одеты были в одни и те же серые джинсы и бледно синюю рубашку.
Я понятия не имел, кто из них кто: понятно дело, представлять их друг другу было опасно. Вместо этого я сказал просто:
– Пойдёмте. – (Как будто врач.)
Мы двинулись. Но не к МГУ (ходили туда с Тоней, нащупывая настоящую с таинственным миром связь), не к Парку Горького (а туда – с Катей, не зная ботинок), под снующими кабинами фуникулёра, мы пошли к Киевскому вокзалу, следуя за широким изгибом Москвы-реки.
Солнце устроило окончательную душегубку, прорва народу ходила и делала вид, что наслаждается. Оля, Тоня и Катя, презрительно молча, как будто не замечали собственного сходства.
Реплики леса были громче, чем наши.
Все три были прекрасны: одна – отражение и подтверждение другой. Со всех сторон оглушённый женщиной, которую я всегда любил, я стал терять контроль над ситуацией (как будто он когда-то у меня был).
– А ты, – начал я, на всякий случай не обращаясь ни к кому конкретно, – уже защитилась?
– Да, – отвечала одна из них (она шла справа). – На отлично.
– «Московский текст» у Мандельштама?
– Ага.
Значит, это Катя.
– А я больше Пастернака люблю. «И вот, бессмертные на время, мы к лику сосен причтены», – сказала другая (она шла слева)
– Ну не знаю. Какой-то он слишком земной, – возразила та, что шла ещё левее.
Тут вдруг все они зазевались на собачку, стали с ней болтать, подзывать, кормить и порядок сбился – я потерял Катю.
Изнемогая от жары, одна из троицы заплела себе малую косичку – всей копной со лба – и повесила сбоку(чтоб чёлка не мешалась). Я знал: так делала только Тоня. Но оскорбляя мою догадку – другая тут же заплела себе тоже. А там и третья. Со злости, я чуть к ним не присоединился.
Парковая часть кончилась, мы перешли каменным мостиком замухрышку-Сетунь: скоро промелькнул мост с МЦК и потянулась бесконечно ТЭЦ-12. Загон горизонта смыкал полукруг, а где-то за ним вечер крался.
Почти весь разговор состоял из отдельных фраз: «Смотрите, какая лодочка!», «Фух, ну и жара!», «А там облако на кита похожее!», «Куда ты нас завёл?». Ещё хорошо про Кржижановского получалось говорить: всё равно его кроме меня никто не читал, так что говорил я, а дамам оставалось только сочувственно и вдумчиво угукать.
Вдруг, улыбаясь округлыми буквами, показалось решение всех проблем: клопистый, махровый и дешёвый пивняк – «Кружка».
– А может нам, что ли, выпить? – предложил я.
И мы стали пить. К нашему столику принесли четыре кружки довольно дрянного эля «Мохнатый шмель» (дам угощать-то, конечно, надо, но я ведь не Илон Маск). На трёх близняшек-валькирий – то и дело взглядывали посетители из-за соседних столов: но тут же отворачивались к проектору с футболом. Довольно удачно, одна из моих любовей поставила себе пятно на рубашке (это у Тони была дурная привычка: если она пьёт, а кто-то рядом что угодно говорит – её всегда тянуло смеяться и… ну понятно). Коматозный разговор хоть немного разошёлся: но только говорили почему-то о Виме Вендерсе.
– Самое крутое, что он снял – «Париж, Техас», – сказала одна.
– Я «Небо над Берлином» люблю, – возразила другая.
– А кто это? – удивилась та, с пятном.
С кем я вообще пью? (Конечно, ранний Вендерс самый интересный.).
И всё же пили. После третьей кружки мне в голову ударила благополучная идея – вернее, вопрос: «Интересно, а губы на вкус у них тоже одинаковые?»
Я не стал даже стараться придумать внятный повод: предложил той, что с пятном (просто она сидела ближе) прогуляться за сигаретами. Чуть было не поднялись и остальные (духота кабака или бриз свечеревшей Москвы?), но я как-то вежливо отбился, и мы ушли вдвоём. Стали у входа; рядом какие-то девицы пьяными голосами орали Земфиру. Я достал пачку из кармана и предложил своей спутнице:
– Будешь?
Не успела она опомниться – я тут же её поцеловал.
Губы эти были нежны и сладки, как жвачка. Для моих исследований долгого поцелуя не требовалось – я оторвался. В её глазах застыла смесь томления с презрением.
– Борис! Ты что себе позволяешь? – сказала она, фыркнула и обратно пошла. Я пожал плечами и проследовал за нею.
Оставшиеся две – ожесточённо спорили о каких-то политических дрязгах и даже не заметили нашего возвращения. Скоро одна пошла к стойке чего-то заказать, а другая отправилась в уборную. Я не преминул возможностью (в конце концов, какая тут измена, если в разных ипостасях я целую всё одну и ту ж?).
Второй поцелуй был солёный, утончённый и безбрежный: объятье не кончалось. Но её рука меня вдруг отпихнула.
– Блин, ну второй раз, а?
Я посмотрел косыми глазами: пятно всё так же сидело на воротничке.
– Тонь, ну ты чего? – сказал я наугад.
– Я Оля, блин! – Она вмазала мне пощёчину. – Что это за дуры? – Она влепила ещё одну. – Ты куда меня привёл? – И третью. – Я ухожу!
Дамы подоспели как раз к её финальному заявлению.
– Стойте! Я всё сейчас объясню! Я всё объясню!.. Только дайте мне выпить.
Орлиные носы вздёрнулись со скепсисом, шесть глаз проговорили: «ну-ну», – но чья-то рука милосердно протянула мне эту фатальную кружку. Чуть не подавившись, я выпил её одним махом и заговорил начистоту.
Сиреневые взгляды ползали по мне в этом тусклом освещении – и нестерпимо мне хотелось спрятаться под стол; но я знал – там будут враждебные каблуки, которые обязательно меня растопчут.
– Ты хочешь сказать, я хоть чем-нибудь похожа на этих двух?? – взбесились они хором, мгновенно превращаясь из трёх валькирий в трёх эриний. Они кричали что-то ещё – все вместе: но из-за этой дружности не было понятно ничего.
Вдруг – что-то странное стряслось: стол затрясло и зашатало, он явно собирался улететь: футбольный матч в углу сверкнул искрой и стушевался: жители этих недр испуганно умолкли: чья-то недопитая кружка опрокинулась – пиво потекло, и оно не кончалось: я услышал скребущий слух вопль, как от затравленного фортепьяно, я почувствовал вихрь, уносящий весь мир: творилось необъяснимое и ужасное: я крепко зажмурил глаза.
…Глухонемая тьма вокруг. Я бы сказал – слепая, но какой-то комок света можно было различить вдали. Я пошагал. Не было страха. Страх есть только чувство пустоты. Мои ноги шлёпались о какую-то воду, но она не пахла пивом. Я шёл год, может быть, два – усталость испарилась, да и время, в общем-то, тоже. Не знаю, сколько я шёл. Пытался думать. Неужели, Вечность – такая? Но дальше додумать я не мог.
Когда-то я до пучка этого дошёл. Это был маленький островок, скорее бугорок, – на нём росла зелёная трава и этот пучок света. Возле него сидела на стульчике, с лейкой на коленях, всё та же валькирия с орлиным носом. Я сел возле неё на корточки и закурил. Я вспомнил, как её звали в первый раз.
Лиза.
– Может, скажешь что-нибудь? – бросил я, выдыхая дым и глядя, как он рассеивается в куцем свете.
– Губы, которым больше нечего сказать, сохраняют форму последнего сказанного слова, – ответила она не своими словами.
– И что это за слово? – спросил я.
– «Люблю».
Я встал и прошёлся. Я продолжал курить и смотреть на сигарету. Она не кончалась.
– А я думал – «мудак».
Она вдруг встала со стула, полила пучок света из лейки и села опять.
В её глазах – глубокий обморок сирени.
– Я совсем испортился, – сказал я, всё куря. – Циником заделался.
– Потому что ты мгновенным озабочен.
– Ну да, ну да… А что ещё делать, если всякий раз, как тебя встречу, всё идёт через жопу?
– Разве Вечность даётся легко? – Она душераздирающе улыбалась.
Я промолчал и опять сел на корточки. Бросил тлевшую у самого начала сигарету в воду. Обхватил свой затылок.
– Ну теперь-то я её добился… – ухмыльнулся я.
– Ты всегда можешь вернуться обратно.
– Как? – Я поднял лицо.
– Подумай о Москве.
Я закрыл глаза – и представил: Поварскую, её нежную поступь домов, суровый фасад МГУ, ряды белых клумб подле – точно надгробия, храм Христа Спасителя, схваченный розовым небом, чёрную рябь Чистых Прудов ввечеру, вонючий водопад-гидроузел на Яузе, безлюдную роскошь Серебряного бора: бульвары, скверы, купы лип – подъезды, лестницы, квартиры…
– Лиза, я увижу тебя ещё? – спросил я у рассыпающегося мира, не открывая глаз.
– Даже если попробуешь убежать…
Чернота расступилась, сумерки свободы рассеялись: я был на незнакомой скамейке. В проклеенном резиновом пальто (из ночи сотканном) широкая разлапица бульваров – убегала, хмурые от недосыпа (какое там! пьют! орут!) вековые пахучие неотцветшие липы – стояли; а на моих коленях лежала голова богини – с пятном на воротничке.
– Оль?
– М?
– Прости меня.
Она сонно поворчала (как зверёк какой-то):
– Ничего, люди пьют, бедокурят, бывает. – Тут она заразительно зевнула. – А всё равно не верю я, что можно так быстро влюбиться. Чувствую себя дурой полной.
– Ну и не верь. – Я улыбнулся вечерним фонарям. – Можно тебя поцеловать?
– А сам как думаешь?
И я поцеловал её – чёрт знает, в какой уже раз.
Июнь 2019
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney