РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Ника Железникова

архистратигу

14-10-2020 : редактор - Женя Риц





—
(вместо вступления)

с первой строки в реке пробудилась речь:
к речи речной графемы не подобрать —
речке речистой не выразить, не облечь
в знаке волны, как страшно ей умирать,
как нестерпимо течь.

а он её трогал, на руки брал и дул,
чтобы она плясала в пазу кистей,
и раздавался долгий и тихий гул
в мраморных промежутках между костей,
в чёрных глазницах дул.

и дуновение бегало по реке,
как долгоножка, и съела его река,
и поперхнулась, сжатая в кулаке,
и от испуга вышла из кулака
в маленьком узелке.

не развязать, не выудить ни плевка,
ни полузвука — крошечной нотки ре, —
ни даже вздоха тонкого, как тире,
ни слабых всхлипов белого кипятка
из этого узелка.

I
(она)

она слетит, и рябью пробежит
дробящей, дребезжащей, подребёрной,
и этой дрожью воздух обнажит,
и кашель будет в лилию обёрнут
и в ней изжит.

меняют перья вьюжные вьюрки,
и хныкает, и всхлипывает выпью
реки излучина в излучине руки.
я пью её, но вряд ли её выпью
к концу строки.

а дым над ней всё тоньше и бледней,
но я не знаю, кто она, и всё же
я в ней истлела, и плывёт над ней
ладь — я — задымленная, шаркая по коже,
сквозь накипь дней.

мой йезекиль, навек меня покинь.
она уже во все четыре глотки
произнесла последнее аминь,
так пусть себе на днище дымной лодки
цветёт полынь.

II
(упомянутый, воскресни)

борису поплавскому и другому
в твоём аду весна, и почки звёзд цветут
сиреневыми синими цветками,
но что останется от их цветенья тут,
когда их выпьет долгими глотками,
подёргивая острым кадыком,
в венке из воска сонный ангел ада,
задумчиво грустящий ни по ком,
скользящий по небу неопалимым взглядом?..
он видит сны о розовых руках,
себе в кадык как в яблоко вгрызаясь,
и кашляет собой на облака,
и звёздную откашливает завязь.
как облачные белые быки,
боками трутся дирижабли в небе,
и спины их покато высоки —
хребтов качается белёсый пенный гребень,
врезаясь зубьями неровных позвонков
европе в пах, и пахнет сладким потом.
в её мозгу стрекочащих звонков
распахнуты скелетные ворота.
какие через них исходят сны,
каких видений боль грызёт и гложет
всё тело от десницы до десны,
и ложен ангел в них или не ложен?..
европе снится ангел, и во сне
европа снится ангелу, и это
мой звёздный ад, утопленный в весне
и всплывший красным месяцем из лета.
стоящий на кочующих быках,
мой ад глядит вокруг через ресницы,
ища того, кто приторно пропах
безверьем сна и больше не приснится,
но перед ним лишь вечные моря
и краткий дождь — как счастья выстрел краткий.
так под морями давят якоря
китов, игравших с кораблями в прятки.
так сходятся расхожие мосты
подобно линиям багровых сухожилий,
где в оболочку розовой кисты
упёрлись нити кровеносных лилий.
а смерть в цветах наш караулит сад,
в котором вместо яблок на деревьях
бумажные фонарики висят,
и в них сгорают древние деревни,​
дымясь и кашляя, как сонный ангел мой.
пусть он не рядом, дай ему напиться
растаявшей трепещущей зимой
в камелиях и кочевыми птицами.
и если вспомнить значит воскресить,
то, мною упомянутый, воскресни,
и в его облике приди зимы испить
и приведи за руку свои песни.
увидят бледные рогатые стада,
как ад пастуший с адом королевским
сливаются, и замолчат тогда.
натянутся столетия на лески,
но не найдут спасенья в языке
и поцелуются, как всякие немые —
руки прикосновением к руке,
и пропадут, но то будем не мы, и
засохнет ханаанская лоза,
и омертвеют кисти винограда,
но напоследок дай моему аду
твоему аду посмотреть в глаза,
а большего, наверно, и не надо.
III
(львы, вы ль?)

а может, это розовый туман
топорщится — весь в завихрушках, в клочьях...
но солнце прячется к ним в глотки как в карман,
и потому их глотки так отёчны:

зевают зевгматические львы,
раззявливая глянцевые зевы,
и лапами (которые все левы)
поддерживают тяжесть головы.

они свободны умирать и петь,
но одинаково поражены картечью
и бессловесной, но звенящей речью,
которую им сообщает плеть.

словарь синонимов открыт, с чего начать?
нашивка, герб, эмблема, знак и символ...
а они плачут, плачут от бессилья,
от одиночества, от страха по ночам.

о, зевы львиные, вы все — колокола,
чьи языки распроданы в рассрочку,
и а-б-выгода измерена построчно.

но степь давно заря заволокла.

IV
(предвестник)

под золотую музыку облачных литургий
выйдешь из сизых сумерек, дымом тоски объятый,
ангелом-зверем с крыльями из фольги,
сфинксом с лиловой кожей в венце из мяты,
юдищем лающим, радугой роговой
звёзды цепляющим...
падают звёзды в лужи.
даже такой — с орбитой над головой —
ты мне всё так же необъяснимо нужен.

в белой виньетке вербы и полыньи
синее небо чахлой седой весною
чествует близость просо и спорыньи,
злаки кладя на блюдечко расписное.

но ты всё так же смотришь туда, где дрозд
до черенка черешенки объедает.
а его детки — рыжие предки звёзд, —
тянутся вслед, вываливаясь из гнёзд,
и в дымный сумрак падают — пропадают.

лапой когтистой к лапе катает сфинкс
сердце моё — клубочек венозной пряжи,
и он уже так скоро его развяжет:
красный моток на тонкой струне повис,
о сизый зверь, не дай ему рухнуть вниз!..

но моя нежность вряд ли тебя обяжет.

V
(апокалипсис)
ты был, ты было — не было — была:
так сходится телесность и словесность.
мой мир опять лежал внутри угла,
и ему было троекратно тесно,
и с треском отслоилась шелуха,
и хрупкая подпанцирная полость,
заросшая артериями мха,
на четверых чудовищ раскололась.
ты — буква в алфавите птичьих слёз.​
ты — вывернутый наизнанку ворон,
опутанный сплетением желёз,
и твоих крыльев смолянистый ворох
таит в себе недвижимых стрекоз.
ты — цвет воды, настоенной на розах,
но в череде своих метаморфоз
всё больше подвергаются некрозу
твои безóбразные тело и лицо
в нарывах, волдырях... и роговое,
горючее и чёрное кольцо
висит затмением над белой головою.
ты рассыпаешься, срастаясь, и опять
они на части разрывают тело...
они тебя пытаются распять,
но я не этого, не этого хотела.
и они плачут, плачут и рычат,
бодаются, бьют крыльями о воздух,
копытами — о землю;
и звучат
в их голосах сгорающие звёзды.
они меня в себе не оживят,
но под коростой, коркой известковой
в тебе как в зеркале йовс килбо уживя...
так мой язык обманывает слово.
я знаю стон твоих больных зверей,
но правда в том, что я его не знаю,
и в промежутках между волдырей
мной принимается за свет мигрень глазная, —
в пустой надежде имя дать тебе
пытаюсь выбрать слово попригожей,
но всё не то.
убей меня, убей,
но не являйся в лиловатой коже.
VI
(сражение)
костёл в кострах звенел и умирал,
и знамя светлое жгло золотое войско.
в заложенную лебедем повозку
садился шестикрылый генерал
в венце из воска.
когда прибудет конница твоя, —
когда пребудет царствие земное
и зацветёт магнолия зимою, —
он вдруг решит, что он — мой судия,
но надо мною
не властен он... втопчи его в песок
и крылья вырви вместе с позвонками.
пусть лебедь в воздухе застынет над войсками,
стрелою поцелованный в висок
под облаками.
я спрячу гулкий стук твоих копыт
под сумрачной лиловой занавеской,
расшитой молниевой белой арабеской.
ты в безопасности, покуда ты укрыт
дымком и треском.
ложащийся со мной в одну кровать
центавр, впряжённый в азбучную сбрую —
мерцающую, бледно-голубую,
я не должна тебя короновать,
но короную!..
о нежность зыбкая, о гибельная тишь
перед зарёй в забывшихся покоях,
где ты теперь, прикрыв лицо рукою
от солнца, спишь,
но сон твой беспокоен.
испепеляются в шарлаховом огне
фонарики из креповой бумаги,
знамёна светлые и трепетные флаги —
я видела, я видела в окне
зарниц зигзаги.
и конница о тысячи ногах
не ощущает под собою почвы.
разбитый колокол, чей говор неразборчив,
выплёвывает музыку в слогах,
но бой окончен,
и дёсны стен сильней кровоточат,
и воинство крылатое дымится,
вгоняя позолоченные спицы
в крошащуюся известь кирпича,
и птицы, птицы
в чаду и гари горькой граем горе
разносят, на лету роняя перья.
дворцы хрустальные охвачены горением,
и только в керамическом соборе
разит сиренью...
не открывай своих тревожных глаз,
когда войска сломают дверь тугую.
меня на площадь выведут нагую,
чтоб возвестила всем в последний раз
весть всеблагую.
я знаю, что ты будешь вознесён,
мне не нужна твоя слепая жалость.
ты видел, как во мне слова сражались?..
смотри меня, смотри меня, как сон,
не пробуждаясь.
VII
(thanatopsis)
в горячечный полдень я встану с постели в испуге,
что близится вечер, что тянется воздух со свистом
из проткнутых лёгких, что где-то на розовом юге
багровые аисты лягут тенями ребристыми
на ставни оконные маленьких домиков чьих-то,
на купол эмалевый, на обветшалую паперть,
на тесные сосны, на вечно махровые пихты,
на память мою, на мою неизбывную память...
а в комнате будет темно, и блакитное небо
в глазах моих выест радужку без остатка.
и явишься ты — каким никогда ты не был, —
с такой же прожжённой небом до слёз сетчаткой,
и ты будешь смерть.
ты мне улыбнёшься грустно
своей неуёмной талой улыбкой сердца,
и озарятся светом нездешним, тусклым
грани далёких сверхзвуковых трапеций.
—
(вместо финала)
универсум звучаний, расколотый на лекала
этих звуков лакающих, лакомых, вылаких —
тех, которых немая немощь влекла,​ алкала,
стискивая в стих, —
он стоит надо мной, подо мной, он меня объемлет,
он меня поднимет, и поцелует, и обожжёт,
и отпустит — как он, стоять и не чуять землю
и идти дождём.
разковерится, заваркается, разветвлётся,
и пойвёт, и поредит карваться и куртымять,
и зарвянет, умязнув в кармуновых выльных дольцах,
и провезет всмять.
он драконом рычит, он пегасом прозрачным скачет
и поёт правым горлом дрожащее егого.
как сказать мне ему, что он ничего не значит
и что нет его?..
 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney